Старик положил ложку и опустил голову.
— Расстались мы на время, но соединимся навеки. И если бы действительно была услышана моя молитва, я ни о чем бы не просил Бога, как о жене для Яна, подобной его матери.
— Отец мой, — сказал Ян с увлечением, — я так уважаю вас, так люблю, что если бы видел в женщине всевозможное блаженство, а вы приказали бы мне оставить ее, я оставил бы.
— Это уж слишком! Так тебе кажется и, наконец, в твои годы это слишком большая жертва. Что же ты отвечал, Ян?
— Что завтра приеду. Надо сегодня послать за лошадьми и экипажем в местечко.
— И сделаешь глупость. Никто ведь не знает здесь, что ты богат, не объявляй же о том, пока не спросят. Лгать — Боже сохрани! Но ручаюсь, что никто и не догадывается о твоем состоянии, а хвастать самому — не идет. Зачем тебе экипаж? Возьми серого, я дам новое седло.
— Но как же? Во фраке?
— А разве далеко?
— Против приличия!
— Не обращай на это внимания, смешного не будет ничего, а необыкновенное, лишь бы не смешное, не повредит тебе нисколько в глазах женщин.
— Как прикажете.
— Я от души тебе советую. И не упоминай о своем литовском имении. Уж если хочешь искать жены высоко, пусть же будет уверенность, что она истинно тебя любит. Коли примут, зная, что ты беден, ну, тогда это уж должно что-нибудь значить.
Отправили ответ, и Ян задумчивый, но веселый, присел за ужин. Каспар явился прислуживать.
— А гость? — спросил старик.
— Ушел, как только дали ответ; говорит, что ему приказано скорее возвратиться.
— Но ты его угостил?
— Как же, как же! Мы знаем приличия, как сказал кто-то… (Это была любимая поговорка Каспара.)
— Но расспрашивал посланный?
— Как же, как же! Но меня не скоро поймает на удочку, как сказал кто-то. Спрашивал, далеко ли живет паныч? А я отвечаю: о, далеко! — Что же распоряжается имением? — Кажется, — отвечал я. — И должно быть богат? — снова спрашивает. — А я на это: кто ж там знает, как сказал кто-то. Имение его очень далеко.
— Умно отвечал, Каспар, — сказал старик.
— А уж я не наговорю глупостей! — молвил слуга, переваливаясь на одну ногу с какой-то гордостью.
— А потом?
— А потом словно бы кто ему рот зашил, только две рюмки водки выпил.
— И закусил?
— Колбасой, а как же, колбасой!
— Ну, если он закусил, давай же и нам закусить чего-нибудь, — отозвался старик.
Каспар поспешил за другим блюдом, которое состояло из свежего картофеля.
Напрасно будем прибавлять, что Ян не ужинал: в его положении ничего не едят, разве по рассеянию.
Есть в жизни минуты, устрашающие человека, хотя он ничем не может объяснить себе этой боязни, смотря на нее издали. Не всегда вещее предчувствие потрясает сердце и заставляет приостановиться; иногда избыток надежды рождает боязнь, чтобы она не исчезла в одно мгновение. Голова идет кругом, немеют уста, глаза смотрят и ничего не видят, даже мысли, подобные птицам, над которыми кружится невидимый ястреб, и они машут в воздухе ослабевшими крыльями, падают.
Наиотважнейшие, обладающие присутствием духа не узнают себя в те критические периоды жизни; а когда после холодным взором посмотрят на предмет боязни, смеются над ним, как над ребячеством.
Волнуемый таким страхом, подъезжал Ян к Домброве. Он не мог отдать отчета в своей боязни; и хотя изъяснял себе, что страх был неразумным чувством, какой-то болезнью, ребячеством, однако, все боялся чего-то.
Мы возвратимся в комнату Старостины в то время, когда Юлия, утомленная и взволнованная прогулкой, присела на скамеечке у ног бабушки.
— Видишь, дитя мое, — говорила старушка, прикладывая руку к ее вискам, — как тебе кровь бьет в голову! Ты вся покраснела и так измучилась. Сколько раз я просила, чтобы ты не бегала. И Мария позволяет?
— Я говорила Юлии, просила.
— Но, милая бабушка, это мне нисколько не вредит.
— И, слава Богу, но может повредить. Умеренное движение полезно для здоровья, но такое усиленное…
— Когда же и бегать, бабушка, как не в мои годы!
— Умеренно.
— Этого я не понимаю, это уже стеснение.
— Вся жизнь неволя, дитя мое!
— Боже сохрани!
— Что же делать?
— Что? Не поддамся! — сказала Юлия, топая ножкой.
— Дитя, дитя!
— Однако, есть важная новость, бабушка! С нею-то я и летела к вам: тайна открыта.
— Какая тайна?
— А мой незнакомец?
— Твой?
— Наш, то есть мой и Марии.