— Чай, — Черт появился практически бесшумно, а его ауру Лиса хоть и почувствовала загодя, но случилось это ровно за секунду до того, как он открыл дверь.
— Слушай, Гера, — спросила она, когда он поставил на стол две большие кружки с крепко заваренным чаем. — А совсем «скрыться» ты можешь?
— Могу. Вот сахар, — он обернулся к ней и вдруг подмигнул. — Но быстро теряю силы.
— Извини.
— О чем ты?
— Ну такие вопросы задавать вообще-то не принято.
— Тебе можно.
— Спасибо.
— Не за что, — Черт сел за стол и принялся за еду. Ел он быстро, но аккуратно, и точно так же, как голос его был лишен интонаций, так и это очень человеческое действие было совершенно лишено каких-либо человеческих черт. Так есть мог бы японский робот, но люди должны были это делать как-то иначе.
«Интересно, а как у них это с Багирой? — неожиданно подумала Лиса и едва не покраснела. — Ах, ты ж!»
Живь играла в ее помолодевшем теле, гнала по жилам кровь, раскручивала воображение.
«Смотаться по быстрому в Город?» — мысль, подсказанная не на шутку разыгравшейся физиологией, показалась не лишенной интереса. Связь между реальным телом и «ролью», по классификации Петра Кирилловича, была не прямая, но она существовала. Наевшись в городе «от пуза» человек мог не ощущать голода в реальном мире по десять-двенадцать часов. С «этим делом», однако, все обстояло не так однозначно. Могло и расхотеться, но могло случиться и наоборот. Вот только выбирать было не из чего. Здесь в Питере вариантов у Лисы не было, а завтра, вернее, уже сегодня предстоял трудный день, который должен был завершиться переходом границы. Так что, если и можно было лелеять какие-то надежды на «личную жизнь», их стоило отложить на три-пять дней, пока они не обоснуются в Европе.
«Твою мать!» — она покосилась на Черта, который уже подмел все под чистую и теперь с видом каменного истукана с острова Пасхи попыхивал сигареткой.
— Какие планы? — спросила Лиса.
— Никаких, — не оборачиваясь, ответил Черт, доставая из кармана свой толстый блокнот. — Ты свободна. Хочешь, спи, хочешь в Город сходи. А я в немецком попрактикуюсь. В шесть толкну.
7
Однако ничего не вышло. Все, как всегда. Когда не хочешь и не надо, мужики, как мухи на мед слетаются. Бери, не хочу. А вот, когда действительно приспичило, и «девушка готова употребленной быть», как писала Ната в своих девчоночьих стихах, никого под рукой не оказалось. То есть, не то что бы совсем никого, в Городе сегодня ночью было необычайно людно, но никого из тех, с кем Лиса хотела бы остаться тет-а-тет, на глаза ей не попалось. Один сплошной облом.
Она поболтала с несколькими людьми, осторожно обменялась «впечатлениями» с несколькими другими, выслушала вежливые соболезнования по поводу «раскрытия псевдонимов», так как в вечерних новостях, не только в СССР, но и в ЕС, не только показали фейс «каторжницы и убивицы» Алисы Четвериковой, но и назвали ее «клички», среди которых (трех) одна была настоящая — Рапоза. Впрочем, нет худа без добра, один из рассказчиков случайно обмолвился о времени, когда он смотрел новости, и Лиса, уже имевшая на его счет некоторые подозрения, легко вычислила, что Савойский живет во Франции. Это была не обязательная информация, но в их жизни пригодиться могло все, что угодно.
Время истекало. Еще немного, и Лисе надо было возвращаться, но неожиданно, проходя мимо таверны пана Гайды, она увидела немолодого господина, сидящего за столиком и пьющего пиво из высокого бокала. Господин этот всегда напоминал ей писателя Булгакова с какой-то фотографии тридцатых годов, но чем именно Лиса сказать, пожалуй, затруднилась бы. Поколебавшись — впрочем, самую малость — она вошла в таверну и, «лучезарно» улыбнувшись, без спроса села за столик напротив Баха.
— Здравствуй, Бах! — сказала она громко и добавила тише: — Новости смотрел?
— Да, — кивнул Бах.
— Узнал?
— А должен был? — натурально удивился Бах, имевший репутацию человека себе на уме, никогда и ни при каких обстоятельствах не вступающего в отношения, могущие повредить его инкогнито. В результате, за много лет, что он торчал в Городе, он познакомился с массой народа, но сам так и остался для большинства из них «вещью в себе». Однако Лиса «случайно» эту «роль» знала, вот только знанием своим ни с кем, до сих пор, не делилась, включая сюда и самого Баха.
— Думаю, что да.
— Вы в этом абсолютно уверены, дона Рапоза? — Бах был невозмутим.
— Назвать вам ваш адрес? — улыбнулась она.
— Третью букву, пожалуйста, — предложил он, аккуратно прикладываясь к бокалу.
— В каком алфавите? — по-деловому спросила Лиса.
— Разумеется, в латинском.
— В первом слове или во втором?
— В первом.
— Ар — Петр Кириллович, насколько было известно Лисе, проживал в Ленинграде на улице Маршала Говорова, так что, естественно, «ар», если, конечно, он никуда не переехал.
— И давно вы знаете?
— Давно.
— Забавно, — он улыбнулся, хотя шутка была не из приятных, и Лиса это понимала и даже стыдилась того, что делает, но ее несло, а сердцу надо доверять. — Чем могу?
— В каком году вы заступили на должность? — спросила Лиса.
— Чуть меньше чем за полгода до нашего знакомства, — подумав немного, ответил Бах.
«Значит, только в восемьдесят третьем…»
— А до вас, кто был?
— Это так важно? — нахмурился он.
— Да, — кивнула она. — Это очень важно.
— Иаков, — снова помолчав, ответил Бах. — Он создал и передал мне.
Теперь оставался самый важный вопрос. Вопрос на миллион долларов, как говорят янки.
— Вы его видели? — спросила она.
— Разумеется, — удивился Бах. — А как бы мы сговорились?
— Я имею в виду, там, — уточнила Лиса.
— Естественно, — кивнул Бах.
«Черт! Пустышка!» — но раз начала, надо было завершать, только бы Черт раньше времени не разбудил.
— Он действительно умер в девяносто втором?