Стелла не знала, какие боги уберегли её память от ужасов Вторжения и первых часов в Диких Землях, что были после. Или дней. Она действительно не могла этого сказать — время ощущалось размыто, словно было серыми красками на палитре. Откуда подобная ассоциация в её голове, она тоже не представляла — может, видела что-то подобное до того, как боги уберегли её, совсем ещё маленькую, от Вторжения. Жаль, что они не уберегли её от Дикой Охоты, первой оказавшейся там, где была Стелла.
Но тогда она считала, что это как раз-таки боги привели их, чтобы спасти её.
Она стояла, прижимая к себе что-то мягкое, грязное, — может быть, это была её игрушка, с которой она засыпала, чтобы не бояться монстров под кроватью, — и смотрела, как тени обретают очертания лошадей и людей. Стелла никогда такого не видела и должна была бы испугаться, особенно после того, как что-то действительно ужасное вынудило её выйти на улицу из дома, но почему-то стояла, не шевелясь, и смотрела, затаив дыхание. Кто-то говорил ей, что принцы всегда появляются на лошадях.
— Ну надо же, и что за малышка нас тут ждёт?
Стелла повернула голову к высокому, точно башня, мужчине, сделавшему шаг к ней. Его одежда не напоминала ту, что она откуда-то помнила, сплошные чёрная кожа да яркие ткани, множество ремней с оружием и на боку — тёмный рог с потемневшим, но ни в коем случае не заржавевшим, металлом. Короткие светлые волосы трепал ветер, разноцветные глаза внимательно изучали её, правый — синий, как море, левый — красный, как кровь. Это ничуть не испугало Стеллу, но она почему-то сделала наш назад. Наступила на что-то мокрое, склизкое, влажно хрустнувшее. Хотела посмотреть, но мужчина с разноцветными глазами взял её за подбородок и произнёс:
— Не смотри, малышка, иначе спать не сможешь.
Стелла сглотнула, сильнее прижала к себе нечто мягкое и грязное, и, возможно, даже почувствовала себя немного лучше. Тогда она этого не знала, но после поняла, что на неё воздействовали магией настолько древней, что ей даже не было названия.
— Что ты тут делаешь совсем одна? — спросил мужчина, присаживаясь перед ней на корточки, чтобы их глаза оказались на одном уровне.
Стелла не могла вымолвить ни слова. Она умела говорить, правда, и обычно лепетала без умолку, рассказывая и описывая всё вокруг, но сейчас будто язык проглотила.
— Не бойся, — почти ласково произнёс мужчина. — Я тебя не обижу. Давай познакомимся? Я Катон.
Её учили, что всегда нужно представляться, но она также помнила, что с незнакомцами нельзя разговаривать. Чей-то чужой голос напоминал и о том, и о другом, и Стелла беспомощно жевала нижнюю губу, не зная, как ей быть. Сказать или не сказать?..
— Не бойся, — тихо повторил Катон, улыбнувшись. — Маленьким девочкам не место здесь, так что я тебе помогу.
Стелла и не боялась. Она была очень храброй, что не раз доказывала самыми разными способами. То не ложилась спать вовремя, то залезала на крышу, куда ей было нельзя, то бегала с местными мальчишками и даже дружила с собаками, живущими в соседском доме.
— Сколько ей? — произнёс кто-то из спутников Катона.
Стелла хотела получше рассмотреть его, но успела заметить лишь чёрные волосы да стальные глаза — Катон, всё ещё держащий её за подбородок, повернул её голову к себе.
— Не больше пяти, наверное, — ответил он, смотря в её глаза так пристально, что Стелле стало даже неуютно. — Совсем юная, следовательно, очень вкусная.
— Почему же её не тронули? — продолжил один из его спутников.
— Скажешь мне, малышка? — спросил он уже у неё, улыбнувшись так широко, что стали видны клыки. — Почему тебя не тронули? Тёмные создания, твари, шеду, демоны — называй их как хочешь, только скажи, почему они пощадили тебя.
Тогда Стелла не знала, что заставило её не сказать, а показать, но после поняла, что совершила непоправимую ошибку. Если бы всё было иначе, она, возможно, была бы свободна от смешенного чувства, состоящего из ответственности, вины и благодарности, которое взрастил в ней Катон, и оставила бы Охоту намного раньше.
Или же она была бы мертва.
Стелла не представляла, как у неё это получается — она просто меняла одно обличье на другое, сбрасывая или разрывая одежду, которой проклятие никогда не касалась, и уже смотрела на мир острыми волчьими глазами, чувствовала все запахи и то, что было недоступно ей как человеку.
Стелла много лет думала, что, если бы просто сказала, Катон не был бы так заинтересован в том, что она показала. Но он увидел прекрасную возможность, за которую тут же ухватился, и Стелла поняла, как сильно та отравляла её, намного позже, когда её тело и душа уже были сломаны.
— Интересно, — произнёс Катон, выпрямляясь. В обличье волчицы Стелла была крупнее, но не намного, и теперь в холке она достигала ему середины бёдер. — Ты можешь меняться по своему желанию?
Стелле достаточно было кивнуть мохнатой головой или дёрнуть ушами, но на почему-то вновь стала человеком — маленькой девочкой с растрёпанными светлыми волосами, оказавшейся совсем нагой.
— Интересно, — повторил Катон, оглядев её с головы до ног. — Тебе не холодно, малышка?
Это наверняка было проверкой, но Стелла не среагировала на неё. Она стояла, не понимая, что не так, и старалась не смотреть в разноцветные глаза мужчины перед собой. Молчание душило так сильно, будто вдруг обрело руки и сжало её хрупкое горло.
Наконец Катон зашевелился: сделал совсем лёгкий взмах рукой, ни к кому конкретно не обращаясь, и другой мужчина, до этого говоривший с ним, мгновенно оказался рядом с какой-то тканью в руках.
— Держи, — улыбаясь, произнёс Катон. — Надень, иначе совсем замёрзнешь.
Стелла покорно надела плащ, не понимая, почему просто не может надеть свою старую одежду… Ах да, она же порвала её, когда перевоплощалась в волчицу. Да и та была какой-то странно пахнущей, влажной, будто Стелла в ней искупалась…
— Ты не голодна? — непринуждённо продолжил Катон, помогая ей поплотнее запахнуть плащ. — Мы как раз заметили очень крупного оленя. На ужин — самое то. Что скажешь?
Стелла не знала, что сказать. Она, укутавшись в тёплый плащ до самого носа, смотрела на мужчину перед собой и не понимала, что ей делать. Позади было что-то, что могло напугать её, с медным запахом, который приносил ветер. Впереди — размытые за туманом пейзажи просевших, полуразрушенных домов и поваленных деревьев, а также люди, которые внимательно следили за ней. Их лошади, состоящие из подрагивающих теней, нетерпеливо взрывали землю копытами, громко отфыркивались и мотали головами из стороны в сторону.
Ей следовало отказаться. Сказать, что как-нибудь справится сама. Всё-таки, волки — хорошие хищники, и раздобыть себе еду она сможет. Но она смотрела Катону в глаза, видела его широкую, расслабленную улыбку, откуда-то знала, что он не навредит ей, и потому кротко кивнула, соглашаясь с его предложением.
Катон протянул руку, и Стелла взяла её, очень тихо сказав:
— Меня зовут Стелла.
— Приятно познакомиться, Стелла, — бодро произнёс он, за руку ведя её к одному из коней. — Добро пожаловать в Дикую Охоту.
***
Первое время она действительно думала, что боги послали Охоту ей на помощь.
В мире, в котором они жили, творился настоящий хаос. Чудовища выползали из-под земли и нападали на всех, кто не мог оказать достойное сопротивление, крылатые твари заслоняли собой небеса и отрывали от земли тех, кто не был достаточно быстрым. Откуда-то появившиеся города, деревни и храмы рушились и возвращались к своему первоначальному состоянию, сгорали в огне и хоронили под собой многих несчастных, не успевших выбраться. Ветер приносили стенания раненых и умирающих, язык тварей, который Стелла не понимала, звук дождя из крови, заливающей поля, треск погребальных костров и заверение в том, что этот мир сдастся так же, как сдались остальные.
Но Стелла почти не обращала на это внимания. Центром её искажённого мира стала Дикая Охота, которая странствовала по всем землям, видимым и невидимым, и могла оказаться там, куда другим был закрыт путь. Холодный ночной ветер трепал её шерсть, когда Катон, Иан и другие Охотники учили её выслеживать и загонять дичь, мышцы крепчали, когда она преодолевала многие лиги вслед за тенями Охоты, пока окружающий мир рушился и создавался заново.
Один раз, когда они оказались на выжженных чьим-то жестоким огнём земле, полной серого песка и пепла, Катон спросил у неё:
— Ты знаешь, почему всё было именно так?
Большую часть вне лагерей, которые они устраивали в различных точках мира, Стелла проводила в обличье волчицы, и потому просто помотала головой из стороны в сторону.
— Здесь была Башня, — продолжил Катон, раскинув руки, будто хотел разом охватить всю мёртвую землю, простирающуюся на многие лиги вокруг. — Очень сильная Башня, которая несколько месяцев удерживала Третьего. Ты ведь знаешь, кто такой Третий?
Катон впервые заговорил о нём, но Стелла откуда-то знала о Третьем сальваторе и раньше, и потому кивнула, подойдя ближе, коснувшись хвостом ноги Охотника.
— Башня пыталась забрать у Третьего его магию, — продолжил Катон, потрепав её по голове. — Долго и отчаянно, но он отказывался так просто расставаться со Временем. Он боролся столь же отчаянно, из-за чего само время этого мира исказилось. Ты знаешь, сколько прошло с той самой минуты, как мы все оказались здесь, до той, когда мы нашли тебя?
Стелла действительно не знала и продолжала благодарить богов за то, что они уберегли её от этого знания. Шестое чувство подсказывало ей, что она бы просто не выдержала этого.
— Несколько месяцев, — жёстко произнёс Катон, убрав руку от её головы. Стелла вдруг отчётливо ощутила, какой холодный здесь ветер. — Третий был захвачен Башней сразу же после того, как оказался здесь, и он несколько месяцев боролся с ней так, что это отразилось на всём мире. Тебе, возможно, показалось, что прошло всего пару часов, может, даже минут, но на деле прошли месяцы. Время исказилось настолько, что почти никто этого не понял.
Стелла и представить не могла, что всё настолько серьёзно. Она и впрямь думала, что прошло не больше пары часов, что она просто переждала их в каком-то относительно безопасном месте, может быть, в одном из домов, что был в том селении, где её нашла Дикая Охота, и не понимала, как можно было не заметить подобного. Разве способна существовать столь мощная магия, меняющая абсолютно всё?
Исключением был Катон, но Стелла уже давно не относила его к простым смертным. Дикая Охота никогда не была просто группой охотников, которые могли использовать какие-то таинственные тени и узнавать то, что для других навсегда бы осталось загадкой. Дикая Охота была легендой, ранее странствовавшей под разными небесами, но ныне застрявшая здесь, как и все, кого Герцог-Карстар сумел проклясть с помощью хаоса. Об этом Стелле рассказал Катон, когда обучал её устройству миров.
Он учил её истории, что была известна ему, культурам других народов, обращениям к различным людям, лишь языки совсем не давались ей. Стеллу это расстраивало, ведь Катон был очень умным и умел найти подход к любому человеку на любом языке. Чаще он, конечно, находил конфликты и драки, но Стелла ни за что на свете не стала бы осуждать его за это. Он был вождём Дикой Охоты, существом, лишь внешне напоминавшем человека, и ему было дозволено то, что для простых людей было бы безумством и преступлением. Он был одновременно всем и одним-единственным, который имел право на многое, в том числе на то, чтобы говорить о Третьем сальваторе, не боясь его.
До Стеллы доходили слухи, что Омага, столица страны великанов, активно восстанавливается. Несколько раз Катон навещал её, но никогда не брал с собой Стеллу, из-за чего она не имела возможности изучить всё самостоятельно и увидеть сальватора, о котором многие говорили. В это время она обычно оставалась в лагере, скрытом от глаз непрошенных гостей магией Катона, охотилась в ближайших лесах вместе с остальными или просто коротала время, надоедая Иану просто тем, что существует.
Охотники относились к ней с подозрением, но принимали исключительно из-за приказа Катона. Стелла не понимала, в чём её вина. То ли Охотникам просто не нравилось, что среди них есть девушка, то ли они считали, что она каким-то образом обманула Катона и заставила его принять её в Охоту.
Но ей не нужно было никого обманывать — и она бы ни за что не смогла даже подумать о том, чтобы обмануть Катона. Он спас её от тварей, которые, как оказалось, рыскали возле того селения и не напали на неё лишь из-за того, что Охотники оказалась рядом. Он воспитал её как часть Дикой Охоты, научил всему, что знал сам, исключая магию и меч, говоря, что ей нужно уметь защищаться исключительно с помощью своих сил. Он всегда был рядом и слушал её жалобы, если ей приснился плохой сон; если олень, на которого она охотилась, был спугнут кем-то другим; если у неё опять не получалось прочитать отдельные буквы, не говоря уже о словах.
Пока Катон был рядом и заботился о ней, ей было всё равно, что думают другие Охотники.
Ведь не просто так боги направили Дикую Охоту к ней.
***
— Она красивая, — вдруг сказала Стелла, бездумно крутя в руке один из кинжалов Катона.
Она сидела на полу его шатра, помогая приводить оружие в приличный вид, но делала это, почти не задумываясь. Все её мысли до сих пор были в Тоноаке, прекрасном ярком городе, которым управляла не менее прекрасная фея по имени Эйлау. Стелла не смогла с ней поговорить, ведь она была в обличье волчицы, да и Катон запретил перевоплощаться, но зато она внимательно следила за ней. Её серебряные волосы красиво переливались в свете сотен свечей, горевших в зале, где она их встретила, точно расплавленный металл; тёмные карие глаза изучали каждого, кто прибыл с Катоном, но от этого взгляда не становилось неуютно, нет. У Стеллы возникало чувство, будто за ней наблюдают не для того, чтобы избежать проблем, а для того, чтобы в случае чего помочь, будто леди Эйлау была готова взять на себя ответственность за все ошибки своих гостей, даже самые маленькие и незначительные, и помочь исправить их.
— Она? — перепросил Катон, отшвырнув очередное послание в сторону. Он сидел возле низкого стола, на которым высились свёрнутые послания, какие-то ещё запечатанные или перевязанные лентами, какие-то давно старательно изученные, и периодически заменял бумагу в руках бутылкой вина.
— Эйлау, — уточнила Стелла, поднимая на него глаза. — Она очень красивая…
Она была божественно красивой, но об этом Стелла боялась сказать вслух. В сравнении с феей она была лишь блеклой тенью, которую кто-то выпустил в свет. Волосы Стеллы никогда не отрастали ниже плеч, были сухими, ломкими, напоминали солому, и ей это очень не нравилось. Как, впрочем, практически всё в себе: у неё были мышцы, но, увидев её в первый раз, об этом нельзя было даже подумать, как и о том, что у неё вообще может быть такая же прекрасная фигура, как у леди Эйлау.
— Не привязывайся к ней слишком сильно, — бросил Катон и вернулся к посланиям, которые Охотники отправляли ему с разных уголков мира. — Мы нечасто будем её навещать.
— Я бы умерла от стыда, если бы мы её часто навещали…
— Что?
Стелла прикусила кончик языка, поняв, что сильно сглупила, сказав об этом вслух. Но странное чувство, сплетённое из обиды, разочарования и боли, не давало ей покоя. Стелла не знала точно, сколько ей лет, сколько она уже с Дикой Охотой и сколько ещё впереди, но сильно волновалось, изредка слушая песни странствующих (и очень смелых) бардов о прекрасных леди и рыцарях.
Она не была прекрасной леди, но отчего-то хотела, чтобы это изменилось. Она бы ни за что не рассталась со своим волчьим обличьем, держалась бы за него до самой последней секунды, но ей бы хотя бы на мгновение стать такой же красивой и желанной, как леди Эйлау.
— Стелла, — требовательно произнёс Катон. — Повтори, что ты сейчас сказала.
Стелла сжалась, услышав его тон. Когда Катон требует — нужно исполнять, каким бы ужасным ни был приказ. Он — вождь Дикой Охоты, и он имеет право на всё, о чём только скажет. Перечить ему было бы самоубийством.
— Я бы умерла от стыда, если бы мы её часто навещали, — тихо пробормотала Стелла, вяло стирая с лезвия одного из кинжалов засохшую кровь.
— Что это значит?
— Она очень красивая…
— Это я уже понял, — перебил Катон, и по его слегка изменившейся интонации Стелла осознала, что он начинает злиться.
Он много злился, но чаще всего не на неё, а на кого-то другого. Если и случалось так, что она делала что-то, что раздражало его, то Стелла старалась быстро исправиться. Она всегда помнила, каким жестоким и требовательным может быть Катон, и не хотела, чтобы подобное касалось её лишний раз.
— Я явно не из породы фей, — ещё тише проговорила она, пытаясь всем своим видом показать, что чистить оружие ей намного интереснее. — Они такие красивые, утончённые, сильные… И я не из вашей породы, я же человек, а вы не люди…
— И что же ты хочешь этим сказать?
«Я глупая», — едва не сорвалось с языка, но, к счастью, она сумела вовремя остановить себя. Она уже не маленькая девочка, которой Катон в зависимости от настроения мог простить различные капризы. Если он сказал ей заняться его оружием, значит, она точно уже где-то провинилась. Незачем ухудшать ситуацию неосторожными высказываниями.
— Люди не хотят принимать меня, потому что я чудовище?
Катон говорил ей, что людям не было приятно, когда он появлялся в её обществе. Будто она была не девушкой, умеющей перевоплощаться в волчицу, а смертельной концентрацией хаоса, оскверняющей сам мир и каждого его жителя по отдельности.
Он долго смотрел на неё, сцепив в руки замок, и Стелла с напряжением ждала, когда он скажет хоть что-нибудь. Он редко был таким молчаливым: если не поддерживал её болтовню, то угрожал кому-нибудь, говорил, что крики раненых и умирающих — песнь для его ушей, перемывал кости Третьему сальватору, пытавшемуся отыскать путь к затерянным под землёй Энтланго знаниям. Стелла видела несколько посланий с надломанной синей сургучной печатью с изображением орла, раскрывшего крылья на фоне скрещенных мечей. Это был символ рода Лайне, под которым Киллиан из рода Дасмальто, родной брат королевы Жозефины, управлял Омагой.
— Подойди, — наконец сказал Катон.
Стелла отложила его оружие и встала, чувствуя, как ноги наливаются свинцом. Катон редко воздействовал на неё магией, но сейчас наверняка хотел, чтобы она, несмотря на эту тяжесть, всё же продолжала идти. Так было всегда, сколько бы Катон ни проверял её. Только у него были ответы на вопросы, которые терзали её, и утешение, в котором она отчаянно нуждалась.
— Что я тебе постоянно говорил? — спросил Катон, посмотрев на неё снизу вверх.
Даже если она стояла, а он сидел, он всё равно казался крупнее и сильнее. Стелла никогда бы не смогла сравниться с ним в этом, как и в его уме: она точно знала, о чём он спросил, поняла лишь по интонации и вздёрнутой светлой брови.
— Дикая Охота всегда берёт всё самое лучшее, — отчеканила она давно заученные слова.
Это было правдой, ставшей для неё молитвой. Дикая Охота брала лучшую дичь, лучшее оружие, лучших воинов, чтобы те стали Охотниками, и лучших женщин, чтобы они удовлетворяли все их желания столько, сколько они хотят. Стелла не раз заставала Катона с женщиной, а то и несколькими, и знала, что он имел право брать их.
— Именно, — произнёс он, улыбнувшись. — Дикая Охота всегда берёт всё самое лучшее. А кто я?
— Вождь Дикой Охоты, — едва не запнувшись, ответила Стелла.
— Правильно. Я — вождь, я и есть Дикая Охота, и я всегда беру всё самое лучшее. Понимаешь, что это значит?
— Да.
— Молодец. А теперь раздевайся.
Стелла опешила, моргнула, поначалу решив, что не распознала в словах Катона скрытого смысла. Его там никогда и не было, только не в разговоре с ней, ведь он всегда был честен и открыт настолько, насколько это возможно.
Наконец она, переборов сухость во рту, осторожно уточнила:
— Что?
— Раздевайся, — спокойно повторил Катон. — Ну же, не заставляй меня ждать.
Стелла бы и не подумала, но впервые ощутила неловкость. Ей нечего было стесняться: Катон видел её без одежды сотни, тысячи раз, когда она меняла обличье, и занимался её ранами, даже мелкими царапинами и ссадинами. Он всегда заботился о ней, потому что он был хорошим вождём.
Она бережно сняла одежду, как и всегда, когда ей не нужно было срочно становиться волчицей, аккуратно сложила её, примостив на край постели, оказавшейся ближе всего.
— Подойди, — сказал Катон, даже подозвал ладонью, будто Стелла могла перепутать направление.
Она подошла ещё на три шага, сократив расстояние между ними, и почти не вздрогнула, когда широкая ладонь Катона с длинными мозолистыми пальцами легла ей на талию.
— Феи — это пыль под нашими ногами, — вкрадчиво произнёс Катон, смотря ей в глаза. — Для нас они смертны так же, как люди — для них. Всего лишь оболочка, внутри одна гниль. Весь этот мир — лишь оболочка, ненужная, старая, рассыпающаяся, а внутри — пустота. Ты — другое дело. Помни, что Дикая Охота всегда берёт всё самое лучшее.
Тогда Стелла не представляла, что толкнуло его на этот странный поступок: то ли Катон ждал, пока она наконец созреет, то ли, наоборот, устал этого ждать. Она не представляла, зачем это, и сильно испугалась, когда Катон резко поднялся и припал к её губам с жадным поцелуем, руками прижимая к себе. Многочисленные крепления и застёжки на его одежде царапнули её кожу, сильные пальцы впились в спину так, что наверняка оставили синяки. Жар от жаровень, расставленных по шатру, не шёл ни в какое сравнение с жаром тела, прижавшегося к ней.
Стелла действительно не понимала, что сподвигло Катона на это, и даже привычное объяснение вдруг показалось ей странным. К тому же, она никогда не была с мужчиной и не знала, что ей делать. Некоторые Охотники, особенно те, кто лишь недавно был принят Катоном, пытались склонить её к близости, но либо Стелле удавалось отбиться, либо об этом узнавал Катон, любивший жестокие наказания не хуже вина и неконтролируемой драки. После нескольких подобных инцидентов Охота уяснила, что пытаться одолеть Стеллу силой равносильно подписанию смертного приговора, и её больше не трогали. Почти. Бывали смельчаки, которые считали, что Катон ничего не узнает, а если и узнает, то они справятся с ним. Но они не справлялись. Головы слетали с плеч раньше, чем они успевали издать хоть звук.
Но самому Катону нечего было бояться — не себя же ему опасаться, в самом-то деле. Может быть, поэтому он целовал Стеллу так жадно, словно она могла в любую секунду исчезнуть. Такой соблазн был: или просто вырваться, или перевоплотиться в волчицу, но как бы Стелла ни старалась, она не могла заставить себя двигаться. Что-то невидимое, чужеродное давило, лишало кислорода не хуже настойчивости Катона и делало больно почти так же, как его жёсткий взгляд, направленный на её раскрасневшееся лицо.
— Дикая Охота всегда берёт всё самое лучшее, — выдохнул он, не мигая, и повалил её постель.
Стелла знала, что, даже если бы она очень этого захотела, она бы не смогла одолеть Катона. Во время тренировочных боёв, когда он сражался в полсилы, если не в четверть, она проигрывала. У неё не было и вряд ли когда-нибудь будет то же мастерство, что и у него. Она только и могла, что выслеживать дичь, пугать своим видом других людей и думать о том, что её тело очень странно реагирует на поцелуи Катона, плавно переместившиеся на шею.
Его горячие жёсткие губы касались её кожи непривычно мягко, аккуратно, язык оставлял влажный след, пока руки изучали её тело сантиметр за сантиметром. Каждый старый шрам, царапина, синяк, небольшое свежее увечье, полученное на недавней охоте — руки Катона были везде. Стелла хотела вжаться в постель и провалиться сквозь ткани так, чтобы её никто не достал, но не могла. Чужеродная сила давила, Катон целовал её тело, изредка покусывая кожу, оставляя следы, которые точно не собирался убирать своей магией, и неторопливо вёл ладонью от её шеи к груди, животу и ниже, до тех пор, пока пальцы не легли между её ног.
Стелла стиснула зубы, почувствовав внутри первый палец, и крепко обняла Катона за шею. Чужеродная сила продолжала давить, разливая по телу жар и низкий смех Катона, отдающийся лёгкой вибрацией даже в костях. Это не шло ни в какое сравнение с тем азартом, что она испытывала во время охоты, когда понимала, что дичь не сможет сбежать. То всегда чувствовала Стелла-волчица, но не Стелла-человек, не понимавшая, что хорошего может быть в том, чтобы без остановки ласкать друг друга.
Катон, должно быть, прекрасно понял это, и потому держал её у себя всю ночь, не позволяя уйти.
***
В волчьем обличье Стелла забывала о боли человеческого тела хотя бы на время. Физические раны никуда не исчезали, но было что-то особенное в том, чтобы изменить облик, дабы избежать боли, режущей на кусочки. С какого-то определённого времени, когда Дикие Земли начинали всё реже поклоняться Дикой Охоте, Катон всё чаще злился.
Теперь и на Стеллу, но её он не мог отправить собирать сведения, напоминать о клятвах или убивать. Её он забирал к себе в шатёр, где использовал её тело столько, сколько хотел, не заботясь об её проблемах.
Поначалу проблем и не было. Стелла понимала: следует держаться поближе к Катону, ведь он может защитить её. И научиться чем-нибудь, стать лучше, чем она есть, ведь Катону совсем не нравилось указывать ей, как сделать так, чтобы он был ею доволен. За спасение от тварей, многолетнюю защиту и принятие в Дикие Охоту, опасную, сильную, мощь которой никто не мог оспорить, это было меньшим, что Стелла могла сделать.
К тому же, Катон называл это любовью.
Если бы её спросили, сколько это продолжалось, она бы не смогла дать ответ. Рядом с Дикой Охотой время теряло свою ценность так же, как это было после Вторжения, когда Катон объяснил ей, как Третий сальватор воздействовал на мир своей магией. Лишь по отрывочным сведениям она знала, что Омага и Элва процветают не так, как Тоноак, но неплохо держатся, что Третий сальватор продолжает искать пути к затерянным в Энтланго знаниям и пытается склонить Катона к клятве, подобной обоюдоострому мечу. Должно быть, в какой-то момент у него почти получилось, потому что тогда Катон вернулся свирепым настолько, что едва не свернул шею одному Охотнику, передавшему ему послание от другой группы, ждущей их ближе к Инагросу. Стелла поняла, что всё плохо, когда он оказался в шатре, где она разглядывала недавно найденные драгоценности, и ощутила, как от него разит вином.
Больше это не напоминало любовь, но Катон упорно твердил обратное, и Стелла верила ему.
Он брал её в любое время, когда только хотел, и не принимал возражений. Остановить его могло разве что серьёзное ранение, но таких Стелла уже давно не получала, ведь Катон всегда в первую очередь залечивал её раны. Его не волновало, если она была уставшей, должна была отправиться на охоту или помочь Иану, который пытался использовать её как бесплатную рабочую силу. Все её аккуратные вопросы Катон затыкал требовательным поцелуем, который никогда не был просто поцелуем.
Ей было больно. Очень. Вначале он ещё действовал аккуратно и нежно, что не было свойственно его натуре, но потом просто перестал пытаться, даже если Стелла просила.
— Я дал тебе всё, чего ты хотела, — шептал Катон, наматывая её волосы на кулак и оттягивая голову назад, чтобы укусить её в шею. — Всё, о чём другие могли только мечтать. Охота — это сила, которую боятся и почитают. И так ты меня благодаришь?
Стелла не знала, что благодарность выражается вот так, и начинала думать, что с ней что-то не так. Раньше Катон был ею доволен и все её промахи встречал со снисходительной улыбкой. У Катона проблем не было, ведь он был самой Дикой Охотой — значит, проблемы были всё же у Стеллы.
Особенно сейчас, когда в их лагере был Третий сальватор вместе с единственным рыцарем, сопровождавшим его. Переговоры длились уже несколько часов, и Стелле было запрещено появляться в главном шатре. Катон не хотел, чтобы её терзали вопросами, которые обязательно возникнут, и потому она послушно шаталась по всему лагерю, пытаясь найти себе какое-нибудь дело, которое займёт её.
Дела так и не нашлось, зато нашлись лошади Третьего сальватора и его рыцаря. Они были привязаны к деревьям почти у самой границы, защищённой магией Катона, но Стелла слышала недовольные шепотки Охотников: чужие кони были слишком близко и определённо пытались откусить кому-нибудь голову. По крайней мере, один из них. Крупный и чёрный, точно тварь, он без остановки мотал головой, бил копытом об землю и хлестал хвостом, выражая недовольство. Какое-то время Стелла наблюдала за ним издалека, сравнивая с другим конём, более спокойным, который щипал траву у своих ног, ни на кого не реагируя. Даже привязанным к дереву, осёдланным, чёрный конь казался куда более свободным, чем она.
Теперь её удерживала не столько привязанность и страх перед неизвестным, сколько магия Катона, которую она чувствовала всё лучше. Стелла вот уже как несколько месяцев жила с ощущением этой магии, которая касалась её, точно ветер, и следила, когда этого не мог сделать Катон. Если бы он хотел удержать её по-настоящему, он бы заставил её принести клятву и выпить его кровь, чтобы стать полноценной частью Дикой Охоты и навсегда перестать быть человеком. Стелла была рада, что он не настаивал.
Он просто злился, что Охота медленно теряла своё влияние, не выносил Третьего, возрождавшего доверия других, и Карстарса, запершего их в этом мире посредством проклятия. Никто не говорил Стелле об этом, но она просто знала: как и то, что стоит лишь переждать бурю в душе Катона, чтобы он вновь стал тем, кто спас и любил её все эти годы.
Однако что-то внутри неё скреблось, будто хотело, чтобы Стелла не ждала этого.
В детстве она ждала, пока Катон перестанет срываться на неё за беспорядочную смену обличья. В юности ждала, пока другие Охотники перестанут ей надоедать, оставят в покое и дадут спокойно заниматься своими делами. Теперь ждала, когда Катон перестанет говорить, что Дикая Охота получает всё самое лучшее.
Поначалу она думала, что это даже комплимент, но со временем поняла, что не следует верить комплиментам Катона — они остры, как нож, и опасны, подобно яду. Он не человек, не сигридец, иная сущность, внутри которой копилась ненависть к сигридцам, ведь именно из-за них он и Охота застряли в этом жалком мире.
Стелла устала понимать так много, особенно после того, как совсем ничего не понимала. Она узнала о мире достаточно, чтобы осознавать: ей никто, кроме Охоты, рад не будет. Даже если бы она осмелилась и сбежала, ей некуда идти. Может, она и сумеет отбиться от тварей, но не от жителей деревень, крепостей и городов. Она знала, что таких, как она, называют чудовищами.
— Любуешься? — произнёс кто-то за её спиной. — Можешь попробовать почесать ему за ухом, ему это нравится.
Стелла резко обернулась и столкнулась с проницательным взглядом Третьего сальватора. Его рыцаря, улыбавшегося всему живому и неживому, рядом не было, но это не означало, что сальватор был беззащитен. Даже если не брать во внимание меч, висящий на поясе, его магия могла сравниться с магией Катона — и Стелла была достаточно умной, чтобы не делать лишних движений и не провоцировать сальватора на нападение.
— Смотрите-ка, — продолжил он, приподняв уголки тонких губ в улыбке, — ты ему понравилась.
Стелла скосила глаза на коня: он действительно вытянул шею в её сторону, но не для того, чтобы попытаться откусить голову. Его нос касался её взъерошенных волос и втягивал воздух, будто чувствовал аромат, уловимый лишь им одним.
— Я не знал, что в Охоту принимают женщин, — сказал Третий сальватор, быстро стягивая кожаные перчатки и пряча их за поясом. — Или ты забрела сюда случайно и хотела украсть моего Басона?
— Мне не нужно красть лошадь, — тихо, но яростно ответила Стелла.
— Правда? От тебя за лигу разит страхом и желанием сбежать как можно дальше. Тебе точно не нужна лошадь? Уверен, я могу убедить Катона подарить тебе одну из них. Как доказательство нашей клятвы.
Стелла изумлённо захлопала глазами, смотря на него.
— Что?
— Ты прекрасно меня слышала.
Разумеется, она его слышала, ведь её слух даже в человеческом обличье был силён и остр. Но поверить в услышанное с первого раза оказалось слишком сложно. Чтобы Катон, носивший имя Беспощадный, согласился принести клятву Третьему?.. Это было выше понимания Стеллы, а ведь она уже понимала достаточно.
— Согласно одному из условий, — продолжил сальватор, подойдя ближе и проведя ладонью по вздымающемуся чёрному боку коня, — он не трогает моих людей, я не трогаю его людей. Или не совсем людей. Как тебе удобнее. Считаю, что это отличное условие.
Оно соблюдалось и раньше, но не так ревностно, как думала Стелла. И всё равно она не понимала, зачем сальватор заговорил с ней об этом. Она не была посвящена в дела, которыми занимался Катон, и не знала о решениях, что он принимал во благо Охоты.
— Знаешь, — сальватор вдруг наклонился к ней, и Стелла ощутила его ровное дыхание на своём лице, — когда я коснулся его, я прочитал всё его время. Я видел, на что он способен, и знаю, что он делал. С Охотниками, другими людьми, с тобой. И я знаю, что ты не связан с ним клятвой на крови. Так почему ты ещё здесь?
Третьему сальватору, которого пусть и винят во Вторжении, всё чаще начинают признавать, не понять, как себя чувствуют настоящие чудовища. Этот великан всегда был собой и никогда не разрывался между двумя обличьями, не видел в кошмарах, как люди сжигают его просто за то, что он отличается от них. За то, что он проклят.
— Катон лгал, — продолжил Третий сальватор, будто почувствовал её сомнения и узнал, о чём она думает. — Проклятые — не чудовища, и их больше, намного больше, чем ты думаешь. Я сам проклят. Девушка, которая странствует со мной, проклята. Она слышит мёртвых, и мёртвые за спиной Катона кричали, когда он был в Омаге. Они говорили о юной волчице, которую удерживают там, где ей не место.
— Хва… — начало было Стелла, но железный голос Катона тут же перебил её:
— Да, Третий, хватит.
Так как он не шевельнулся, отойти пришлось Стелле. Она посмотрел на Катона, скрестившего руки на груди, и на рыцаря сальватора, стоящего за спиной Охотника. Он улыбался ей, как ни в чём не бывало, что поставило Стеллу в тупик.
— Ты добился своей клятвы, — тем же тоном продолжил Катон. — Проваливай с нашей территории.
— Так ты провожаешь своих союзников? — выпрямившись во весь рост, спросил сальватор. Стелла с ужасом заметила, что макушкой даже не доставала ему до плеч.
— Если хотел любезности, следовало сказать об этом ранее, до того, как мы порезали ладони.
— Если хотел контролировать ситуацию, не стоило начинать со лжи.
Стелла сделала ещё один шаг в сторону. Рыцарь, стоящий за спиной Катона, медленно положил ладонь на рукоятку меча. Других Охотников поблизости не было, только высокие деревья, качающиеся на несильном ветру.
— Дикая Охота всегда берёт всё самое лучшее, да? — вздёрнув брови, насмешливо спросил Третий сальватор. — Это лишь желание контролировать, не более того. Привычка. В тебе нет тех чувств, что делают людей людьми.
Катон презрительно фыркнул.
— Не говори со мной, как с юнцом, Предатель, иначе не уйдёшь отсюда живым.
— Поднимешь меч на меня или на моих людей, и клятва убьёт тебя. Почему я должен напоминать об этом?
Судя по тому, как Катон сжал челюсти, это было правдой. Стелла удивлённо ахнула, наконец в полной мере осознав: Катон принёс клятву на крови. Что-то сподвигло его согласиться с условиями Третьего и принять их.
Подобное решение казалось Стелле абсурдным. Чтобы Катон Беспощадный, вождь Дикой Охоты, связывал себя с кем-либо через клятву на крови? Клятву, которая обязует его не трогать людей своего нового союзника и помогать ему, если в этом есть нужда?
Это было просто глупо и…
Гениально. Это было гениально.
Не считая тварей, Катон был крупнейшей проблемой для Диких Земель, ведь он никому, кроме зова холодного ветра, не подчинялся. Он сам решал, где появится, кому помочь, чьи богатства забрать и кого лишить жизни. Теперь же масштаб его зверств был ограничен клятвой, которую Стелла считала гениальной.
— Миледи, не согласитесь ли составить компанию мне и моему рыцарю в пути до Омаги? Ваши знания были бы очень полезны.
Стелла считала секунды, почти чувствуя, как Катон свирепеет. Третий сальватор обратился к ней.
— Что? — испуганно пискнула она, вскинув голову.
— Я предлагаю вам, миледи, стать частью Омаги, возродившейся под предводительством Киллиана из рода Дасмальто. Клянусь своей магией, что ни один человек не посмеет тронуть вас хотя бы пальцем.
Он не мог знать, как Стелла отчаянно желала этого… или же мог? Он говорил о магии, которая помогла ему каким-то образом «прочитать» Катона. Означало ли это, что он действительно знал, какое положение Стелла занимала в Дикой Охоте и что её ожидало?
— Стелла, — предупреждающе произнёс Катон, сделав шаг назад. — Охота дала тебе всё. Охота сделала тебя тобой.
— Разве человеку нужно, чтобы кто-то или что-то создавал его? — будто бы рассуждая исключительно вслух и для самого себя, произнёс Третий сальватор.
— Закрой рот, пока я не вырвал тебе челюсть! — ощетинился Катон.
Она слишком часто видела его в гневе, чтобы испугаться, но испугалась.
Настолько, что сделала шаг обратно, ближе к Третьему сальватору.
За спиной Катона, попытавшегося сделать шаг к ним, блеснула сталь. Рыцарь обнажил меч и упёр его кончик в спину Охотника, глаза которого пылали яростью.
— Я бы очень не хотел пачкать свой меч, — почти скучающе произнёс рыцарь. — Лишь недавно отполировал его, так что разойдёмся мирно, Ваша Беспощадность?
Катон взмахнул рукой, — Стелла узнала бы этот жест, за которым всегда следовала его разрушительная магия, из тысячи, — и вдруг замер, часто задышав, будто ему не хватало воздуха. Другая рука Катона легла ему на шею и начала медленно сжимать её. Рыцарь удовлетворённо хмыкнул, убрал меч в ножны и бодрой походкой обошёл Катона.
— В следующий раз, когда попытаешься напасть на моих людей, — произнёс Третий сальватор, — подумай, хочешь ли чувствовать, как твоё сердце разрывается.
Стелла изумлённо смотрела, как хрипящий от недостатка воздуха Катон медленно оседает на землю, но на самом деле видела, как те же самые руки блуждают по её телу так, будто впервые, и касаются везде, игнорируя её протесты. Он брал её в любое время, когда только хотел, и не принимал возражений. Он использовал её с того самого дня, как убедился, что её тело стало достаточно зрелым для этого.
Может быть, в тот день он помог ей только из-за этого. Возможность, которую он увидел, отличалась от благородной причины, которую выдумала себе маленькая Стелла. Катон хотел иметь и владеть, управлять, как управлял всей Охотой, ведь он не был человеком. Стелла — очередная вещь, которую он подобрал и починил, привязав к себе исключительно с помощью слов и ласки. Теперь она в этом не сомневалась.
И потому, когда рыцарь, дружелюбно улыбнулся ей и протянул руку, Стелла взялась за неё, игнорируя льющиеся из уст Катона проклятия. Он не смог бы проклясть её так, как это делали твари, и, поняв это, с плеч Стеллы будто упала целая гора страха и боли. Клятва не позволила Катону навредить рыцарю, значит, не позволит навредить и Стелле, если она займёт правильную сторону.
— Я хочу в Омагу! — выкрикнула она, когда рыцарь подвёл её к другому коню, поменьше и поспокойнее. — Заберите меня отсюда!
Третий сальватор улыбнулся, легко забираясь в седло чёрного коня.
— Я не могу забрать тебя, ведь ты не вещь. Но могу сопроводить в Омагу, чтобы ты познакомилась с нашим королём и решила, хочешь ли остаться.
— Хочу! — вновь выкрикнула она.
— Не спеши с выводами, — рассмеявшись, вмешался рыцарь. — Для начала познакомься с Киллианом.
Стелла энергично кивнула, запретив себе оборачиваться. Она знала, что Катон ей этого не простит, попытается вернуть и связать клятвой, ведь она была той, кого создала Охота. Однако Стелла не собиралась возвращаться. Пусть она не представляла, какая Омага и кто такой Киллиан, Третий сальватор и его рыцарь на самом деле, у неё хотя бы был выбор. Если что, она всегда успеет сбежать от них, даже убить, если того потребует ситуация.
Она вслед за рыцарем забралась в седло и обняла его так, что касалась рукоятки меча. На всякий случай.
— Я, кстати, Магнус, — наконец представился он, обворожительно улыбнувшись. — Добро пожаловать на свободу.
***
Стелла хорошо помнила, как всё было дальше, и потому, когда вновь оказалась в шатре Катона, осознала — это не по-настоящему. Третий никогда бы не позволил ей вновь оказаться здесь. Всегда, когда им нужна была помощь Охоты и Катон диктовал свои условия, Третий выбирал меч и кровь. Если бы Стелла была той глупой наивной девушкой, которая начала сомневаться в своём решении сразу же после того, как она, сальватор и его рыцарь покинули лагерь Охоты, она бы подумала, что Третий предал её. Но теперь она была умнее, сильнее и увереннее.
Значит, она оказалась здесь по другой причине.
Стелла оглядывала шатёр, ища подсказки. Воздух был полон запахов воска и влажной земли, неприятно щекотавших нос. Откуда-то несло кровью. Стелла не сомневалась, что она сочилась из ран и пропитала собой абсолютно всё. Так было всегда, сколько она помнила.
— И как это понимать?
Стелла развернулась к источнику звука — голосу точно такому же, как у неё, но более озлобленному. Прямо над низким столом, заваленным древними писаниями, картами и посланиями, висело квадратное зеркало, которого она не помнила. Зеркала в лагере Охоты — ненужная вещь, слишком громоздкая и хрупкая. Зеркала если и были, то среди сокровищ, похороненных под толщами земли, которые они изредка находили.
Приметив оружейный пояс, прицепленный к одной из седельных сумок, Стелла схватила его и выставила лезвием вперёд.
Её отражение в зеркало криво усмехнулось, сверкнув жёлтыми глазами с чёрными склерами.
— Почему ты такая настороженная? — спросило оно, вцепившись в нижний край зеркала. — Разве здесь ты не чувствовала себя в безопасности?
Возможно, раньше, пока она ещё росла и в полной мере не понимала, кто такой Катон и как он обращается с людьми. Для Стеллы он был идеалом, спасителем, который появился, когда вокруг рыскали твари, пожирающие плоть мертвецов, и только долгие годы спустя перестал им быть.
Выражение лица отражения вдруг изменилось: из разгневанного стало почти заботливым, вопрошающим.
— Он ведь заботился о нас. Всегда. Почему ты предала его?
Стелла оскалилась. Пусть Катон считает это предательством, но он сам учил её, что в Диких Землях можно полагаться только на себя. Она не виновата, что пусть и запоздало, но применила его урок. И не виновата, что Третий и Магнус были к ней намного добрее и никогда не требовали от неё то, чего она не хотела. Лишь Клаудия поначалу была настороженной и колкой, но после, когда Третий вытащил из Башни Эйкена, Стелла поняла, что это такой способ защиты: напасть и ранить первым, чтобы проверить.
…Третий вытащил из Башни Эйкена.
Клаудия проверяла его, пока не приняла — так же, как и Стеллу. Так же, как и Пайпер.
— Элементали, — поражённо выдохнула Стелла, едва не выронив кинжал.
Они были в Башне.
— Неблагодарная девчонка! — прорычало отражение, ударив по поверхности зеркала. — Ты только и можешь, что мешаться под ногами!
— Неблагодарная девчонка, — выдохнул Катон ей на ухо, почти коснувшись его губами. — Ты только и можешь, что мешаться под ногами.
Стелла испуганно взвизгнула, бросилась вперёд, но Катон был быстрее: повалил её на пол, выбив оружие из рук, схватил за волосы и дёрнул голову на себя так, что у неё почти хрустнула шея. Стелла рычала, отбивалась, пыталась поймать то редкое промежуточное состояние, когда у неё были клыки и когти волчицы, но магия Катона давила, сковывала, пока он сам совсем не нежно целовал и кусал её шею.
— Неблагодарная девчонка, — повторил он, проведя линию языком. — Охота дала тебе всё. Охота сделала тебя тобой.
Стелла наугад двинула локтем назад и угодила в пустоту. Катон уже был спереди, крепко держал её руки, которыми она отчаянно пыталась пошевелить, и смотрел на неё, нависнув сверху.
— Если бы не я, — цедя каждое слово, сказал он, — ты бы умерла.
— Лучше умереть, — прорычала в ответ Стелла, — чем быть частью Охоты!
«Его здесь нет, — упрямо твердила себе Стелла, брыкаясь изо всех сил. — Нет, нет, нет… Только Башня, большая и страшная Башня, только Башня …»
Только Башня и Карстарс с Розалией, которую всё ещё следовало убить. Катон, которого она видит сейчас, который опять пытается взять её силой, — лишь порождение Башни, запустившей когтистые руки в её воспоминания.
И её воспоминания — это только воспоминания. Она перестала быть частью Охоты в тот самый момент, когда согласилась вместе с Третьим и Магнусом отправиться в Омагу. Она никогда и не была частью Охоты, ведь не приносила клятву на крови. Катон привязал её к себе исключительно чувством вины, благодарности и любви, которую, как он думал, правильно взращивал много лет. Стелла давно уяснила, что это была не любовь — не та, о которой ей рассказывал Магнус. Катон не был человеком, вообще не был сигридцем — он был иным существом, которому были чужды настоящие чувства.
И её воспоминания — это только воспоминания.
При смене обличья у неё никогда ничего не болело. Её тело просто менялось, кости ломались и сращивались, как и мышцы, быстро и безболезненно, пока шерсть покрывала всё от кончиков ушей до хвоста. Но сейчас было так больно, что Стелла громко выла до тех пор, пока силы не оставили её, а из глубины не начал вырываться тихий жалобный скулёж. Стелла приоткрыла глаза и увидела себя всё в том же шатре, но Катона уже не было. Только лоскуты её порванной одежды вокруг да зеркало, а в нём — волчица с чёрными глазами.
Стелла впервые обрадовалась, что в волчьем обличье она не могла разговаривать. У неё не было никаких сил слушать свой голос, который нёс какую-то чушь и при этом звучал очень убедительно. Всё её тело дрожало, будто до сих пор ощущало давление магии Катона, и мысли путались. Но Стелла поднялась, повела ушами, вслушиваясь, и бросилась к пологу шатра, без остановки повторяя про себя: «Это всего лишь Башня».
Разве так важно, что она никогда прежде не имела дела со столь мощным хаосом?
Стелла справится. Она была умной, сильной и быстрой настолько, что ни одна тварь не могла её поймать.
И она найдёт выход из Башни, но сначала найдёт Розалию.
***
— Это аквамариновый! — почти рявкнула Гвендолин. Даже если бы музыка была в сотни раз громче, она бы перекричала и её: когда речь заходила об её гардеробе, Гвендолин стояла до конца.
Но разве Третий виноват, что у него так болит голова, что он уже начинает путаться в элементарных вещах? Он был абсолютно уверен, что цвет её платья — бирюзовый, и лишь хотел похвалить выбор сегодняшнего платья. Гвендолин любила, когда её платья оценивали по достоинству, и Третий научился подстраиваться под её капризы. Он и не думал, что допустит ошибку.
Впрочем, настроение Гвендолин быстро менялось. Она считала, что не стоит портить празднество мелкими склоками, только если они не начинались с очередного разговора о её замужестве. Тогда Гвендолин могла совершенно серьёзно вызвать смельчака на дуэль за её якобы оскорблённую честь. Очень часто она побеждала через минуту после начала дуэли, но ещё чаще её оппонент просто сдавался, понимая, что оскорбить первую принцессу Ребнезара дважды равносильно смерти.
Как странно. Третьему казалось, что Гвендолин уже не была первой принцессой Ребнезара.
Он думал, что она мертва. Он ведь сам убил её — вернее сказать, убил её тело, ведь на тот момент Гвендолин уже переродилась в тёмное создание. Она была вместе с Алебастром и Марией, они, каким-то образом сумевшие сбежать из тронного зала, пытались спастись и…
Гвендолин вовремя потянула его на себя, избегая столкновения с другими танцующими. Сегодня Третий был непривычно неуклюж и не понимал, как это исправить. Ему казалось, что совсем недавно он танцевал куда лучше, но никак не мог вспомнить, где и когда это было и кто был его партнёршей.
— Как тебе топазы? — между тем продолжила Гвендолин, перехватив инициативу в танце.
Третий присмотрелся к её серьгам из серебра, украшенных крупными голубыми камнями, но не сумел дать ответа, который так ждала Гвендолин. Он был обязан сказать, что они идеально подчёркивают её естественную красоту, но почему-то не мог выдавить ни слова, и точно знал, что дело не в его непонимании красоты, а в том, что с серьгами было что-то не так.
Может, не с этими, а с какими-то другими. Но это точно было связано с серьгами. Третий был уверен.
— Великий Лайне… — разочарованно выдохнула Гвендолин. — Что же ты такой рассеянный сегодня? Давай, очнись, — она похлопала его по щеке, и Третий замер, почувствовав мертвенный холод её кожи. — Нам здесь торчать до самого конца, раньше родители вряд ли разрешат уйти.
— Задумался, — коротко бросил он, даже не пытаясь придумать причину получше.
Король и королева и впрямь сказали, чтобы они были на празднестве до самого конца. Третий не имел права нарушать их приказ и элементарно разочаровать их, однако никак не мог собраться. Не мог забыть холод руки Гвендолин, ощущение, что с её серьгами что-то не так. Не мог сосредоточиться на обстановке вокруг, видел лишь яркие размытые пятна, слышал голоса, говорящие на чужих языках, странную музыку. Разве король Роланд и королева Жозефина вообще любили такую музыку?
Гвендолин уверенно вела его за собой, и в момент, когда они лицами повернулись в одну сторону, сердце Третьего почти остановилось.
Серьги казались ему странными, потому что леди Эйлау говорила, что Пайпер забыла их надеть.
Холод руки Гвендолин был оправданным, ведь он убил её, переродившуюся в тёмное создание, в день Вторжения, в этом самом дворце.
А в этом зале он убил короля Роланда и королеву Жозефину, которых и не было сейчас на празднестве. Была только Розалия, сидящая на последнем, седьмом троне, целом и невредимом. Именно трон наконец позволил ему понять, что это празднество не настоящее. Седьмой трон, настоящий трон, был разрушен и находился в зале в Омаге, стены которого были покрыты именами павших. Тот же, на котором сейчас восседала Розалия, был воздвигнут Башней, который управлял Карстар — он удобно расположился рядом, на шестом троне, вторым от того, что принадлежал королеве Жозефине. Словно в издёвку Третьему.
Карстарс улыбался, не скрывая железных зубов, и мило общался с Розалией.
Третий вдруг вспомнил абсолютно всё: как прилетела ласточка леди Эйлау с посланием, как он встретил Розалию в Тоноаке, как услышал, что она — его проклятие, убивающая его… Он чувствовал боль, физическую и душевную, и не понимал, что с ним не так. Он сорвался с места, слыша, как громко ругается рванувшая за ним Пайпер, и безжалостно гнал Басона, практически игнорируя Венца, не способного выдерживать такой темп. Он злился, когда Басон, затормозив, дождался, пока Венец их догонит, и злился, когда Пайпер, успевшая отодрать юбку платья, продолжила ругаться на него. Он целовал её тогда, в оранжерее, толком не понимая, что делает, и чувствовал себя так спокойно…
Карстарс улыбался Розалии, и она смеялась, прикрывая рот ладонями.
Почему Розалия смеётся? Разве она не должна быть мертва?
Нет, она не мертва — хаос воскресил её, Третий же видел, чувствовал её, слышал и касался… Он же не просто так искал способ разорвать эту связь. Розалия была здесь, совсем рядом, и наверняка ждала, когда он поможет ей. Его не было рядом, когда она умирала в первый раз, но теперь-то он здесь.
— Розалия, — едва слышно произнёс Третий, выпуская руки Гвендолин. Она мгновенно возмутилась, но он не обратил внимания на её громкий голос. Хотел опустить руку к мечу, но Нотунга не оказалось.
Вместо него Третий ощутил пустоту и сотни голодных диких взглядов, направленных на него.
Он был в тронном зале, полном демонов, и не имел при себе оружия.
— Розалия!
Она вскинула голову, всматриваясь в наверняка пёструю толпу гостей, и, Третий был уверен, нашла его. Её голубые глаза распахнулись, рот уже приоткрылся, но следом на него навалились тьма, хаос, когти и клыки, впившиеся в тело.
Он отбивался голыми руками и магией, вопившей от ужаса, чувствовал, как кривые острые зубы отрывают куски его плоти, но упрямо продолжал звать Розалию. Ему лишь нужно добраться до неё и вытащить из этого зала. Она не могла быть связана с Карстарсом, хаосом или кем-либо ещё. Если придётся, Третий тут же свяжет её с собой, но она не останется здесь одна.
Его не было рядом, когда она умерла, но теперь он здесь и не позволит умереть ей ещё раз.
Однако когда что-то подтолкнуло его под рёбра, боль, чужие рычания и крики исчезли.
Перед ним вновь была Гвендолин, на этот раз в рубиновом платье с глубоким декольте, с кроваво-красными амальдинами в ожерелье, серьгах, диадеме и кольцах, с широкой улыбкой на лице и блеском в голубых глазах того же оттенка, что отличал всех Лайне. Прямой нос, высокие острые скулы — она была воплощением всей красоты, что когда-либо могла воплотиться в ком-то, в чьих жилах текла кровь Лайне, и гордилась этим.
Она сжала его ладонь. Третий почувствовал что-то липкое, скосил глаза и увидел, что его руки были по локоть в синей крови.
Наверное, поэтому Гвендолин и была во всём красном — чтобы кровь великанов было лучше видно.
Он отдёрнул руки, задыхаясь от боли, раскалывающей голову и разрывающей сердце, и в первую секунду даже не почувствовал, как тварь вонзила зубы в его плечо. Другая тварь схватила ногу, разодрала одежду, кожу сапог и вырвала клок мышц.
Они набрасывались на него, рыча и визжа, рвали на кусочки, игнорируя крики, полные боли и отчаяния, добавляли к старым шрамам новые снова и снова, пока он пытался отбиться голыми руками и магией и пробраться к Розалии. Ему нужно лишь коснуться её, чтобы убедиться, что она жива. Разумеется, он знал, что она жива, он верил в это всем сердцем, но должен был убедиться.
Всего лишь одно прикосновение.
Когда твари прекращали пировать над его телом, он вновь оказывался в зале, где проходило празднество, и танцевал с Гвендолин. Каждый раз её платье было другим: сиреневым, как цветы в саду королевы Ариадны; жёлто-оранжевым, как полоса заката; синим, как глубины морей, о которых им рассказывал Киллиан в детстве; чёрным, как мех на воротнике его плаща, над которым так старалась Фламер.
Фламер. Фея, протеже Даяна, удовлетворявшая все капризы леди Эйлау по части красивых нарядов. Она помогла Пайпер подготовиться к вечеру во дворце Тоноака и даже одобрила штаны под юбкой, которую Пайпер потом безжалостно оторвала.
Пайпер, которая поцеловала его просто потому, что захотела этого. Он не понимал, как подобное желание может быть таким сильным, что заставляет человека совершать что-то столь безумное, но хотел выяснить. Хотел коснуться тёплой, как солнце, кожи Пайпер и почувствовать лёгкий вкус сладости на её мягких губах.
Он хотел, чтобы этот кошмар закончился, и изо всех сил пытался вырваться из него.
Третий танцевал с Гвендолин, лицо которой было слишком красивым для принцессы, умершей из-за его слабости, и пытался прорваться к Розалии. Каждый раз тварей будто становилось больше. У него не получалось завладеть чужим оружием, Нотунг не появлялся, и никого, кроме Гвендолин и Розалии, из Лайне здесь не было, и потому он сражался голыми руками и магией, которая вопила и требовала, чтобы он бежал.
Магия никогда не требовала, чтобы он бежал. Даже в Башне, когда твари истязали его, пытались разделить с Арне, тот ушёл так глубоко, что до него невозможно было достучаться, но не требовал бежать. Арне знал, что Третий справится, они справятся, однако сейчас что-то было не так.
Разве это не точно такая же Башня? Они выбрались из одной, выберутся из другой. Нужно лишь приложить больше усилий.
Третий и прикладывал, и вскоре, спустя неизвестное количество попыток, перестал чувствовал боль. Твари валили его на мраморный пол, прокусывали шею, отрывали конечности, но он неизменно возвращался к началу до тех пор, пока не почувствовал что-то странное, тёплое и знакомое.
Он видел тварей с лицами, обтянутыми серой и чёрной кожей до невозможности, с рогами, когтями, крыльями, торчащими наружу костями и шипами, но также он видел фиолетовое марево, почти теряющееся в толпе рычащих, визжащих демонов. Рядом с ним, почти вплотную, золотом сиял силуэт, отдалённо кажущийся знакомым. В момент, когда одна из тварей впилась в его руку зубами, он услышал голос Арне, напоминавший шёпот: «Тёмные создания, — он сделал паузу, будто собираясь с мыслями, и Третий успел вырвать челюсть другой твари, щёлкнувшей зубами совсем рядом с его лицом. — У них сегодня пир».
— А тот, кем… кого они поймали?
Этот голос — почти как спасение. Он бы обязательно стал им, если бы твари вновь не отступили, а Гвендолин не начала бы кружиться, в точности повторяя заученное движение.
Третий кричал, срывая голос, захлёбывался кровью, чувствовал, как с каждым необъяснимым повтором, в котором Башня меняла лишь крохотную деталь, магии становится всё меньше. Будто Башня начинала красть его Время. Будто твари сумели найти способ разлучить его с Арне.
Вот почему магия вопила и требовала, чтобы он бежал. Пайпер, чей голос — как спасение, говорила, что Розалия существует лишь для него, что она убивает его. Он думал, что головные боли — результат многочисленных потрясений, настигнувших его практически в одно время, но в то же время понимал, что подобные потрясения не могли сломить его так быстро. Его ломал хаос, из которого состояла Розалия, скверна, проникнувшая в его тело.
Твари и впрямь нашли способ разлучить его с Арне.
«Пожалуйста, — обратился он к сакри, уже совсем не ощущая, как тёмные создания пытаются разорвать его тело на части, — возьми контроль над моим телом. Вытащи нас отсюда!»
«Ты ведь знаешь, что у меня будет меньше мгновения? — наконец заговорил с ним Арне. — Меньше мгновения, чтобы подтолкнуть тебя в нужное направление. Если останусь, то они захватят нас. Нам нельзя умирать».
Меньше мгновения, чтобы принять правильное решение. Меньше мгновения, когда его телом будет управлять Арне, чтобы понять и принять, что сейчас ему не спасти Розалию. Карстарс даже не удерживал её насильно. Она сама сидела на троне, связанная чем-то большим, чем просто хаос.
Меньше мгновения, чтобы попытаться сбежать.
«Сделай это, — продолжил Третий, уже держа правую ладонь на талии Гвендолин в кремовом платье с пышной юбкой, на котором тут же отпечаталась кровь, пропитавшая его с ног до головы. — Возьми моё тело себе и вытащи нас отсюда».
«Всё настолько плохо?» — вдруг спросила Лерайе.
Третий ощутил, как его сердце сжимается в страхе: он не понимал, почему Лерайе смогла вмешаться.
«Да, всё плохо, — согласился Арне и добавил с горечью: — Прости, Третий, но мне придётся сделать это. Я не могу сдержать бурю, и воздух пахнет ладаном. Будь готов к боли».