— Подхватишь меня в девять у моего дома, — сказала Лиса Черту и помахала рукой, привлекая внимание официантки. — А пока, гуляй!
4
«Приехали», — Лиса вышла из метро «Маяковская» и не торопясь, пошла к Владимирскому проспекту.
Она не была на Невском, наверное, лет пять или шесть, но и до того, как окончательно покинула Ленинград, бывала здесь только по «делам», не имея ни времени, ни желания на пешие прогулки. Поэтому сравнивать нынешний Невский по-настоящему она могла только с тем, что сохранила память о конце восьмидесятых, или начале семидесятых. Другой город, другая страна, ну и проспект тоже, разумеется, изменился. На нем появилось очень много примет нового времени: кооперативные и даже частные магазины и кафе, рестораны, о которых в восьмидесятые нельзя было и мечтать. А уж магазин электроники с логотипами всех этих «грундиков» и «сони», расположившийся на противоположной стороне проспекта, как раз там, где начинался перекинутый над проезжей частью кумачовый транспарант «Слава КПСС», показался бы тогда и вовсе бредом сумасшедшего.
«Впрочем, нет, — осадила она себя. — В восемьдесят седьмом, пожалуй, уже нет. Вот в семьдесят пятом — это да».
Она дошла до Владимирского, дождалась зеленого и перешла на противоположную сторону. Невский 47/2.
«Ну вот я и дома».
Смешно, но так оно и было. Лишившись своего постоянного места на Земле, «дома» она чувствовала себя именно в таких местах, как «Сайгон». Вокзал, аэропорт, «Сайгон», да еще, быть может, «Рим», в котором она тоже не была страшную прорву лет.
Лиса вошла в кафе и осмотрелась. Интерьер практически не изменился, разве что повисла на стене выполненная Шемякиным мемориальная доска, на которой быстрый взгляд сразу выхватил несколько знакомых фамилий. Живые и мертвые, знаменитые и давным-давно забытые, дисседенты-эммигранты и советские, все они были здесь вместе, как когда-то тогда: Целков и Кит, Бродский, Вензель и Ширали, Карамян, Рейн…
«Господи! Только фамилий стукачей и гебешных лейтенантов не хватает, да про фарцу забыли».
Впрочем, кое-кто из тех, кто фарцевал тогда у интуристовских гостиниц, теперь превратились в советских кооператоров и предпринимателей. Еще и в КПСС, небось, вступили, получив индульгенцию на всю оставшуюся жизнь. Лиса пожала мысленно плечами и, не задерживаясь, чтобы не привлекать к себе внимания, прошла в глубину зала. Ее, такую, какой она стала теперь, естественно никто не ждал, так что Наташу она должна была найти сама, и нашла, вот только радости ей это не доставило. Лиса взглянула мимоходом в высокое окно, увидела свое отражение — рыжий парик, вычерненные до полной неузнаваемости глаза и пунцовые губы, которые должны были отбить всякое желание запоминать другие приметы — и сразу же почувствовала знакомую ауру. Она обернулась, но женщину, сидевшую за столиком в дальнем конце зала, узнала не сразу.
— Здравствуй, Ната — сказала она, подходя. — Спасибо, что пришла.
— Привет! — женщина говорила сиплым отдышливым голосом, левая сторона серого землистого цвета лица была неподвижна, от чего при разговоре рот, и без того не симметричный, кривился еще больше. — Рада тебя видеть. Честно.
— Останемся здесь? — спросила Лиса, стараясь не показать, насколько потрясена увиденным. — Или пойдем куда-нибудь?
— Пойдем, — Ната встала, подцепила прислоненную к стене палочку и, скособочившись, вышла из-за стола. — Я, как видишь, ходок теперь не ахти какой, но тут недалеко распивочная есть, там и посидим.
Ходила она, и в самом деле, с трудом, но даже медленным шагом они дошли до распивочной, помещавшейся в темноватом подвале внутри одного из близлежащих дворов, всего минут за десять. Лиса хотела помочь Нате спуститься по крутым ступеням вниз, но та отказалась и сошла в подвал довольно уверенно, по-видимому, делая это отнюдь не в первый раз. Здесь ее, как оказалось, действительно знали. Хозяин, стоявший за стойкой, приветливо с ней поздоровался и сразу же налил полстакана коньяка.
— А девочка что пить будет, — спросил он, обращаясь, однако, не к Лисе, а по-прежнему к одной лишь Нате.
— То же самое, — сказала Лиса и, получив от кавказского человека граненый стакан, пошла за Наташей в глубину сводчатого зала, где по времени суток кроме них оказались сейчас лишь трое алкоголиков, сидевших у самого входа.
— Живая, значит, — тихо сказа Ната, усевшись за стол. — А то тут слух прошел…
Прослушки в подвале не было, и, значит, говорить можно было почти свободно.
— Какой слух? — спросила Лиса, закуривая.
— Слух, что Кастора в Брянске завалили.
— Нет, ерунда, — отмахнулась Лиса. — Я в Брянске никогда не была, да и Кастор уже лет восемь, как в отставке.
— Жаль, — сказала Ната, закуривая беломорину.
— Чего тебе жаль, Ната, — прямо спросила Лиса. — Что Кастор не удел, или что меня в Брянске не кончили?
— Кастора жаль, — Ната посмотрела ей в глаза. — Ты, действительно, думаешь, что я могла тебе дурного пожелать?
— Нет, — покачала головой Лиса. — Не думаю.
— И правильно. Когда слух дошел, я неделю белугой выла.
— Ната…
— Не надо, — Наташа выпустила изо рта дым и приложилась к стакану.
— Не надо об этом, — сказала она отдышавшись. — Было, и быльем поросло. Может и к лучшему. Живая, а это по нынешним временам дорого стоит.
— Что произошло? — прямо спросила Лиса, решив, что игнорировать факты недостойно.
— Энгельс, — тихо ответила Ната. — Ты ведь знаешь?
— Да, — кивнула Лиса.
По официальной версии, в апреле 1991 года, на авиабазе в Энгельсе,[20] произошел крупный теракт, совершенный проникшими на территорию СССР из Афганистана исламскими фундаменталистами. В правительственном сообщении, которому, естественно, никто не поверил, говорилось о пятидесяти семи погибших, включая двадцать девять боевиков Талибана и Воинов Исламского Возрождения — полу-мифический радикальной организации, чаще именуемой Татарской Народно-Освободительной Армией. По этому случаю, власти довольно жестко вычистили мусульманские общины Саратовской и соседних областей и ввели военное положение в северном Казахстане, хотя какое отношение ко всему этому имел Казахстан, объяснять не стали. А вот, что произошло в Энгельсе, на самом деле, знали немногие. Однако до Лисы доходили слухи, которые она полагала соответствующими действительности, что за акцией стояла боевая группа Тамила, в которой, по самым смелым предположениям, не могло быть больше десяти человек. Ну и, само собой, Лиса ни на минуту не сомневалась, что число жертв произошедшего должно было измеряться трех — а не двухзначными числами.
— Как ты уцелела?
— Случайно, — пожала плечами Ната. — Мальчик один на себе вынес. Мы двое всего и выжили…
— Ната, — совсем тихо сказала Лиса. — Я могу попробовать…
— Даже и не знаю, — Наташа смерила ее оценивающим взглядом и залпом допила коньяк. — А зачем?
— Но… — начала было Лиса и остановилась. Возражать было глупо. Наташа не кокетничала, она говорила то, что думает.
— Не горячись, — усмехнулась Ната. — В тебе слишком много эмоций, а ведь не девочка уже.
— Теперь, вот снова девочка, — улыбнулась Лиса. — Ната, я уезжаю. Возможно надолго, да и в любом случае, ты же знаешь по лезвию ходим. Но если уцелею, я приду к тебе, и предложу снова.
— Договорились, — кивнула Ната. — Но сейчас-то ты зачем пришла?
— Мне надо попасть в Цитадель, — Лиса понимала на какой скользкий путь встала, но с другой стороны, Нате она, скорее, доверяла, чем нет, а Рапозу все теперь и так знают.
— Тебя не пустят, — Ната помахала рукой, и буквально через несколько секунд хозяин заведения поставил перед ней вторые полстакана.
Когда он отошел, Лиса снова закурила и, выдохнув дым, попросила:
— А ты шепни кому-нибудь за меня, а?
— И ты назовешь мне свой псевдо? — удивленно взглянула на нее Ната.
Они прожили вместе почти три года, но Нота так и не узнала, кто она на самом деле. Таковы были правила игры, и, в большинстве случаев, их придерживались все подпольщики.