— Нет, — едва ли не с сожалением покачал головой Персиваль. — Это было бы чистым безумием. На всю израильскую ПВО меня одного не хватит. Мы пойдем пешком. Южнее моста Аленби.[55]
— Не лезь на рожон, — предупредил Виктор. — К тому же пешком ты все равно не успеешь.
— Сколько у тебя людей, — спросил он через мгновение, обдумав складывающуюся ситуацию.
— Пятеро.
— Да, это было бы совсем неплохо, — признал Виктор. — Дженевра на месте и готова создать круг, так что еще пять человек ей сейчас лишними никак не будут.
— Нас шестеро, — вежливо напомнил Персиваль.
— Я знаю… Вот что. Когда вернешься, ты ее уже наверняка почувствуешь. Километров сто-сто пятьдесят по прямой… Ты смог бы открыть «проход»?
— Ну если она уже на месте… — задумчиво произнес Персиваль, наверняка взвешивая в уме шансы. — Пожалуй, я «кину» дорогу прямо из геликоптера. Так будет быстрее.
— Рискованно, — возразил Виктор, представляя себе, что собирается сделать Персиваль. — Вам может срезать винт.
— Зато мы сэкономим время, — пожал широкими плечами Персиваль. — Не беспокойтесь, господин. Если Дженевра успела, то и мы вас не подведем.
— Тогда, иди, — кивнул Виктор, начиная верить, что все еще может получиться. — Но помни, круг формирует Дженевра, а ты держишь периметр до тех пор, пока не подключусь я.
— Слушаюсь и повинуюсь, — без тени иронии сказал Персиваль, поклонился в пояс и сразу же исчез.
5
Ольга сбросила сумку с плеча и, подойдя к дереву, положила ладони на ствол. Ей даже не пришлось закрывать глаза и «отрубать» прочие чувства. Миновало мгновение, а тонкие иголочки силы уже впились в обнаженную кожу. А еще через секунду или две, когда рядом с ней возникли, как будто соткавшись из ночных теней, фигуры ее бойцов, боль уже пробила руки до локтей. Встретить здесь такую природную силу всего через несколько минут не слишком упорных поисков Ольга не ожидала. Сила буквально кипела под старой корой, поднимаясь к ладоням от глубоко ушедших в сухую землю корней, и выдержать этот напор, означало пройти одно из самых серьезных испытаний, которые могла предложить Ольге жизнь. Но не для того она пришла этой ночью на старое тель-авивское кладбище, чтобы отступить, уступив силе какого-то дерева. Еще несколько долгих томительных минут она терпеливо сносила эту муку, чувствуя, как, несмотря на ставшую уже почти нестерпимой боль — или вопреки ей — в плоть ее входит природная магия Земли и Жизни. Желало оно того, или нет, дерево отдавало Ольге то, что та хотела взять, и это было главное.
— Сайя, — с трудом разомкнув сведенные судорогой губы, произнесла Ольга.
«Прости!» — она мысленно опустилась на колени и склонила перед деревом голову.
— Чаора, сегойя шукна! — сказала она полным боли и муки голосом.
«Прими мою вину, достопочтимое!»
— Шукна! — повторили за Ольгой три мужских голоса.
«Вина моя безмерна, брат», — признала она в своем сердце.
И тотчас увидела смутную тень, вставшую перед ее мысленным взором. Это был дух дерева, и темные его — «древние» — глаза заглянули Ольге прямо в сердце и увидели там свою судьбу.
— Шья кши, — сказала Ольга, с трудом отнимая обожженные ладони от коры, но даже не подумала воспользоваться «исцелением».
«Я на войне», — она, не глядя, приняла из рук Оскара топорик и несколькими точными и сильными ударами, чувствуя при каждом из них, как содрогается дерево и отдается его боль в ее сожженных ладонях, срубила одну за другой три толстые ветви. И в тот именно момент, когда выполнив свою часть работы, Ольга отступила назад, предоставляя своим людям возможность вырубить из ветвей опорные колья, она услышала Персиваля. Он был уже близко, километрах в ста пятидесяти-двухстах от нее на восток, и то, что она не услышала его раньше, могло означать только одно, он спал.
6
Это была хорошая земля. Сухая, древняя, но не мертвая. Ольга опустилась на колени, положила на остывший к ночи песок свои обожженные ладони и почувствовала силу этой земли, и ее терпение. Тогда, Ольга склонилась в поклоне и прошептала слова прощения на языке, которого давным-давно не слышали в этих местах. Так давно, что люди успели забыть то время и тех, кто способен был без страха произносить такие слова. Но, как оказалось, земля не чета роду людскому — она помнит все. Эта земля узнала слова Великого Прошения, и приняла их, и тогда Ольга увидела глубоко упрятанное в ее толщу завернутое в саван тело Августа.
Теперь можно было начинать. Девяносто девять поминальных свечей были зажжены, образовав вокруг безымянной могилы сложный узор, названия которого не знала даже сама Ольга. И одиннадцать опорных стержней из еще живого, полного магии Земли и Жизни дерева были вбиты в точки силы. И три бойца — Антон, Оскар и Пауль — заняли свои неслучайные, а единственно возможные для трех свидетелей места. Оставалось создать круг, но Ольга медлила. Ощущение близости Персиваля нарастало. Теперь он был ближе, чем десять минут назад, когда Ольга почувствовала его впервые, и сейчас она вдруг подумала о «переходе». Персиваль был на такое способен, а она могла бы послужить ему маяком, но решится ли он на это, сможет ли исполнить?
Порыв горячего ветра ударил ей в висок, и Ольга повернулась навстречу стремительно приближающейся с востока буре, но ураганная волна, которую ожидали ее чувства и тело, не ударила. Вместо этого, метрах в трех перед Ольгой напоенный лунным сиянием сумрак лопнул, как туго натянутая парусина, рассеченная ударом меча. На краткое мгновение в воздухе появилась мерцающая зеленая линия, отмечающая вертикальный разрез в плоти мироздания, и сразу за тем, края «прохода» раздвинулись, образуя веретенообразный портал, и из него — или через него — головой вперед ринулись к Ольге стремительные неразборчивые тени.
Она отреагировала мгновенно, вскочив на ноги, и резким движением уйдя с траектории движения. И еще до того, как первый из людей ринулся через «проход», Ольга воздела руки навстречу идущим и подхватила поток силы, который с той стороны держал Персиваль. Держать «мост» всегда легче, чем пробивать «тоннель». Секунда — «Один, второй…» — две (Ольга почувствовала, как напрягаются, стремясь схлопнуть разрыв в пространстве и времени мировые линии) — «Еще двое» (от напряжения у нее сжало виски) — три — Персиваль прыгнул последним прямо в ее раскрытые объятия, и все кончилось. Ольгу качнуло — то ли от мощи «отката», то ли от того, что ее тело приняло на себя инерцию движения Персиваля — но она устояла, лишь крепче прижавшись к источающему запах боя мужчине.
— Спасибо, Дженевра, — выдохнул Персиваль, крепко сжимая ее плечи, и Ольга почувствовала, что не только ее, но и его пробило коротким, но мощным, как удар молнии, током желания.
— Прости, — он разорвал объятие и сделал шаг назад. — Создавай круг, сестра. Август в соборе Иакова, а я буду сторожить твою спину.
Ольга коротко кивнула и приказала:
— Восемь свидетелей!
Вновь прибывшие бойцы, успевшие, верно, рассмотреть созданный ею из поминальных свеч узор, быстро двинулись к своим местам в круге. А Персиваль — высокий, поджарый, как хищник пустыни, смуглый мужчина в пятнистом комбинезоне саудовского спецназа, коротко поклонился и отступил в сторону, готовясь встретить огнем и смертью любого, кто вздумает помешать начавшей уже твориться ее волей Великой волшбе.
7
Дженевра возникла на площади всего, быть может, шагах в десяти от него. Не далеко, не близко, но очень вовремя.
Виктор сидел на ступенях собора, пил чай и курил трубку. Время истекало. Он чувствовал, как истончаются, едва ли не до полного исчезновения, его и так не многочисленные уже связи с Миром. Лишь не многие уцелевшие, невесомые и не прочные, как нити паутины, все еще удерживали его здесь и сейчас, но долго это продолжаться не могло. Впрочем, как ни странно, его это почти не заботило. Последние свои мгновения он посвятил другому. Виктор вспоминал Лису, и это было лучшее, что он мог себе представить. Лучшее дело, каким хотелось бы заняться в последние мгновения уходящей жизни.
Он вспоминал Лису такой, какой была она двадцать пять лет назад и какой никогда уже больше не будет, даже если случится чудо, и Персиваль успеет, а Дженевра сделает все, что надо, так, как требуется. Той Лисы уже не будет никогда. Ее забрали время и обстоятельства, и, разумеется, магия, будь она не ладна. Однако любоваться образом тоненькой девушки в светлом плаще, которую он когда-то оставил навсегда на привокзальной площади Свердловска, никто Виктору помешать не мог. Это было его достояние, и оно останется с ним до конца. А еще он рассматривал мысленный образ той новой Лисы, который самым неожиданным образом обрел теперь в его воображении силу и плоть реально существующего человека. Превращение это случилось в те самые мгновения — длинные, как вечная жизнь, и краткие, как мгновенная гибель — когда Виктор исполнял свою последнюю мелодию, стоя посередине храма, построенного много лет назад и посвященного одной лишь великой музыке. И вот, что интересно. Зыбкий, почти неуловимый образ никогда не виденной им женщины, соткавшийся из чужих слов и угасающих следов отражения, оставленного ею в старом зеркале Гурга, двойной этот образ, сочетавший в себе «личину» и «суть» Деборы, пройдя сквозь творящую магию порожденной Виктором музыки, обрел воплощение. И обладал он такими необычными и волнующими чертами, что никак не мог быть лишь плодом воображения. Никак и никогда.
«Кажется, — подумал Виктор. — Я наколдовал что-то такое, чего и сам от себя не ожидал».
Возможно, все так и случилось. Но, возможно, и не так, потому что Лиса была ведьмой, сагой невероятной силы, которая самим своим присутствием в этом мире ломает его законы, создавая совершенно новую реальность, даже если сама об этом и не подозревает.
«Знала ли она, что делает, когда пришла к Герману?» — понимание пришло к Виктору внезапно, но, как ни странно, это новое знание его совсем не удивило.
Судя по всему, Лиса смогла изменить даже Кайданова, причем так, что сам он этого не заметил, а ведь Фарадей силен, как мало кто еще в этом поколении. Интересно было бы, однако, узнать, понимала ли она сама, что творит?
Виктор поставил опустевшую чашку на камень ступеней и поднял взгляд. На пустой площади перед ним возникло смутное видение, стремительно набравшее вещественную силу в тот момент, когда его взгляд различил в призраке женщины знакомые черты. Мгновение, и полностью воплотившаяся Дженевра шагнула навстречу вставшему со ступеней Виктору.
— Пора, Август! — сказала она своим резким клекочущим голосом.
— Я готов, — улыбнулся Виктор, любуясь еще одним своим творением. — А ты, Дженевра, как всегда, пришла вовремя.
— Идем! — позвала она, и он, не раздумывая, ринулся за ней туда, куда ему не было хода уже почти двенадцать часов.
«Мертвые не возвращаются, но иногда воскресают…»
8
Это было странное ощущение, опыт, который не с чем было сравнить, так как ничего подобного она никогда прежде не совершала и не переживала. Сознание Ольги разделилось, не утратив, тем не менее, своей целостности. И вот теперь, с одной стороны, она осознавала себя стоящей внутри ожившего и набравшего силу Узора, который, разумеется, никаким узором не был, а был воплощенным в живом огне и сложной геометрии распределенных Сил древним Заговором. Осознавала, ощущала, видела себя, стоящей внутри невероятного совершенства, ставшей его частью, центром, повелевающей волей и направляющим разумом, творящим свою собственную волшбу, примеряющую и гармонизирующую Землю и Небо, Природу и Дух, Жизнь и Смерть. Но одновременно Ольга пребывала и совсем в другом месте и времени — в Мире, где властвовали иные силы и непохожие законы магии, и откуда ей предстояло вывести в мир людей лишенную плоти живую душу.
Если бы Ольга была способна сейчас свободно размышлять и оценивать с обычной для нее холодностью происходящее с ней и вокруг нее, она поняла бы, разумеется, какое небывалое чудо сотворила ее безумная волшба, какие грозные силы пробудила она к жизни, прикоснувшись к таинствам Восьмой ступени. Однако ничего этого она не осознавала именно потому, что творившееся вокруг колдовство было слишком огромно, чтобы сознание Ольги могло его вместить. К тому же все силы женщины — и духовные, и физические — уходили на безупречное исполнение волхования. Ольга шла по Тропе, проложенной среди таких великих и страшных тайн, что не то, что прикосновение к ним, одна лишь мысль об их существовании приводила в трепет даже великих магов прошлого. Однако в том-то и состояла сила Ольги Эйнхорн, тем и превосходила она сильнейших и мудрейших из Учителей, что сердце ее не ведало страха, и, ступив на Тропу, сделав первый шаг, она бестрепетно шла вперед, все глубже и глубже проникая, в Великую Неизвестность. Она не рассуждала и не страшилась, а шла вперед и только вперед, и никакая сила, кроме одной лишь Темной Госпожи, остановить ее теперь не могла. Случайный выбор судьбы оказался единственно верным. Здесь и сейчас, сделать то, что необходимо, могла только она.