А между тем, руки его привычно действовали, как если бы были наделены собственным отдельным разумом.
«Вот именно, — подумал он, лаская кончиками пальцев ее затылок, и проводя другой рукой вдоль позвоночника. — В этом-то и суть. Из моего лексикона напрочь исчезли слова, обозначающие чувства. Разум, интеллект, а где же, помилуй мя боже, душа?»
Душа… Если, конечно, ее не придумали попы, то его душа давно уже выгорел дотла, уничтоженная ненавистью и отчаянием. О, да! На этих кострах можно было жечь не только книги.
«Но что, тогда, осталось?» — кожа у Викки была шелковистая, нежная, скрывающая под собой упругую податливую на ласки плоть, и сейчас, всего лишь секунды спустя, после того, как он коснулся губами ее губ, трудно было уже сказать, что происходит между ними на самом деле: для нее он старается или для себя?
«Я чудовище», — сказал он себе, но не почувствовал ни раскаяния, ни обиды. Такие слова давно уже ничего для него не значили. По-видимому, человек, сознательно назвавшийся Тварью, заслуживал самого пристального внимания психиатров, которым, впрочем, дорога к нему была заказана. Другое дело, что он все это прекрасно понимал и сам, знал, что с ним происходит, но не имел сил остановиться и что-либо изменить. Это, как летишь под уклон и знаешь, что впереди обрыв и полет в один конец, но падение имеет и свою собственную ценность. Оно завораживает, увлекает, и тебе уже просто все равно, что там, в конце.
3
Два года вместе, много это или мало? Если говорить о какой-то форме семейной жизни, наверное, немного. А если о любви?
«А что, кто-нибудь говорит о любви?»
Кайданов вышел из душевой кабинки, быстро вытерся, взглянул озабоченно в зеркало, и решил, что сегодня может еще не бриться. Как ни странно, ему это даже шло, во всяком случае, так утверждала Викки и журналы для мужчин. Он пожал плечами и, как был, то есть в чем мать родила, вышел из ванной и пошел в спальню одеваться. Викки чем-то гремела на кухне, но вряд ли готовила, во-первых, потому что делать этого не умела и не любила, а во-вторых, потому что ни он, ни она все равно никогда не завтракали. Однако одежду она ему все-таки приготовила, проявив обычную для нее заботливость.
Как ни посмотри, времени, чтобы узнать друг друга, вполне должно было хватить, однако Кайданов не был уверен, что знает Викки достаточно хорошо, а прочесть ее мысли, хотя это было бы весьма любопытно, он просто не мог. И не кантовский моральный императив был тому виной, а тот простой факт, что Викки «не сканировалась». Абсолютное мертвое пятно, причем в прямом, а не в переносном смысле. Ее и детекторы-то в обычном случае с трудом брали, но если она хотела, то становилась и вовсе невидимой для любых средств инструментальной разведки, включая фото- и видеокамеры, ну, а колдуны, не исключая Кайданова, ее присутствия не ощущали вообще.
«Человек-невидимка, — он надел трусы и стал натягивать джинсы. — Фантом… А она, она меня любит?»
Очень может быть, что и нет. Ведь вот только что стонала так, что стены, и те должны были покраснеть, а потом — без перехода и видимого напряжения — встает и идет заниматься совершенно другими делами, как если бы ничего существенного и не случилось. Такое может быть? Физиология позволяет? В принципе, да. Может. Позволяет. Но он даже не знал, если по совести, для чего она занимается с ним сексом. Потому что хочет этого сама, или потому что считает это правильным. Но правильных вещей в мире, как известно, пруд пруди: зубы, например, чистить, или чиновников убивать. Однако секс это все-таки что-то другое, не правда ли? Даже Кайданову иногда хотелось знать, что кто-то его любит по-настоящему, а не имитирует страсть. Но о Викки ничего определенного, кроме того, что они вместе уже почти два года, он сказать не мог.
Темно-синие джинсы, светло-синяя в белую полоску рубашка, серые носки и туфли, коротко стриженые темно-русые волосы, волевое «нордическое» лицо, чуть смягченное легкой небритостью… Кайданов своей внешностью остался вполне доволен, такого мужчину ни в чем предосудительном заподозрить было невозможно. Его выдавали только глаза.
«Но глаза можно прикрыть очками…»
Он поправил на носу очки в тонкой серебряной оправе и, сделав усилие, заставил свои глаза приспособиться к тем трем диоптриям, которые сам себе назначил. Покрытые светозащитной пленкой стекла на свету сразу же потемнели и его «мертвый» взгляд стал совершенно незаметен.
— Какие новости? — спросил он, входя на кухню и кивая на включенный телевизор.
— Они грохнули Скорцени, — сказала Викки, оборачиваясь к нему. — Но это ночная новость. Кофе?
— Спасибо, с удовольствием, — ему совершенно не было жаль этого мудака. — Мне следует всплакнуть?
— Не знаю, — Викки налила кофе в чашку и поставила ее перед Кайдановым. — Но он был одним из нас.
— Еще он был одним из тех животных, которых почему-то называют людьми, — Кайданов закурил сигарету и отхлебнул горячего горького кофе из чашки. — И, соответственно, относился к животному миру планеты Земля… Что там произошло?
— БКА[29] разгромило штаб-квартиру НДП1 в Мекленбурге, — Викки тоже закурила и села напротив. — Скорцени был там и устроил образцово-показательный Армагеддон, вернее попробовал устроить. Но за спиной полицейских, по-видимому, находились люди из БФВ1… В новостях этого не сказали, но я так думаю.
— И среди них был кто-нибудь из ссучившихся, типа Карла, — закончил за нее Кайданов.
— Похоже на то, — кивнула она. — Погибло всего трое полицейских, а теперь по всем программам показывают лицо Скорцени и предлагают «всем, знавшим этого человека, срочно обратиться в БФВ1 или ЛФБ1», кому что удобнее.
— Тенденция, однако, — Кайданов и сам не знал, зачем он это сказал, потому что, если и существовала во всем этом какая-то тенденция, то она была известна всем и каждому, и уже не первый год. Правительства делали вид, что борются с фашистами, коммунистами, диссидентами, исламистами и прочими возмутителями спокойствия, а народ делал вид, что верит всему этому бреду, и голосовал за все более и более жестких политиков, надеясь, что когда-нибудь все это кончится.
«И что тогда? — зло усмехнулся Кайданов. — Наивные. Вот тогда за вас всех возьмутся уже по-настоящему, потому что сейчас это еще детский лепет. Три четверти средств и сил уходят на нас. И на вас просто не остается сил».
— Пойдешь в офис? — спросила Викки.
— Да, — кивнул он и взглянул на часы. Было без четверти восемь. — Ты тоже приходи, Ви. Мне нужно будет отлучиться полпервого,[30] посидишь рядом.
— Хорошо, — улыбнулась Викки. — я подойду к двенадцати. Вот Лиза раззавидуется! Решит, что мы опять трахаемся в офисе.
4
«Переход» — дело несложное. Главное твердо знать, чего именно ты хочешь, и уметь «концентрироваться, расслабляясь». Последнее — вопрос навыка и только отчасти таланта, но и того, и другого Лисе было не занимать. Впрочем, на этот раз, ей нужно было попасть не к тем воротам, которые в свое время «назначил» им с Кайдановым таинственный Некто Никто, а совсем в другое место. И это, разумеется, несколько усложняло дело, поскольку в Цитадель Лиса не ходила уже, бог знает, сколько лет, да и в те времена, когда она туда все-таки захаживала, Рапоза появлялась там нечасто, потому что полностью своей в Цитадели никогда не была.
Едва ли не с начала семидесятых место это, облюбовали те, кого в Городе называли или отморозками, или маргиналами. Выбор термина целиком зависел от политических взглядов говорившего, и его культурного уровня. Но много ли значат слова, когда речь идет о самой сути человеческого существования? Все в Городе прекрасно понимали такие вещи и без слов. Ведь любой, кто пробыл здесь достаточно долго, чтобы успеть разобраться, кто есть кто под «светлыми небесами», знал, что в Цитадели обитают отчаявшиеся души — смертники, чей темперамент, тем не менее, не позволяет им просто спрятаться в какую-нибудь щель от снедающего страха перед беспощадным будущим и тихо сходить там с ума. Однако люди остаются людьми, даже если сами себя таковыми уже не считают, и обитатели Цитадели не были в этом смысле исключением. Они никогда и ни при каких обстоятельства не были готовы признать себя проигравшими и тешили свои искореженные ужасом души несбыточными мечтами, создав пестрый спектр вполне эсхатологических[31] идеологий. Их было великое множество этих доктрин, теорий и прочих в разной степени разработанных «теоретических платформ». Но главными, доминирующими являлись две, практически определявшие modus operandi[32] всех представленных в Цитадели групп. Одни из этих людей, прежде всего, хотели разрушить «Великое молчание», заставив обывателей взглянуть суровой правде в глаза и открыто признать, против кого они уже столько лет ведут беспощадную войну. Другие, напротив, мыслили исключительно «политическими» категориями. Они полагали, что хаос, вызванный непрекращающимися атаками на власть и порядок, разрушит нынешнюю политическую стабильность, вызвав волну спонтанных и неконтролируемых военных конфликтов, которые в конце концов перерастут в войну всех против всех. В этом случае, людям скоро станет просто не до магов, и те смогут наконец выловить в мутной воде рухнувшей человеческой цивилизации пару-другую «жирных рыб» для себя самих. Естественно, не обошлось и без влияния тех самых человеческих идеологий — от коммунизма до фашизма — которые маргиналами за свои никогда не признавались и, более того, с гневом отвергались. Однако правда и то, что у всех этих течений был, в конечном счете, один и тот же знаменатель, или, возможно, лучше сказать, что общим для всех них был вывод, к которому каждый, впрочем, приходил своим собственным путем. «Чем хуже, тем лучше» — был их лозунг, и на знаменах, какого бы цвета они ни были — красного, черного или коричневого — было написано кровью одно единственное слово. И слово это было — «Террор».
«Тебе их что, совсем не жалко?» — спросила себя Лиса и с удивлением не нашла в своем сердце ни жалости, ни сочувствия, которые жили в нем еще совсем недавно. Зато в нем неожиданно обнаружилось понимание, и это Лису не на шутку встревожило, ведь она — так ей, во всяком случае, казалось — все про этих людей поняла еще много лет назад, и поэтому, даже являясь членом боевки, своей в Цитадели никогда не чувствовала, тем более теперь.
Она докурила сигарету и, выбросив окурок в приоткрытое окно, закрыла глаза.
— Не будите меня сколько сможете, — сказала она вслух и заставила себя увидеть «звездное небо».
— Привет! — сказала ей желтоватая медленно пульсирующая звезда.
— Пошел в жопу! — Грубо ответила Лиса, хорошо знавшая, что трепаться в «прямом эфире», почти со стопроцентной вероятностью означало себя раскрыть. Свободно оперировать под «звездным небом» могли лишь такие маги, как Алекс, но ей, как бы сильна она ни была в других областях, не стоило даже пытаться.
Лиса «уцепила» кусок черного ничто между двумя звездными скоплениями и почти бессознательно вывернула его наизнанку, на ходу ориентируя себя на Цитадель. Однако, не имея достаточной практики, она, разумеется, промахнулась, оказавшись у основания стены где-то между условно «западными» и, соответственно, «северными» воротами.
«Твою мать», — подумала она в раздражении и, не теряя времени, зашагала на север.
Впрочем, ворота вскоре обнаружились, стоило ей пройти метров триста и заглянуть за поворот. Северные ворота были зажаты между двух довольно высоких круглых башен, увенчанных остроконечными черепичными крышами, нахлобученными на их верхушки, как шляпы средневековых алхимиков. За распахнутыми настежь воротами лежала небольшая совершенно пустая площадь, от которой, собственно, и начинался крутой подъем к Цитадели, стоявшей, как и положено крепости, на обрывистом холме, возвышавшимся над жавшимися к его подошве приземистыми домами.
Подъем занял у Лисы минут пятнадцать, и, не встретив на своем пути ни единой живой души, она достигла наконец тяжелых, оббитых сталью и на этот раз наглухо запертых ворот.
— Эй, на борту! — крикнула она громко, подойдя к надвратной башне почти вплотную.
— Кого еще черт принес? — ответили из-за стены.
— Я Рапоза, — громко сказала Лиса, предполагая, что засевший за воротами сукин сын знал это и сам.
Скрипнула маленькая дверца, врезанная в ворота, и оттуда кто-то молодой и наглый провопил, хотя спокойно мог бы говорить и тише, ведь расстояние было невелико:
— Ну входи, раз пришла!
Лиса протиснулась в калитку и вопросительно взглянула на молодого паренька, одетого, как испанский конквистадор. Почти, как конквистадор, но бес ведь в деталях, не так ли?
— Туда, — он кивнул на квадратную башню донжона.
— Спасибо, — Лиса прошла через гулкий пустой двор, поднялась по лестнице и, толкнув дверь, вошла в обширное помещение, обшитое деревянными панелями и заставленное разнообразной и разномастной мебелью. Здесь, сидя за круглым обеденным столом, ее ожидала целая комиссия в лице двух молодых мужчин и сурового вида девушки в кожаном пиджаке и джинсах.
«Ну вот и тройка в сборе», — вздохнула про себя Лиса, но в делах она предпочитала следовать принципу, «котлеты отдельно, и мухи отдельно», а потому решила, что три — это, пожалуй, даже лучше, чем два, и, тем более, чем один.