- Ну, это еще ничего... Вы представить себе не можете, сколько хлопот мне доставляли пьяницы, особенно кухарки и кучера. А теперь еще и Баньян начал пить.
- О, Ферран не доставит вам никаких хлопот, - сказал Шелтон. - По манерам во всяком случае - это настоящий джентльмен!
Миссис Деннант улыбнулась мягкой, доброй улыбкой.
- Это, милый Дик, небольшое утешение, - сказала она. - Возьмите бедного Бобби Сэрсинкла, возьмите Оливера Сэмплса, Виктора Медэллиона - лучших семей просто не сыщешь!.. Впрочем, если вы уверены, что он не пьет... Алджи, конечно, будет смеяться, но это неважно, он над всем смеется.
Шелтон почувствовал себя виноватым: он никак не ожидал, что его подопечный будет так быстро принят в этой семье.
- Я, право, думаю, что в нем немало хорошего, - проговорил он, - но, конечно, я не очень много знаю о нем, а судя по тому, что он мне рассказывал, у него была прелюбопытная жизнь. Я не хотел бы...
- Где он воспитывался? - спросила миссис Деннант. - Мне говорили, что во Франции нет таких закрытых школ, как у нас, но он, конечно, не виноват в этом, бедный юноша! Ах да, Дик, еще одно: у него есть родственники? С этим нужно быть очень осторожным! Помочь одинокому молодому человеку - одно дело, но помогать еще и его семье - это уже совсем другое. Вспомните, как бывает, когда мужчины женятся на бесприданницах!
- Он говорил мне, - ответил Шелтон, - что единственные его родственники - какие-то двоюродные братья, к тому же богатые.
Миссис Деннант вынула носовой платок и, нагнувшись над розой, смахнула с нее крошечное насекомое.
- Всюду эта тля, - сказала она. - Очень грустная история! Неужели эти его родственники ничего не могут для него сделать?
И она впилась взглядом в самое сердце своей редкостной розы.
- Кажется, он с ними поссорился, - сказал Шелтон. - Мне не хотелось расспрашивать его об этом.
- Ну конечно, - рассеянно согласилась с ним миссис Деннант: она нашла еще одну тлю. - Я всегда думала, что, когда человек молод, ему должно быть очень тяжело без друзей.
Шелтон молчал, погрузившись в глубокое раздумье. Никогда еще он так не сомневался в молодом иностранце.
- Я думаю, что лучше всего вам самой на него посмотреть, - сказал он наконец.
- Прекрасно, - сказала миссис Деннант. - Будьте добры, попросите его подняться ко мне. Признаюсь, эта история о его скитаниях в Париже очень меня растрогала. Интересно, можно ли при таком освещении сфотографировать эту розу?
Выйдя из комнаты, Шелтон спустился вниз. Ферран все еще завтракал. Антония стояла у буфета и резала для него мясо, на подоконнике сидела Тея с персидским котенком на руках.
Обе девушки непроницаемыми голубыми глазами следили за каждым движением скитальца. Дрожь пробежала у Шелтона по спине. В глубине души он проклял появление Феррана, словно оно могло как-то повлиять на его отношения с Антонией.
ГЛАВА XXVII
В ТАЙНИКАХ ДУШИ
Разговор между Ферраном и миссис Деннант, к которому Шелтон прислушивался не без тайного удовольствия, привел к вполне ощутимым результатам; главное, что молодому скитальцу разрешено было поселиться в комнате, которую в свое время занимал лакей Джон. Шелтон был искренне восхищен тем, как Ферран держал себя во время этой беседы. Он умел изумительно тонко сочетать почтительность с достоинством; изумительной была и затаенная улыбка на его губах.
- Знаете, Дик, он очень, очень мил, - сказала миссис Деннант как раз в ту минуту, когда Шелтон собирался повторить ей, что он почти не знает Феррана. - Я немедленно пошлю записку миссис Робинсон. Они довольно простые люди, эти Робинсоны. Я думаю, они возьмут любого человека с моей рекомендацией.
- Конечно, возьмут. Вот почему, по-моему, вам следовало бы знать... начал было Шелтон.
Но блестящие заячьи глаза миссис Деннат были устремлены куда-то вдаль. Обернувшись, Шелтон увидел розу в высокой вазе на высокой тонконогой жардиньерке. Залитая ярким солнцем, она, казалось, кивала им. Миссис Деннант бросилась к фотоаппарату и уткнулась в него носом.
- Вот сейчас свет просто идеальный, - послышался из-под черного покрывала ее приглушенный голос. - Я уверена, что жизнь среди порядочных людей окажет на него поистине чудодейственное влияние. Он понимает, конечно, что кушать он будет отдельно.
Теперь, когда его усилия увенчались успехом и подопечный его получил место, где требовалось оправдать доверие, Шелтону оставалось лишь надеяться, что все сойдет благополучно; он инстинктивно чувствовал, что Ферран хоть и бродяга, но слишком уважает себя, чтобы отплатить за все черной неблагодарностью.
В самом деле, как и предвидела миссис Деннант, которая отнюдь не лишена была здравого смысла, все устроилось превосходно. Ферран приступил к исполнению своих обязанностей по. обучению маленьких Робинсонов французскому языку. А в Холм-Оксе он безвыходно сидел в своей комнате, которую день и ночь прокуривал табаком, и только в полдень появлялся либо в саду, либо, если шел дождь, в кабинете, где давал уроки французского языка юному Тоддлсу. Вскоре он стал завтракать вместе с хозяевами; произошло это отчасти по ошибке Тоддлса, который, видимо, считал такое положение вещей вполне естественным, а отчасти благодаря Джону Ноблу, приятелю Шелтона, который приехал погостить в Холм-Окс и обнаружил, что Ферран невероятно интересный человек, - впрочем, он всюду обнаруживал каких-нибудь невероятно интересных людей. Поминутно отбрасывая волосы со лба, он рассуждал о Ферране своим ровным, унылым голосом, с воодушевлением, которого как будто сам немного стеснялся, словно говоря: "Я, конечно, знаю, что все это очень странно, но, право же, он такой невероятно интересный человек!" Нужно сказать, что Джон Нобл был политическим деятелем и принадлежал к одной из тех двух своеобразных партий, члены которых всегда чем-то очень заняты, необычайно серьезны, неподкупно честны и вдобавок органически враждебны чему бы то ни было своеобразному, ибо боятся преступить границы "практической политики". Поэтому Нобл, несомненно, внушал доверие; он интересовался только тем, что могло принести ему прямую выгоду, обладал удивительной порядочностью и слабо развитым воображением. С Ферраном он беседовал на самые разнообразные темы, - как то раз Шелтон услышал, что они спорят об анархизме.
- Ни один англичанин не одобряет убийства, - говорил Нобл мрачным голосом, который так не вязался с его задорной манерой держать свою красивую голову, - но в главном анархисты абсолютно правы. Рано или поздно наступит такое время, когда собственность будет поровну поделена между всеми. Я симпатизирую анархистам, но не их методам.
- Простите, - перебил его Ферран, - а вы знаете хоть одного анархиста?
- Нет, - ответил Нобл, - конечно, нет!
- Вы говорите, что симпатизируете им, но как только дело дойдет до действий...
- Ну и что же?
- О мосье, анархисты действуют не только рассуждениями.
Шелтон почувствовал, что Феррану хотелось добавить: "А и сердцем, легкими, печенкой". Он стал вдумываться в то, что хотел сказать Ферран, и ему показалось, что вместе с дымом тот выдохнул слова: "Да что вы знаете о нас, отверженных, вы, английский джентльмен с блестящим положением, насквозь пропитанный предрассудками своего класса! Если вы хотите понять нас, вы тоже должны стать отверженным, - для нас ведь это не игрушки".
Разговор этот происходил на лужайке, после того как Ферран кончил свой урок с Тоддлсом. Шелтон оставил Джона Нобла упрямо доказывать молодому иностранцу, что у него, Джона Нобла, много общего с анархистами, и направился к дому, но из-под развесистого каменного дуба раздался голос, окликнувший его по имени. Там, на траве, с трубкой в зубах, сидел по-турецки человек, который прибыл накануне вечером и сразу поразил Шелтона своей дружелюбной молчаливостью. Звали его Уиддон, он только что вернулся из Центральной Африки; это был загорелый мужчина, крепкий, худощавый, с тяжелым подбородком и спокойными, добрыми глазками.
- Простите, мистер Шелтон, - начал он, - не могли бы вы сказать мне, сколько нужно давать прислуге на чай; за десять лет отсутствия я перезабыл все эти тонкости.
Шелтон сел рядом и, бессознательно подражая позе Уиддона, тоже скрестил ноги, что оказалось очень неудобным.
- Я слушал, как этот мальчуган занимался французским, - сказал новый знакомый Шелтона. - Я совсем забыл этот язык. Чувствуешь себя страшным тупицей, когда не знаешь ни одного языка.
- А разве вы не говорите по-арабски? - спросил Шелтон.
- Да, я знаю арабский и еще два-три туземных диалекта, но они не в счет. Какое любопытное лицо у этого учителя!
- Вы находите? - с интересом спросил Шелтон. - У него была любопытная жизнь.
Путешественник оперся о траву ладонями и с улыбкой посмотрел на Шелтона.
- Я назвал бы его непоседой, - сказал он. - Даже в Центральной Африке мне доводилось встречать белых, во многом похожих на него.
- Вы поставили правильный диагноз, - сказал Шелтон.
- Мне всегда жаль таких людей. Обычно в них бывает немало хорошего. Но они сами себе враги. Плохо, когда человек не делает ничего такого, чем он мог бы гордиться.
На лице его появилось выражение жалости.
- Вот именно! Я много раз пытался выразить это словами, но не мог, сказал Шелтон. - Скажите, это неизлечимо?
- Думаю, что да.
- А можете вы объяснить, почему?