Все феи знали: если Эйлау надевает доспехи, значит, жди беды. Поэтому все благоразумно молчали и опускали взгляды, когда она, закрепив сокрушитель на поясе, с отстранённым выражением лица отдала последний приказ и передала временное управление Мелине. Даже рыцари, выбранные ею в сопровождение, не проронили ни слова, а ведь они должны были понимать, в какое пекло их тащат.
Впрочем, Эйлау сама не представляла, что их ожидает. Да и плохо понимала, что это за «пекло» такое. Слово пришло к ним из Второго мира и осталось вопреки непониманию многих.
Ею было выбрано полуразрушенное здание за пределами Тоноака, до которого можно было добраться меньше, чем за полчаса. Возможно, раньше это был божественный храм — наличие пробравшейся внутрь скудной растительности и выбитые то ли ветром, то ли кем-то живым тусклые витражи не позволяли определить это с первого взгляда. К счастью, каждый их шаг не завершался сыпавшимися с оставшейся части потолка камнями, колонны не падали, всё ещё держали крышу и то, что осталось от балконов второго этажа. Всё было недвижимым, кроме шума деревьев за пределами здания и вкрадчивого голоса Клаудии, которая взялась объяснить Розалии произошедшее.
Эйлау была воспитана достаточно хорошо, чтобы кривиться от мысли об убийстве ребёнка, но сейчас им предстояло нечто иное. В действительности Розалия умерла ещё в Сигриде, за полгода до Вторжения, от болезни, которую ребнезарским целителям не удалось победить. Она умерла по-настоящему, её тело было сожжено, а прах закопан в снега в особом месте, которое у великанов считалось священным. Та Розалия, которую они видели, не была настоящей. Даже тело не принадлежало ей, ведь его просто не существовало в этом мире.
Пока что всё шло до того хорошо, что было подозрительно. Эйлау и двое её магов закончили наносить сигилы и ставить не меньше полусотни барьеров, которые должны были спрятать их от мира и защитить сам мир, но уже от хаоса, прячущегося в Розалии. Всё это время она слушала, как Клаудия объясняет ей важность этого места и того, почему всё должно быть так, а не иначе. Она не говорила напрямую, что собирается сделать, лишь сказала, что для помощи Третьему Розалии придётся встать в заранее очерченный круг и быть храброй, и вот уже от этого Эйлау стало тошно.
Убийство ребёнка — неприемлемая мера, и Розалия не была ребёнком, лишь порождением хаоса, скверной, медленно убивающей Третьего, но даже если учесть, что слова Клаудии были правдивыми, они царапали Эйлау не хуже когтей тварей. Ей не хотелось, чтобы всё заканчивалось вот так, но чем дольше Третий рядом с Розалией, тем больше магии она крадёт. И если он осознает это, то, вероятнее всего, он будет верить Розалии — Башня сломала его достаточно, чтобы он не понимал, как она отравляет его.
— Так почему он не здесь? — наконец спросила Розалия, невинно хлопая ресницами.
Эта девочка пугала Эйлау своей невинностью, за которой крылась ужасная смерть.
— У него дела с феями, которые нужно завершить до того, как он приедет, — спокойно ответила Клаудия.
— Тогда почему леди Эйлау здесь?
Раньше Эйлау бы не услышала этого вопроса. Не потому что проигнорировала бы, а потому что раньше Розалию действительно не было слышно. Её не существовало.
Розалия — концентрация хаоса, сплетённого в проклятие исключительно для Третьего. Он видит её, он слышит её, он может касаться её, и всё это было недоступно остальным. Эйлау не слышала и не видела Розалию вплоть до момента, пока Пайпер не поделилась с ней Силой, которая коснулась проклятия Клаудии. Ведьма мёртвых тоже не видела её, только слышала, и лишь благодаря этому поняла, что Розалии не существует в привычном понимании этого слова.
Проклятие Клаудии, Сила Пайпер и чары Эйлау создали сложную структуру сигилов, которая позволила им всем увидеть и услышать Розалию, даже ненадолго коснуться её. Но теперь всё держалась исключительно на Силе — единственной магии, способной противостоять хаосу, из которого состояла Розалия, достаточно долго. Эйлау молилась всем богам, имена которых могло вспомнить её измученное сознание, чтобы девчонка не сглупила и не позволила магии сорваться из-за какой-нибудь мелочи.
— Для нашей безопасности, — наконец произнесла Клаудия, отвечая на вопрос Розалии.
— От кого или чего нам нужно защищаться?
Стелла, всё это время бывшая в обличье волчицы, тихо зарычала. Тени Эйкена разбрелись по всему зданию, но теперь возвращались обратно, вытягивались возле стен, будто отрезая пути к отступлению. Магнус стоял лишь в нескольких метрах позади Розалии и с напряжением ждал, когда Клаудия сумеет аккуратно завести её в зачарованный круг. Изредка встречаясь с ним глазами, Эйлау едва не физически ощущала, как он борется с желанием нанести удар сейчас.
Но нельзя. Поднимет сокрушитель раньше, ранит Розалию раньше — и хаос вырвется, навредит им и доберётся до Третьего значительно быстрее, чем их лошади, подгоняемые страхом. Зачарованный круг, старательно созданный Эйлау и её магами, должен был удержать хаос в своих пределах до тех пор, пока он не исчезнет.
— От скверны, — прямо ответила Клаудия. И впрямь прямо, учитывая, что до этого она не говорила, кто является источником скверны.
— Это неправда! — покачав головой, горячо возразила Розалия. — Он говорит, что никакой скверны здесь нет.
Эйлау насторожилась.
— Он? — переспросила Клаудия, сделав аккуратный, почти незаметный шаг назад. До этого Розалия покорно шла за ней, к пределам круга, но сейчас не сдвинулась с места. — Кто это — он?
— Мой друг, — растерянно моргнув, ответила Розалия. — Карстарс.
— Я так ждал, что ты позовёшь меня!
В Эйлау словно вонзили нож.
Карстарс появился за спиной Розалии будто бы из пустоты и сразу же ласково обнял её за плечи, как если бы хотел защитить от всего мира. Стелла зарычала громче, припав к земле, Клаудия благоразумно отошла, а Магнус почти рванул вперёд, но Карстарс остановил его, всего лишь сказав:
— Убьёшь меня — убьёшь и её.
Они не могли убить её за пределами круга, иначе хаос вырвется. Не могли убить Карстарса, если он действительно связал свою жизнь с жизнью Розалии. Они могли лишь смотреть, как он почти заботливо поправляет её волосы, накручивает чёрные пряди на когтистые пальцы, гладит по плечам так, будто пытается успокоить. Смотреть и не понимать, каким образом он сумел проникнуть сюда.
— Не получила весточку, Эйлау? — не отвлекаясь от дела, спросил Карстарс. — Жаль. Джокаста хотела, чтобы вы знали. Но ласточки — очень ненадёжные птицы.
Наоборот, её ласточки были самыми быстрыми и незаметными птицами из всех, что они использовали, чтобы передавать послания. Если ласточки из Элвы не прилетели, значит, кто-то перехватил их, и этот кто-то был достаточно быстр и силён, чтобы провернуть подобное так, что этого никто не заметил.
— Они тебя обижают, моя дорогая? — ласково спросил Карстарс, погладив Розалию по голове. — Мне следует разобраться с ними?
— Они говорят о чём-то плохом, — торопливо ответила Розалия, испуганно оглядывая их. — О скверне. Но ведь скверны нет, правда?
— Нет, конечно, — тут же согласился Карстарс. — Если скверна и есть, то только в их сердцах, раз они не верят тебе, моя дорогая.
Эйлау сжала рукоятку меча сильнее.
Это было издевательством столь точным и сильным, что она не находила слов, чтобы описать его. Барьеры и сигилы должны были оградить выбранную ими территорию от ненужного внимания, постороннего вмешательства и тварей мелких и больших, наверняка рыскающих неподалёку. Карстарс уже должен был быть мёртв просто за то, что пересёк все барьеры, но он стоял целым и невредимым, улыбался железными зубами, пока его красные глаза с чёрными белками горели в полутьме. Единственное, что радовало — так это острые короткие рога, кончиками загибающиеся к макушке. Если они всё ещё не стали больше, значит, Карстарс восстанавливал свои силы значительно медленнее, чем мог бы. Но даже этого оказалось достаточно, чтобы создать Розалию, связать её с собой, обмануть Третьего и пробраться сюда, не получив ни царапинки.
— Ты слышишь это? — спросил он у Розалии, наклонившись к ней так, что их глаза оказались на одном уровне. — Дрожь земли, шевеление магии, звук, с которым сталь пробивает грудь? Я разберусь с ними, моя дорогая, а ты сделай то, о чём мы договаривались.
Эйлау переглянулась с Магнусом, одновременно с ним сделала осторожный шаг вперёд, надеясь хотя бы зажать Карстарса между ними. Розалия уверенно кивнула, сжала ладонь Карстарса, лёгшую на её плечо, и робко улыбнулась, будто и впрямь доверяла ему.
Какой-то шум позади почти отвлёк её. Эйлау услышала ржание перепуганных лошадей в тот же момент, когда мимо неё, с бледным лицом и перепуганными глазами, пронёсся Третий. Кто-то из её фей пытался преградить ему дорогу, но чёрные, непроглядные тени, сорвавшиеся с рук Карстарса, напали быстрее.
Эйлау отбивалась мечом и чарами, не боясь, что силы кончатся раньше, и слышала, как хриплый смех Карстарса звучит между утробным рычанием тварей и звуком, с которым они впивались в живую плоть. Где-то совсем рядом, за стеной шевелящейся тьмы, изредка прерываемой сталью и всполохами яркого света, — иногда золотого, иногда голубого, — кричала Пайпер, требуя, чтобы Третий немедленно вернулся. Эйлау была бы сильно удивлена, если бы это действительно сработало.
Нужно лишь загнать тварей в зачарованный круг. Даже если Третий будет мешать, он не сразу решится остановить кого-то из них. Эйлау или Магнус успеют поднять меч и отсечь Розалии голову — в зависимости от того, кто окажется ближе всего. Это не так уж и трудно.
Всего лишь поднять меч.
Это действительно не так трудно, но лишь в том случае, если твари пытаются убить их, а не оттеснить. Это напугало Эйлау намного сильнее, чем клыки ноктиса, щёлкнувшие совсем рядом с её лицом. Она всадила меч ему в челюсть и отпихнула ногой, почувствовав дрожь земли и шевеление магии раньше, чем хаос атаковал. Раньше, чем стены сдались под ним и начали осыпаться, раньше, чем земля стала расходиться, поглощая тварей, раньше, чем раксова Башня сотворила саму себя из пустоты, мощным порывом ветра отшвырнув всех остальных в стороны.
Затылком Эйлау приложилась то ли о чей-то доспех, то ли о корень ближайшего дерева, к которому были привязаны беснующиеся лошади, ещё не сорвавшиеся с места. Тёплая кровь мгновенно пропитала серебристые волосы, стянутые в тугую косу, и наполнила рот, стекла по правому виску. Левая голень была задета одной из тварей, которую уже успел пронзить чей-то меч. Кровь, казалось, была повсюду, хотя Эйлау не видела ни одного убитого, что странно. Развороченные, обугленные куски здания, с корнем вырванные деревья, копытами взрывающие землю лошади, тянущие привязанные поводья, чтобы сбежать, твари, от которых остались лишь оторванные конечности, ещё кровоточащие. Ни луны, ни звёзд не было, но Эйлау хорошо видела, как на месте, которое ранее было занято старым полуразрушенным зданием, высилась чёрная Башня, верхушкой касающаяся неба.
И вокруг неё — только члены её свиты.
— Где они? — выдохнула Эйлау, хватаясь за руку одного из рыцарей, подскочившего к ней. — Где они все?!
***
Клаудия разочарованно вздохнула.
— Это и есть твоя игра? — спросила она, зная: Карстарс её слышит. — И что мне нужно делать?
Разумеется, он ей не ответил. Вряд ли он вообще обращал внимания на простую смертную девчонку, не обладающую достаточным силами, чтобы противостоять ему. Или же он прекрасно знал, что, несмотря на то, что именно её проклятие подсказало ей, кем является Розалия, — вернее, кем она не является, — самой Клаудии ни за что не справиться с испытаниями, которые кроются внутри Башни.
— Что ж, — произнесла она, коснувшись деревянного изножья кровати, возле которой стояла, — пусть будет по-твоему. Однажды я уже выжила среди хаоса. Выживу и сейчас.
Ни Третий, ни Эйкен не любили говорить о Башне, но Клаудия узнала от них достаточно: это место умело читать сознание тех, кто оказывался внутри, и перестраиваться в соответствии с ним. Башня подчинялась своему создателю, нынешняя — Карстарсу, но не исключено, что порой она могла творить нечто самостоятельно, будто и впрямь была живым существом. Клаудию это ничуть не пугало. Она выберется отсюда, найдёт остальных и покончит с Розалией. Но если этого не произойдёт… Что ж, она постарается забрать с собой как можно больше тварей, если те осмелятся на неё напасть. Даже если сокрушитель не желал ложиться в её руки, она умела постоять за себя.
Клаудия оглядела свою простую комнату: средних размеров, без лишних украшений и изяществ, которые её семья не могла себе позволить. Лишь всегда заправленная кровать, стол рядом, на котором с попеременным успехом лежали то книги, то мелкие подарки отца, которые он привозил, низкий комод для одежды и круглое зеркало, висящее на стене. Из зеркала на неё смотрела девушка с короткими чёрными волосами, чёрными губами и почти таким же равнодушным взглядом, только белки у неё были совсем не светлыми.
— Ты уверена, что выберешься?
Клаудия решила не отвечать. Башня будет путать её, лезть в сознание, показывать образы, которые она не хочет видеть, но она справится. Не имеет права даже думать о вероятности провала и останавливаться. Башня каким-то образом разделила их, и Клаудия сильно сомневалась, что лишь её оставили в гордом одиночестве. Если для каждого Башня приготовила своё мучение, то Клаудии следовало как можно скорее найти Эйкена, чтобы убедить его, что всё будет хорошо, и Пайпер — она слышала её стальной голос, но не верила ему.
— Эй, — произнесло отражение, когда Клаудия подошла к двери, ведущей в коридор. — Я с тобой говорю.
Клаудия приложила ухо к двери и прислушалась. Да, ей не показалось: по дому рыскали твари. Вероятнее всего, у неё меньше минуты, чтобы собраться с силами.
— Эй! — возмутилось отражение, когда Клаудия подбежала к зеркалу и сняла его со стены. — Что ты вторишь?! Как ты можешь?! Я — это ты, а ты — это…
Клаудия швырнула зеркало себе под ноги, не боясь пораниться об посыпавшиеся осколки. Натянув рукав едва не до кончиков пальцев, она взяла первый попавшийся осколок и торопливо отрезала от тонкого одеяла, лежащего на кровати, кусок ткани, который после обмотала вокруг другого осколка так, чтобы было удобнее держать. Он не заменит ей настоящего оружия, но меч отца, который им вернули, ждал внизу, на первом этаже. Клаудии нужно лишь добраться до него.
Медленно открыв дверь, она скользнула в коридор и направилась к лестнице. Она не отвлекалась на стены родного дома, которые всегда были просто стенами, и не слушала, как отражение, найдя любую стеклянную или зеркальную поверхность, пыталось достучаться до неё. Собственный голос в сочетании с её излюбленными выражениями и сталью, прослеживаемой через слово, могли бы на неё подействовать, если бы Клаудия вообще нуждалась в том, чтобы ей вправляли мозги.
Она знала, что будет дальше, ведь сотни раз видела это в кошмарах. Момент, когда Вторжение закончилось Дикими Землями, давным-давно затерялся в памяти, но только не то, что было после него. Клаудия ни за что бы не забыла тварей, проникших в дом, заполнивших всё селение, как кровь и слюна одной из них уничтожила меч её отца и как ей пришлось отбиваться исключительно топором, лишь чудом найденным ближе к двери, ведущей на задний двор. Клаудия была уверена: если бы она не была достаточно настойчивой, мать бы убрала топор туда, где он и должен быть, и в тот день Клаудия бы умерла вместе с ней.
Первая тварь встретилась ей на лестнице, как и раньше. Тварь была бесформенной, как дым, и чёрной, как самая тёмная тень, но Клаудия знала, куда бить и как уклоняться от зубов и когтей. Не дожидаясь, пока отражение вновь начнёт говорить с ней с ближайшей зеркальной поверхности, Клаудия метнулась вперёд, вскинула руку и вонзила осколок точно в то место, где у твари должны были быть глаза. В первый раз она не знала о том, что там действительно есть глаза, и челюсти сомкнулись на предплечье левой намного быстрее, чем она успела выяснить это. Но теперь Клаудия была готова: она толкнула визжащую тварь с лестницы, на других чудовищ, сцепившихся друг с другом, и перепрыгнула через перила. Меч отца была в скромно обустроенной гостиной, над камином — всего лишь пять метров, которые она может преодолеть за считанные секунды.
Её схватили за волосы и дёрнули назад. Не сдержавшись, Клаудия закричала и слепо полоснула осколком назад — если бы это был кто-то из её товарищей, её бы не стали хватать так грубо.
— Я же сказала тебе, — прошипело отражение ей на ухо, перехватив руку, — что я — это ты, а ты — это я. Как ты смеешь игнорировать себя?
Клаудия наугад ударила локтем левой руки, но не попала. Правая с зажатым с ладони осколком дрожала от прикладываемых усилий и боли, с которой отражение стискивало её запястье.
— Хочешь умереть прямо здесь? — продолжило отражение, вновь дёрнув её за волосы. — Ты уверена? Это может быть очень больно.
Клаудия здесь не умрёт. Если умрёт, то кто тогда осмелится возразить самоубийственному плану Третьему или напомнит Эйкену, что нужно хорошо отдыхать? Кто будет следить за вещами Стеллы, пока она в волчьем обличье, и кто скажет Магнусу, что он уже на три четверти состоит из вина? Кто напомнит Пайпер, что она не такая уж и уникальная, и спустит её с небес на землю? Эти глупые дети, — пусть даже Третий и Магнус были старше, — нуждались в ней куда сильнее, чем позволяли себе показывать.
Отражение вновь дёрнуло её за волосы и голосом ласковым, как тот, что Клаудия так редко слышала в детстве от матери, произнесло:
— Почему ты так упорствуешь? Разве есть что-то, ради чего стоит возвращаться?
Клаудия не отвечала, миллиметр за миллиметром отвоёвывая контроль над своим телом. Левой рукой она пыталась избавиться от железной хватки отражения, правую тянула на себя, чтобы вырвать из чужой руки. Однако отражение вдруг начало помогать ей: вывернула её руку так, что теперь она краем глаза видела своё лицо в длинном и остром осколке зеркала.
— Разве то, о чём ты думаешь, было на самом деле?
Клаудия сжала челюсти. Всё это — лишь жалкая иллюзия, попытка Башни оказать на неё влияние. На самом деле губы Клаудии чёрные, а взгляд более жёсткий, брови почти всегда сведены к переносице — она выглядит не так, как в отражении. Там — обычная девушка, которая никогда прежде не сталкивалась с хаосом и не знает, каково это, слышать мёртвых почти за каждым живым.
Всё, что произошло в этом доме и что она помнила, было на самом деле. Каждый её удар, крик боли и ярости, когда она поднимала меч отца и опускала его, пока отчаянно цеплялась за топор, единственный, способный стать хоть какой-то преградой между ней и тварями, привлечёнными её криками и запахом свежей крови. Каждое принятое решение и слово проклятия, что навечно закрепилось за ней, было на самом деле. Чего никогда не было, так это отражения, которое почему-то не повторяет за ней каждое действие, а пытается обвести вокруг пальца.
Наконец Клаудия сумела увести правую руку вперёд достаточно, чтобы и отражению стало неудобно держать её. Осколок выпал из пальцев правой и тут же был подхвачен пальцами левой. Острые грани вспороли кожу, но Клаудия не обратила внимания на кровь, сразу же замахнулась и всадила осколок в голову отражению. Оно сразу же заверещало, отпустило её. Клаудия развернулась, но никого не обнаружила. Ни отражения с осколком в голове, ни тварей, сцепившихся в клубок у лестницы.
На самом деле всё было не так, и Клаудия не знала, что ей делать.
Она побежала в гостиную, запрыгнула на старое скрипучее кресло и забралась на камин, чтобы снять меч со стены. Пусть она не понимает, что происходит, но хотя бы будет при оружии.
Развернувшись обратно, она увидела Карстарса.
— Здравствуй, моя милая ведьма, — улыбнулся он.
Не думая ни секунды, Клаудия обнажила меч и замахнулась. Сталь разрубила дерево шкафа, но не Карстарса, оказавшегося в другой части комнаты.
— Замахиваться на гостей неприлично, — строго произнёс он, пригрозив пальцем. Железный коготь откуда-то поймал свет, хотя никаких источников света не было, что Клаудия заметила только сейчас.
Он, очевидно, ждал ответа, который она не собиралась озвучивать. Клаудия знала о Карстарсе достаточно, чтобы не открывать рот в его присутствии и всегда быть настороже.
— Да, ты права, — наконец произнёс Карстарс столь непринуждённым тоном, словно и не было этой затянувшейся паузы, в тишине которой Клаудия слышала лишь своё сердце. — Это моя игра. И я люблю, когда в неё играют по правилам.
Клаудия проследила за его размеренным шагом, вздёрнутым острым подбородком и взглядом сверкающих, точно угольки, красных глаз, направленных на неё. Вплоть до этого дня она не встречалась с Карстарсом лицом к лицу, но, исключая глаза, клыки, когти и рога, он казался обычным мужчиной с белой кожей и чёрными волосами, каким-то образом уложенных от лба к макушке. Лишь одежда не поддавалась описанию: она словно состояла из плотных теней, облепивших его тело так, что оставалось минимум открытых участков кожи, и слабо подрагивала, когда Карстарс шевелился. Если не обращать внимания на эти странности, непривычные человеческому глазу, Карстарса и впрямь можно принять за самого обычного мужчину.
Клаудии всегда было интересно, почему высшие тёмные создания, способные управлять своими безмозглыми братьями и сёстрами и вести легионы в бой, были похожи на людей.
— Почему ты хочешь выбраться? — медленно опускаясь во второе кресло, спросил Карстарс. — Почему ты думаешь, что за пределами этого места лучше?
Быстрее, чем Клаудия успела опустить занесённый для удара меч, Карстарс растворился в тенях и появился из них же в другом месте, у окна. Светлые занавески были полупрозрачными, но почему-то Клаудия не могла ничего рассмотреть за ними.
— Ты ведь можешь быть с семьёй.
Её семья ждёт, когда она найдёт выход из своей Башни. Та семья, о которой говорил Карстарс, давно умерла, как и их дочь, бывшая куда мягче и человечнее.
— Мне становится скучно, а когда мне скучно, я злюсь.
Он может злиться, сколько его тёмной душе захочется, — при условии, что она у него, разумеется, есть. Клаудия ни на мгновение не позволит ему подумать, что она сдалась и готова остаться в Башне. Пусть она была самой слабой физически, пусть в прошлый раз, когда она вживую была в этом доме, она поднимала оружие раз за разом исключительно благодаря адреналину и страху за свою жизнь, сейчас она будет сражаться до самого конца исключительно своими силами.
Молчание затягивалось, и Клаудия не знала, как ощущается время в Башне, но и не пыталась считать секунды, чтобы знать, во сколько минут они сложатся. Она неотрывно следила за Карстарсом, медленно, будто он на прогулке, ходящим из стороны в сторону, за его железными зубами и когтями, откуда-то ловящими блики света, и пыталась найти наилучшее решение проблемы. Неизвестно, что будет, если она убьёт Карстарса сейчас. Отразится ли это на Розалии, и если да, то как именно? Сумеет ли Клаудия за один удар избавиться и от твари, и от Розалии, созданной им? Нужно ли ей искать выход из этого дома, воссозданного Башней, чтобы после искать и Розалию? Нужно ли ей…
— С другой, той, что перевоплощается, интереснее, — произнёс Карстарс, улыбаясь. — Мы показали ей то, о чём она не хотела вспоминать: шатры, костры, поля, залитые кровью. Мне нравилось, как она кричала.
Клаудия сорвалась с места, но тени, вырвавшиеся из-за спины Карстарса, сбили её с ног, заволокли собой всё видимое пространство. Она отбивалась, давя крик, рубила мечом направо и налево до тех пор, пока звуки не стихли, как и ощущение чужого присутствия. Пальцы почти сжались на рукоятке меча, но и он исчез.
Клаудия открыла глаза и увидела свою простую комнату. Зеркало вновь висело на стене, и из него на неё смотрело её неправильное отражение с чёрными белками.
— Как тебе результат? — весело спросило отражение. — Ты можешь продолжать так целую вечность, но разве оно тебе нужно? Разве есть что-то, ради чего стоит возвращаться? Разве то, о чём ты думаешь, было на самом деле?
Напоминая себе, что это лишь пустые провокации, Клаудия в точности повторила все свои действия: натянула рукав, разбила зеркало, отрезала кусок ткани от тонкого одеяла, выбрала самый длинный и острый осколок, замотала одну его сторону в ткань и, сначала прислушавшись, вышла в коридор.
Всё было точно так же, как и в прошлый раз. Клаудия ранила тварь, ждущую её на лестнице, столкнула вниз, на других тварей, ринулась в гостиную, постоянно меняя траекторию и пригибаясь совершенно случайно, чтобы отражение не схватило её за волосы. Она почти дотянулась до меча отца, когда что-то облепило её лодыжки и потянуло вниз. Увидев бесформенных тварей со ртами, полными острых окровавленных зубов, между которыми застряли кусочки гниющей плоти, она едва сдержала крик. Второй ногой Клаудия отпихивала тварей, пытавшихся утянуть её вниз, пока руки тянулись к мечу.
— Здравствуй, моя милая ведьма, — прошелестел голос Карстарса над самым её ухом.
Твари рванули сильнее, и Клаудия свалилась вниз, оказалась между тёмными созданиями и тенями, смыкавшимися вокруг. Она рычала, отбивалась лишь одним осколком да свободной рукой, изо всех сил пыталась подняться, прорваться сквозь этот жутко воющий клубок, но он исчез быстрее, чем она успела сделать хотя бы ещё одно движение.
Клаудия открыла глаза и увидела свою простую комнату.
На этот раз она не дожидалась появления отражения. Разбила зеркало, отрезала не один кусок ткани, а сразу несколько, взяла столько осколков, сколько смогла удержать и не создать себе проблем. Оказавшись на лестнице, не меньше минуты пыталась приманить тварь к себе, а когда та всё же решила приблизиться, быстро избавилась от неё. На тварей, ждущих внизу, у подножия лестницы, швырнула осколки, чтобы отвлечь их, после чего изо всех сил рванула к отцовскому мечу, сорвала его со стены и обернулась, спиной прижавшись к холодному камину.
Отражение стояло перед ней, сложив руки за спиной.
— Почему ты продолжаешь? — с искренним непониманием спросило оно, склонив голову набок.
Клаудия обнажила меч.
— Почему ты никак не остановишься?
Она сделала шаг вперёд, сжимая рукоятку двумя руками. Отец учил иначе, но Клаудия хотела быть уверенной, что её не лишат оружия раньше времени.
— Почему ты мне не отвечаешь? Почему ты не отвечаешь себе?
Потому что Клаудия не привыкла разговаривать сама с собой. Все рассуждения — исключительно в мыслях, чтобы никто не подслушал и не использовал её слова и кроющиеся в них знания в своих интересах, чтобы никто не подумал, что на самом деле у неё куда больше переживаний, чем она показывает.
И потому что Клаудия — не отражение.
— Хорошо, — спустя ещё несколько секунд тишины произнесло отражение. Твари и тени стекались к ней, точно она беззвучно звала их. — Тогда слушай моё проклятие, ведьма мёртвых. Тот, кто убьёт меня, убьёт и себя.
Клаудия убедила себя, что верить всему, происходящему в пределах Башни, не стоит, но знала, как ощущается проклятие. В первый раз, когда её губы навсегда окрасились в чёрный, она почувствовала, будто её сковывают невидимыми цепями. Каждая клеточка тела вопила от боли, сердце билось, точно птица в клетке, и мысли путались, мешая осознавать происходящее. В эту минуту было точно так же. Проклятие сковало её тело, и оно стало вторым за всю жизнь Клаудии в Диких Землях.
— Вперёд, — произнесло отражение, раскинув руки. — Нападай.
И Клаудия напала, но твари и тени вновь помешали ей. Она рубила их мечом до тех пор, пока всё не застыло в тишине и притворном спокойствии.
Клаудия открыла глаза и увидела свою простую комнату.
Она втянула воздух сквозь зубы, на мгновение прикрыв глаза, и выдохнула. Отражение либо концентрация хаоса, как Розалия, которую всё ещё следовало убить, либо настоящая тварь, возможно, одна из высших, раз так умело противостоит ей. Но если это тварь, значит, её можно убить.
Именно это и собралась сделать Клаудия. Она разбила зеркало, собрала осколки, убила тварь на лестнице и почти вбежала в гостиную, когда поняла, что отражение не появилось в зеркале. Меча на стене не было, зато за спиной были шаги и голос, ещё звучащий сквозь рычание, шипение и отвратительное чавканье.
Клаудия метнулась к другой двери, вбежала на кухню и схватила топор, почему-то оказавшийся под столом. Острое лезвие поймало льющийся откуда-то свет. Шаги и голос стали громче, и раньше, чем Клаудия успела понять, почему на кухне нет ножей, на пороге показалась высокая женщина с растрёпанными каштановыми волосами.
Клаудия сглотнула, поудобнее перехватив рукоятку топора.
На женщине было простое белое платье, заляпанное алой и чёрной кровью. Разодранные рукава обнажали посеревшую кожу, чёрные вены и вырванные куски плоти с белеющимися под кровоточащими мышцами костями. Глубокая рана на шее говорила о том, что женщина уже давно умерла, но слабо дёргающаяся голова и голос, шипящими и рычащими интонациями звучащий из-за изменившихся зубов, доказывали, что она переродилась в тёмное создание.
Клаудия сглотнула ещё раз.
— Где-е-е ты-ы-ы? — тянула женщина, делая медленный, неуверенный шаг вперёд. Гниющее лицо почти не шевелилось, глаза заволокло туманом. Клаудия заметила, как сгибались и разгибались пальцы женщины, будто кто-то задел её сухожилия. — Где-е-е ты-ы-ы? Кла-а-у-у-ди-и-я…
С каждым протяжным словом женщина делала шаг вперёд — до тех пор, пока не наткнулась на стол. На нём всё ещё лежали разделочная доска, в стороне высилась горстка трав, которую Клаудия должна была заварить в чай, совсем рядом — свежеиспечённые булочки. Если бы не ходячий труп перед ней, она бы решила, что Вторжение и Дикие Земли были лишь кошмаром.
— Кла-а-у-у-ди-и-я… — повторила женщина с большим отчаянием. — Кла-а-у-у-ди-и-я…
На самом деле тогда она не могла говорить: она визжала, как тварь, рычала, как дикий зверь, и не звала её. Клаудия знала, что сейчас у женщины был голос лишь потому, что это было игрой Карстарса. Но она не собиралась проигрывать. Она собиралась наносить один удар за другим до тех пор, пока не выиграет.
— Прости меня, — тихо и со всей искренностью произнесла Клаудия.
Женщина хищно улыбнулась и метнулась к ней, огибая стол. Клаудия нырнула под него и, выбираясь с другой стороны, со всей силы толкнула его на противницу. Её отвлекло это лишь на мгновения, но этих мгновений хватило, чтобы Клаудия замахнулась и рубанула топором по шее, а затем ещё раз, разрывая гниющую плоть, и ещё раз. Женщина стонала от боли, корчилась в муках, пытаясь руками остановить топор, но Клаудия замахивалась и опускала оружие до тех пор, пока женщина не перестала двигаться.
Сплюнув попавшую в рот кровь, Клаудия отошла на шаг и огляделась, тут же наткнулась на зеркало, которого раньше не было.
На этот раз её губы были чёрными.
Больше они не менялись — всегда были чёрными.
Клаудия открывала глаза в своей простой комнате, разбивала зеркало, игнорируя болтающее отражение, и сталкивалась с тварями, число которых только множилось. Она швыряла в них осколки, душила голыми руками, кусала, пока они кусали её, рубила мечом и топором, разбивала об их головы деревянные кухонные табуретки, швыряла книги и любую утварь, которая только попадалась под руку. Когда появлялась женщина, переродившаяся в тёмное создание, Клаудия уже была с ног до головы в крови и чувствовала, что её тело на пределе, но упорно продолжала драться. Отцовским мечом она отсекала женщине голову, отрубала её разлагающиеся конечности топором, лезвие которого ещё ни разу не затупилось, душила сорванными с окон занавесками, придавливала креслом или шкафом (в зависимости от того, что получалось опрокинуть), и глотала подступающие к горлу слёзы.
Клаудия убеждала себя, что это от боли. Твари разрывали её на части, и хотя физически это никак не сказывалось на ней, она чувствовала боль от каждого укуса, каждого удара мощной когтистой лапы.
Клаудия убеждала себя, что глотает слёзы, появляющиеся из-за боли, и раз за разом оказывалась в своей простой комнате, за пределами которой её ждали твари и женщина, ставшая одной из них.
***
Перед Эйкеном сидела не та же собеседница, что и в прошлый раз. Он откуда-то знал, что больше никогда её не увидит, — что он больше никогда не видел её, — но не переживал. Его пальцы держали ложку, которая подносила ко рту что-то мягкое, сладкое, со вкусом карамели, и испачканные в ней же губы кривились в улыбке.
— Аккуратнее, — проворчал кто-то совсем рядом.
Эйкен скосил глаза на мальчика, сидевшего по левую руку от него. На вид он был немногим старше Эйкена, чёрноволосый, с тёмными серыми глазами, светлой кожей и таким лицом, будто его под страхом смерти загнали за стол.
— Не ругай его, — тут же произнесла женщина, сидящая напротив. Она была красивой, как богиня: с чёрными волосами, стянутыми в узел, ямочками на щеках и искрящимися зелёными глазами, из-за которых даже морщинки на её лице казались к месту.
— Он неаккуратно ест, — повторил мальчик.
— Я разрешаю, — с улыбкой сказала женщина.
— Ты всё ему разрешаешь, поэтому он вечно приходит домой грязный и в порванной одежде!
Эйкен понятия не имел, о чём речь, но опустил плечи и голову, уставившись на тарелку.
Он всё ещё не мог разобрать, что ел.
— Ты ведь сам такой приходишь.
Услышав замечание женщины, озвученное самым миролюбивым тоном из всех возможных, мальчик покраснел до кончиков ушей и хлопнул ладонью по столу.
— Это неправда! Я уже взрослый и веду себя осторожно!
— Ты же порвал свою новую жилетку, когда вы с Рико поспорили, кто залезет на лимонное дерево старика Франческо выше.
— Он сказал, что я боюсь высоты! А я не боюсь высоты!
— Тише, тише, мой хороший, — женщина протянула руку и накрыла ею руку мальчика, мгновенно замершего. — Я знаю, что ты не боишься высоты. И Рико это знает, и вообще все в округе знают.
— Он смеялся надо мной!
— Глупые люди всегда будут смеяться над теми, кто лучше. Но это не значит, что можно пробираться к Франческо и использовать его деревья для проверки своих навыков, — строже добавила она, сдвинув чёрные брови к переносице.
— И он говорил, — чуть тише, но так же яростно продолжил мальчик, не обратив внимания на замечание женщины, — что мы странные…
— Странные? — усмехнулась она. — Это в каком же месте мы странные?
— Папа торговец, но Рико говорит, что торговцы не могут зарабатывать так много.
— Твой папа очень хороший торговец. Не каждый может получить разрешение на торговлю возле Пальмы.
Эйкену показалось, будто внутри у него что-то шевельнулось. Он будто уже слышал это название. Оно странное, непонятное, но…
— Пальма-де-Мальорка? — неуверенно произнёс он.
— Ты такой глупый, — тут же осадил его мальчик, возведя глаза к потолку. — Пальма-де-Мальорка на острове, до него плыть сто лет.
— Не сто лет, а всего день без учёта пешего передвижения, — исправила женщина.
Эйкен кивнул, ничего не поняв. Откуда эти странные слова в его голове? Откуда остров? Он никогда не был на острове — до Затерянных, лежащих за Мёртвым морем, ещё не удавалось добраться никому, а Элва и крепости Хагена и Тинаш располагались на полуострове. Это ведь не то же самое, да?..
— Ешь, — произнесла женщина, посмотрев на него. — Папа будет очень расстроен, если узнает, что в знак протеста вы отказались есть.
Эйкен насторожился. Что значит «папа будет очень расстроен»?..
Мальчик рядом с ним, демонстративно возведя глаза к потолку, всё же продолжил есть. Эйкен растерянно посмотрел на него — старше всего на пару лет, черноволосый, сероглазый, с аккуратным, немного вытянутым лицом, он был похож… на него?
У Эйкена есть брат?
Ему показалось, будто женщина что-то сказала. Эйкен поднял на неё беспомощный взгляд, также полный страха с непониманием, но в ответ встретил улыбку и расслабленность.
— Ешь, — повторила она, кладя подбородок на переплетённые пальцы. И вновь сказала что-то, чего он не смог услышать.
Возможно, то было словно из другого языка, который Эйкен не знал. Возможно, это было его настоящее имя, которого он не помнил, но за которое очень хотел ухватиться. Эйкен обязательно бы попросил женщину повторить, но его губы отказывались двигаться, пока рука с зажатой в ней ложкой ковыряла что-то и подносила это ко рту, который открывался только для этого. Это было что-то очень сладкое, со вкусом карамели.
Эйкен не помнил, чтобы когда-нибудь пробовал карамель.
Позже, спустя какое-то призрачное количество времени, он уже был в другом месте: просторной комнате с незаправленной кроватью, захламлённым столом, догорающими свечами и шкафом, полным книг и странных деревянных фигурок — лошадей, птиц, людей, деревьев, домов. Эйкен стоял напротив шкафа, его глаза находились ровно на уровне полки с деревянными фигурками, но он с трудом мог сфокусировать взгляд. Что-то казалось неправильным, но Эйкен никак не мог понять, что именно. Он был в комнате и, кажется, уже должен был спать, но…
Его комната во дворце Омаги выглядела иначе, как и во дворце Тоноака. Он в каком-то ином месте, которое, однако, почти не вызывало у него страха, лишь любопытство и даже какое-то чувство глубоко внутри, напоминающее спокойствие и уверенность.
— Ты очень скучный, — произнёс кто-то за его спиной.
Эйкен испуганно обернулся и увидел зеркало в квадратном раме, висящее на стене возле двери. Оно отражало его, но почему-то без чёрных теней на левой половине тела. Эйкен поднял руку, думая, что ему лишь мерещится, но теней и впрямь не было. Он попытался позвать их, однако не почувствовал ответа, будто проклятие оставило его.
Отражение дёрнулось, хотя Эйкен стоял на месте, у него появились тени, его тени, которые всегда утешали его и верно служили столько лет. Эйкен ещё раз проверил свою левую руку — чистая, без теней. Он бы решил, что сам является неправильным отражением, но заметил, что у фигуры, действующей по своему усмотрению, в зеркале видны чёрные белки глаз, на фоне которых тёмно-серые глаза почти терялись.
— Ты о-о-очень скучный, — протянуло отражение его голосом. — С другими хоть что-то можно было почувствовать, а ты… ты даже не сопротивляешься!
Эйкен не понимал, почему он должен сопротивляться, как и не понимал, почему не должен. Всё происходящее казалось длинным сном, запутанным и непонятным, но, если немного подумать, не таким уж и пугающим. Его отражение в зеркале, действующее вразрез с ним, было не самым страшным, с чем Эйкен сталкивался в своей жизни…
…а с чем он сталкивался?
— Так и будешь ждать, пока огонь поглотит всё? — продолжало отражение, прижавшись пальцами к обратной стороне зеркала.
Эйкен не боялся огня. Наверное. Иногда, находясь в пути, они не могли развести костёр, иначе точно привлекли бы ненужное внимание. Но если костёр всё же был, Эйкен с радостью грелся возле него и с меньшими положительными эмоциями следил, как запекается пойманная Стеллой дичь. Огонь ассоциировался у Эйкена с чувством безопасности и теплом, которым Омага не отличалась, и он всегда был под чужим контролем.
Он не боялся огня, но почему ему вдруг стало так страшно?
— Дело твоё, — равнодушно бросило отражение. — Хочешь трястить от страха — валяй, останавливать не буду. Всё равно от тебя ничего не останется.
Эйкен старался не воспринимать слова отражения всерьёз, но эти что-то задели внутри него. Не сдержавшись, он сорвал с кровати одеяло и быстро накрыл им зеркало, скрывая безумно смеющееся отражение. Тишина стала спасением, и Эйкен наслаждался ею, привалившись к стене, до тех пор, пока не начал слышать что-то очень странное.
Треск дерева. Торопливые шаги. Какой-то непонятный скрип.
Рёв пламени.
Эйкен рванул к двери, выбежал в коридор и сразу же столкнулся с чёрным дымом, стремительно заполняющим дом. Он сильно жёг глаза, мешал дышать, не позволял идти вперёд, но Эйкен каким-то образом шёл, одной рукой ведя по стене, а второй держа ворот тонкой рубашки на лице. Пальцами он ощупывал шероховатую поверхность стены, полки, поверхности окон, откуда-то взявшиеся на пути, и в один момент, он был уверен в этом, ощутил, как отражение повторило его движение, так же коснулось пальцами стеклянной поверхности.
— Карлос! — визгливо кричал женский голос с первого этажа. — Рафаэль!
Эйкен споткнулся, почти врезался в большие напольные часы, но был подхвачен чьими-то руками.
— Ух ты, — произнёс мужчина, возвращая его в вертикальное положение. — А ты храбрец! Или просто глупый?
Сквозь дым и отблески пламени, пожирающего первый этаж, Эйкен видел мужчину в странном тёмном костюме и начищенных до блеска туфлях. Его кожа была совсем белой, как и волосы, а изо лба торчали загибающиеся к макушке рога. В первую секунду Эйкен решил, что это лишь игра света и его сознания, уже отравленного дымом и гарью, но мужчина улыбнулся острыми зубами, и за его спиной раскрылись кожистые крылья.
Эйкен, не стесняясь, завопил, оттолкнулся от мужчины и со всех ног рванул к лестнице, слыша гулкий смех мужчины. Ему следовало выбираться из дома, стонущего и разваливающегося, но он почему-то побежал не к окну, через которое мог выбраться к дереву, растущему совсем рядом, а вниз, в самое пекло, где слышался хруст, яростные крики и слова, которых он не мог понять. В его голове стоял гул из хора чужих голосов, бегущей по венам крови и отчаянных криков, наполнявших собой дом. Дым, гарь и огонь вдруг стали меньшей из проблем Эйкена.
Он замер, увидев перевороченную гостиную, сломанную мебель и искалеченное тело, лежащее в центре. Огонь уже поглотил большую его часть, расплавил кожу и мышцы, спалил волосы и одежду так, что Эйкен не мог понять, кому принадлежало это тело. Он видел лишь глубокие раны с запёкшейся на них кровью, торчащие кости и красные ожоги, которые с интересом обнюхивали большие чёрные псы с пеной на острых зубах. Возле них, будто огня и не существовало, стояло несколько людей, наконец обративших на него внимание. У каждого — чёрные белки глаз и красные глаза, лишь у девушки с волосами белыми, как молоко, были голубые. Она хищно улыбнулась ему, в свете яркого пламени блеснуло железо. Эйкен вскрикнул и сделал шаг назад, уговаривая своё тело не бунтовать и бежать как можно быстрее и дальше, но наткнулся на преграду.
— Куда ты собрался? — спросил мужчина с крыльями, наклонившись к нему. — Разве не знаешь, что бегут только трусы? Или думаешь, что сумеешь скрыться от огня?
Эйкен закричал, наконец почувствовав всю боль, которую до этого его тело просто игнорировало. Он задрожал, увидев и ощутив, как кожа на его руках становится красной и лопается до кровавых волдырей, как куски плоти спадают с его тела, как кости и глаза плавятся, превращая его самого в бесформенное нечто.
Он никогда не боялся огня. Огонь ассоциировался у Эйкена с чувством безопасности и теплом, которым Омага не отличалась, и он всегда был под чужим контролем, отчего и не пугал его настолько. Но теперь он умирал от боли, приносимой лижущими его языками горячего пламени, слышал собственные вопли, хруст и чавканье, с которыми страшные чёрные псы пожирали лежащий в центре комнаты труп. Они и его сожрут, если он не сумеет вернуть себе контроль над тенями.
Как это было в первый раз?
Один из его тюремщиков смеха ради раздавил несчастную маленькую мышь, заползавшую в его камеру и кравшую часть его еды. Эйкену стало настолько жаль её, что он впервые использовал хаос сам, без направления чужой рукой, лишь бы и дальше не оставаться в одиночестве. Сейчас ему нужно сделать то же самое — отыскать тень, которая откликнется на его призыв, и притянуть её к себе. Это просто, он успешно проделывал это тысячи раз, но сейчас… Слишком много огня, боли, крови и страха. Эйкену всего тринадцать, но боли и страха в нём столько, словно он живёт с ними, не расставаясь, не меньше века.
— Хватит трястись. Давай, вставай!
Рвано дыша, Эйкен приоткрыл один глаз и увидел себя перед квадратным зеркалом в комнате, где не был слышал рёв пламени и не чувствовался запах гари.
— Ты постоянно такой жалкий? — продолжило отражение, презрительно скривившись. — Мне говорили, что ты бываешь сильным, очень сильным. Твои тени умеют искать не хуже самых умелых охотников.
Это было правдой, ведь тени могли проникнуть туда, куда никто не мог, но слова отражения всё равно казались неуместными. Левая половина тела Эйкена всё ещё была непривычно пустой.
— Почему бы тебе не показать свою силу? Здесь ты можешь совершенствовать её вечность.
Проклятие Эйкена было совершенно настолько, насколько вообще может быть совершенно порождение хаоса, сдавшееся перед волей сигридца. Вот только Эйкен не был уверен, что является сигридцем.
Дом, который он видел, кухня, комната, коридоры, люди — всё это было каким-то иным, не сигридским, будто театральные декорации. Эйкен знал, что это такое, Третий ему объяснял, и потому он не сомневался, что при достаточном количестве ресурсов и должном упорстве можно воссоздать любой пейзаж и интерьер. Не исключено, что увиденное им — лишь декорации, и на самом деле он никогда не был в подобном месте, но Эйкен продолжал думать, что, возможно, он всё же был там, если не жил. Что он не настоящий сигридец.
— Ну же, давай, — не отступало отражение, прильнув к поверхности зеркала. — Покажи свою силу. Покажи мою силу.
— Что? — выдохнул Эйкен.
— Ты не понял? Я — это ты, а ты — это я. Только здесь мы можем быть настоящими.
— Нет, — покачал головой Эйкен, сдавив виски, — ты — не я…
— Ты, ты, не сомневайся! — радостно настаивало отражение. — Просто ты этого ещё не понял и не принял. Но ничего страшного! Просто покажи свою силу, докажи, что ты достоин быть здесь!
Эйкен посмотрел на свои чистые руки и, не понимая, почему вообще слушает отражение, попытался стянуть тени. На этот раз они охотно подчинились: выползли из самых тёмных уголков, вытянулись, прильнули к нему, точно кошки, которых он иногда пытался поймать со Стеллой на улицах Омаги, и растеклись по коже рук, оплетая его.
Но они всегда останавливались только на левой половине его тела, там, где сердце, которое он не сумел защитить от хаоса.
И кто такая Стелла?..
— Ну же, — подбадривало отражение, — давай! У тебя отлично получается!
Эйкен смотрел, как тени покрывают его руки, заползают под рубашку, растекаются по всему телу и чувствовал, как вместе с ними приходит боль. Запах гари и рёв пламени — лишь секундами позже, будто они хотели, чтобы всего себя Эйкен посвятил только боли.
Но он не мог. Он не хотел чувствовать боль, появляющуюся из-за контраста ледяных теней и жара пламени, ворвавшегося в комнату. Его тени никогда не были холодными и не жалили его, они всегда были готовы ринуться на защиту него и тех, кто был ему дорог.
Но кто был ему дорог?
Эйкен огляделся, поняв, что, пока тени отвлекали его болью, пламя охватило всю комнату, но почему-то ни один предмет не пострадал. При настоящем пожаре это невозможно, сгорало и тлело всё без исключения. И Эйкен наконец понял, что пожар не был настоящим. Его вообще не было, как и теней, которые жалили его холодом.
Эйкен тряхнул головой, сжав зубы до скрежета, и ещё раз оглядел комнату. Пламени не было, делавшие ему больно тени вернулись в свои тёмные уголки, его же — точно на тело, где им и место. От радости Эйкен был готов выпустить их всех разом и броситься в их объятия, которые уж точно не навредят ему. Но он одёрнул себя, заметив, как перекосилось лицо отражения.
— Хорошо, — процедило отражение, вытянув руку так, что она вдруг вырвалась за пределы зеркала и схватила Эйкена за челюсти, сильно сжав их. — Слушай моё проклятие, жалкий трус. Тот, кто убьёт меня, убьёт и себя.
«Проклятие, проклятие, проклятие», — гремело в голове Эйкена, в то время как он пытался отбиться от руки отражения. Орлы и Вороны сорвались с предплечья, Львы, не повредив одежды, оставили его живот, и все они вцепились в руку отражения, которое не издало не звука.
Он понял, что ему придётся приложить больше усилий и проявить изобретательность, иначе из Башни ему не выбраться. Это была не та Башня, в которой он получил своё проклятие, откуда его вытащил Третий и которая превратилась в груду камней, когда он её разрушил. Эта была иная Башня, появившаяся на месте здания, выбранного леди Эйлау, поглотившая их всех.
Там были Карстарс, Розалия, которую всё ещё следовало убить, и за мгновения до нападения тварей он даже увидел Третьего и Пайпер. Его тени сразу же бросились им на защиту, хотя Эйкен, стоит признаться, никогда не смог бы стать достаточно сильным, чтобы защитить сразу двух сальваторов. Он среагировал инстинктивно, помня о том, что Розалия медленно убивала Третьего так, что он этого даже не замечал.
Она могла медленно убивать его прямо сейчас, пока Эйкен находится здесь и не пытается выбраться.
Он схватил руку отражения, сжал её так сильно, что оно наконец начало меняться в лице. Тени беззвучно вопили, впиваясь в чужую руку до тех пор, пока совместными усилиями они не отбросили её. Эйкен тут же дёрнул дверь на себя, выбежал в коридор и столкнулся с мужчиной с кожистыми крыльями.
— А ты храбрец! — с улыбкой произнёс мужчина, наклонившись к нему. — Или просто глупый?
Эйкен вскинул руку. Тень Орла когтями впилась в лицо мужчины, и тот зарычал, пытаясь отбиться. Эйкен нырнул под руку, оттолкнул крыло и побежал дальше, пытаясь понять, как ему выбраться.
Внизу его встретило пламя, столпом рванувшее на него и мгновенно охватившее всё тело. Эйкен кричал от боли, пытался сбить огонь, но с каждой секундой ему становилось всё сложнее двигаться. Пламя обугливало кожу, прожаривало его до костей и превращало в пепел так долго, что у него не осталось сил даже на жалобный скулёж.
— Вставай!
Эйкен дёрнулся, но не ощутил боли. Он вновь был в комнате, перед квадратным зеркалом, и на него смотрело его же отражение с чёрными склерами.
— Ты же знаешь, что отсюда лишь один выход, — с улыбкой произнесло оно. — Найди меня и убей, но помни: тот, кто осмелится на это, умрёт сам. Готов доказать, что ты не жалкий трус?
От злости Эйкен ударил зеркало так сильно, что оно вдребезги разбилось, и осколки порезали ему кулак.
Он никогда не поддавался на провокации и знал, что на самом деле не был жалким трусом. Для своих лет он был очень даже сильным, умным и находчивым. Он был ребёнком, который добился доверия Третьего и порой понимал в его планах больше, чем правители городов и стран. Но ещё он был ребёнком, который хотел, чтобы люди, которых он любит, были в безопасности. Он хотел защитить Третьего, Клаудию, Магнуса, Стеллу и, разумеется, ещё и Пайпер. Может быть, он даже был немного влюблён и хотел, чтобы об этом знали. Но сильнее всего он хотел, чтобы Башня перестала мучить его любимых.
Если ради этого ему придётся отыскать отражение и понять, чем или кем оно является на самом деле, если ему придётся убить и умереть, он сделает это, чтобы защитить остальных.
На этот раз Эйкен сумел добраться до гостиной, где огонь его и настиг. Он вновь разрывал его тело на кусочки, проникал под обугленную кожу, плавил кости и заставлял кричать, но Эйкен продолжал думать о том, что нужно отыскать отражение.
И он честно искал его, используя разные пути, слыша, как женщина зовёт кого-то, как твари рычат ему в спину. Чувствуя, как огонь поглощает его.
Снова.
И снова.
И снова.
***
Джокаста смотрела, как Катон, подобравший Бердар, лениво проводит острием копья по морде едва шевелящегося ноктиса.
— Убей его уже, — бросила она, тяжело дыша.
— Тебе не интересно, как они появились? — спросил Катон, резко вогнав копьё в голову твари. — Я странствовал по чужим небесам ещё до того, как предки твоих предков появились на свет, но даже я не смог найти ответ на этот вопрос.
— Если мне что и интересно, так это причина, ради которой ты явился.
Она поднялась на ноги, утёрла лицо от крови и расправила плечи. Катон был выше, крупнее, но порой, заигравшись, напоминал мальчишку, который наконец дорвался до настоящих мечей, луков со стрелами и копий.
— Они не просто так пытаются прорваться всё дальше. — Катон остановился, крутанул копьё в руке и протянул его Джокасте, оставив между ними почти метр пространства. — Ты слышишь, как дрожит земля?
Джокаста слышала не только это. Она слышала стоны умирающих, застигнутых внезапной атакой, гул, с которым падали защитные барьеры, и хруст ломаемых костей.
На этот раз тёмные создания достигли первой внутренней стены. Расстояние между ней и внешней стеной было около двух лиг, и Джокасту тревожило время, за которое твари смогли зайти так далеко. С чего вообще такая агрессивность и настойчивость? Если бы им нужно было ослабить Элву, они бы взяли её в кольцо, в этом она не сомневалась. Для того, чтобы пробраться к тайному ходу к Некрополю, их было слишком мало. Но они атаковали, дав им совсем немного времени на передышку после предыдущей атаки, буквально несколько дней, за которые её плечо только-только начало заживать. Рана открылась после первой же атаки, когда Джокаста убила одного из высших демонов, и пополнилась бы новыми, если бы не вождь Дикой Охоты.
— Ветер принёс мне, что Третий уже в Тоноаке, — скучающим тоном продолжил Катон, использовав острие Бердара как зеркало и пытаясь аккуратно пригладить растрепавшиеся светлые волосы. Джокаста исключительно из принципа опустила копьё, направив острие в ноги Охотнику. Он насмешливо фыркнул, сощурив разноцветные глаза, и махнул рукой. — Как думаешь, они будут во всеоружии?
— Мы отправили ласточек Эйлау с предупреждением.
— Вот этих?
Он щёлкнул пальцами, и под ноги им посыпались три мёртвые птицы.
— Заметили их, когда спешили к вам, — пояснил Катон, заметив её настороженный взгляд. — И не сумели понять, кто убил бедных пташек. Но кому-то очень не хотелось, чтобы Третий и леди Эйлау были в курсе того, что Уалтар жив.
— И вместо того, чтобы предупредить их самому, ты рванул к нам? — скривившись, уточнила Джокаста.
— Я не собака, чтобы бежать к хозяину по первому зову.
— А ведь ты требовал того же от Стеллы.
Катон свёл брови к переносице, но спустя всего долю секунды улыбнулся почти безмятежно, будто слова Джокасты никак его не задели.
— Стелла знает, кто на её стороне на самом деле, и обязательно вернётся к нам. Ты слышала, как говорят люди? То, что ты любишь, всегда вернётся к тебе.
— Поэтому ты не доверяешь Третьему? Боишься, что он никогда не полюбит тебя по-настоящему? — едко заметила Джокаста, позволив себе улыбнуться.
Катон улыбнулся ей в ответ, показав клыки. Его настроение могло быть переменчивым, как погода в море, но Джокаста знала, что не в его интересах грызться с ней из-за глупой, почти невинной шутки.
— Наши с Третьим клятвы предполагают, что я буду сообщать ему ту информацию, в которой он нуждается, взамен на магию. Но это не значит, что я готов заключать ту же клятву с тобой. Я убью тебя без колебаний, только дай мне повод.
— Жду с нетерпением.
Они замолчали, прожигая друг друга одинаково ненавистными взглядами до тех пор, пока Джокаста не начала чувствовать, что её плечо уже немеет. Словно почувствовав это, Катон, смотря на неё сверху вниз, произнёс с расстановкой:
— Однако я здесь, потому что знал, что без меня вы не справитесь. Ты убила Ифтикар, но это лишь начало.
Джокаста сжала челюсти, запретив себе показывать страх и волнение. Ифтикар спал много лет, ограниченный сигридской магией, которая была им недоступна, и только Дикая Охота знала, где он покоится. Катон ни за что не смог бы избавить его от магии, удерживающей его глубоко под землёй, и Джокаста ни на секунду об этом не забывала. Но ей не понравилось, каким тоном он сказал об Ифтикаре. Катон знал, что силён и нужен Элве, и беззастенчиво демонстрировал это словами и действиями. Он в одиночку убил вдвое больше, чем Джокаста и все её воины, но, разумеется, ему этого было мало. Всегда будет мало для вождя Дикой Охоты.
— Ветер шепчет, что Гасион пробудилась.
Джокасту словно окатили ледяной водой.
— Нет, — выдавила она скорее инстинктивно, чем осознанно.
— Я искал её десятки лет и не нашёл, но теперь я знаю, что она пробудилась. В Энтланго появились новые Башни, дом Бехар не справляется. Я думаю, что… — он запнулся, впервые по-настоящему показав, что способен испытывать те же противоречивые эмоции, что и сигридцы, и продолжил, перед этим сглотнув: — Я думаю, что Карстар нашёл её первым и поднял, связав с одной из Башен.