Дрожащий женский голос резанул Марии ухо. Сначала ей показалось, будто это часть её сна, как тут же голова её треснула от боли. Мария выпрямилась в кровати. На улице был свет, но девушке казалось, будто бы она не засыпала вовсе. Её обыденный сон казался ей столь долгим до пробуждения, сколь коротким и мимолётным он казался после. Женский нервный голос с первого этажа, по всей видимости, был реальным, ведь не только Мария слышала его — с женщиной разговаривала Ася, она пыталась успокоить женщину. Мария натянула рубашку и брюки, стараясь не прикасаться к левой руке.
Когда Мария спустилась, она увидела, как у выхода в сени стояли Ася и незнакомая ей коренастая женщина в чёрном полушубке. Стоило только Марии начать спускаться, как их разговор стих. Стоило охотнику лишь показаться, как глаза женщины блеснули, спустились к полу. Женщина глубоко дышала, тёмные глаза бегали по полу, а руки легли недвижимо вдоль тела; полуоткрытые губы то и дело порывались сказать что-то. «Изумительное начало дня», — подумала Мария. Охотник села на нижнюю ступеньку.
— Я так понимаю, — начала Мария, — Вы жена Николая. Примите мои соболезнования. Мне очень жаль…
— Мне не нужны соболезнования, — как можно сдержаннее сказала вдова, подняв глаза на Марию. Чёрные глаза будто были застеклены, разглядывали со страхом охотника, — я хочу знать, почему ты не спасла моего мужа.
— Понимаете, я не могу следить за каждым работником рудника и не могу быть во всех его местах одновременно. Но в тот раз, как только мы узнали, что Саша и Николай не вернулись, за пять минут я спустилась на четыреста с лишним метров вглубь, но когда я пошла их искать, Николай уже…
— Я не хочу слышать ваших оправданий! — голос вдовы дрогнул, женщина, подняв глаза, поспешно сглотнула слёзы. Ася ненамеренно вжалась в стену. Голос женщины стал совсем беззвучным, слабым. — Почему Вы сразу не согласились нам помочь?
— Мне очень жаль, но вскоре всё будет сделано, обещаю, и тогда отряд изловит и прикончит чудовище.
— Это не вернёт мне…
Мария приподняла голову, её взгляд отпрыгнул в угол, и брови подскочили:
— Вы не хотите слушать ни соболезнований, ни оправданий, ни утешений. Что Вы хотите услышать от меня?
— Не знаю. Не знаю, чего я вообще хотела, приходя сюда, — женщина резко развернулась и стремительно вышла из дома.
— Вера, постойте! — крикнула вслед Ася. Девушка бросила взгляд на охотника. Мария облегчённо выдохнула, встала и зашагала на чердак. Брезгливость тронула Асино лицо, девушка набросила шубу, протолкнула ноги в валенки. — Подождите, Вера!
На чердаке Мария размяла шею, потянулась и упала на правую руку, остановив лицо в сантиметре от пола. Расстёгнутая рубашка облепила мокрую спину, неаккуратные пряди волос закрыли лицо. Мария набрала грудью воздух и начала отжиматься на правой руке. Когда охотник почти выпрямляла руку, она тут же её расслабляла и падала вниз, но стоило её лицу почти коснуться пола, как рука мгновенно каменела, и лицо её замирало вновь в сантиметре от пола, после чего рука быстро распрямлялась, словно пружина.
Через некоторое время Мария замедлилась. Она медленно опускала туловище к полу, напрягала до жжения каждую мышцу руки, а затем также медленно поднималась. Рубашка пропахла кислым потом, жар тела согревал охотника вдали от печной трубы. Рука, плечо и виски пульсировали, били быстро и коротко. Мария сделала около трёх сотен подходов. Когда она сделала четыреста, спину, плечи и таз сковало болью, будто ей вживили лишний позвоночник наперекосяк родному. Когда она сделала четыреста пятьдесят — пальцы окончательно потеряли чувствительность, а локтевой сустав стал неприятно хрустеть и отдавать в плечо. Уши охотника горели, словно калённое железо. Кровь стучала в голове, билась тяжело, намереваясь разорвать виски. Как только Мария сделала пятьсот отжиманий, она вскочила на ноги. Густая кровь схлынула из головы, девушку разбил озноб. В глазах зарябило и задвоилось, земля начала выскользать из-под ног. Мария резко сжала руку. Жгучая боль разнеслась по телу, протрезвила разум, и охотник устояла. Влажная грудь часто вздымалась, всасывая прохладный воздух.
Мария застегнулась, накинула шинель и выбежала из пустого дома на мороз. Пройдя через калитку, Мария свернула налево и пошла. Мария шла, куда ветер её задувал, следовала за своими ногами, щуря глаза от света. Кривые улицы утягивали её в центр города. Порой по дороге ей попадались люди, и Мария, словно никем не замечаемый призрак, обтекала их, обтекала, словно несущественное препятствие, также не замечая, что обходит людей. Охотник шла по грязным протоптанным улочкам, идя вдоль многочисленных следов, не поднимая головы — стоило дороге завернуть, как с ней заворачивала и охотник. Спустя час, может и два, блужданий, когда весь пот впитался в одежду и выветрился, когда ботинки обклеил плотный слой снега, ноги одеревенели от щиплющего холода, здоровая рука едва сгибалась от оледенения, а больная ныла тупой болью, отдающей в локоть, когда сердце уже слабо и устало билось, Мария остановилась и подняла голову.
Кривые старые дома, заборчики и дороги растворились в черноте упавшей ночи. В окнах горел свет, что едва затрагивал чёрную извилистую улочку, исчезающую вдалеке за углом, там, где дома, дорога и небо сливались в единую чёрную бесформенную массу. Воздух стоял. Штиль. Охотник медленно затягивала бесчувственными ноздрями сухой воздух. В ушах раздался тоненький высокий писк. И затем тишина. Тишина сдавила уши. Мария начала быстрее дышать, задрожала. Охотник осмотрелась, вгляделась в дома — незнакомы они ей. Сердце забилось, как быстронесущийся поезд бьёт по рельсам. Охотник развернулась, посмотрела, откуда, как ей казалось, она пришла. Дома и перекрёстки, что она там видела, были ей не знакомы. Она впервые их видела. Мария устремилась назад. Вернуться, вернуться, пока ещё совсем не поздно.
Дойдя до первого перекрёстка, Мария осмотрелась. Вздохнула. Вдалеке она заметила старое здание с облезшей штукатуркой. Эта была улица Братская.
Войдя в бар, едва ощутимое тепло обхватило лицо Марии. Мария взяла себе жаренную курицу и стакан вишнёвого сидра. Лишь начав искать себе место, охотник обнаружила, что весь первый этаж был занят. Поднявшись на второй, она и его обнаружила занятым, но заметила, что стол у стены, за которым она уже здесь сидела, был свободен. Мария плюхнулась на диван, заснеженное пальто она бросила на спинку. В несколько минут Мария обглодала до костей четыре пересоленные сухие ножки и иссушила стакан.
Вокруг был гогот и живые обсуждения. Запахи жаренных сосисок и чесночных гренок щекотали нос. В стаканах плескался сидр и пенилось темновато-жёлтое пиво. Ухо Марии ухватывало человеческие голоса, следило за их тембрами, за тем, как один голос сменялся другим, как голоса то замедлялись, то ускорялись, а затем смех, смех, смех. Мария положила голову на стол, укуталась в скрещенные руки. Она следила за голосами от грызущего её безделья, но не за словами. Ей безынтересно, о чём ведут разговоры эти люди. Среди их шуток, среди их речей не было ничего, что она считала бы близким, знакомым или волнующим её. Речи эти были ей безынтересны, но, когда вдруг кто начинал обсуждать рудник, она тут же переключала своё внимание на других. Поняв, что она всё же ухватывает отдельные слова и фразы независимо от её желания, Мария догадалась, что после долгой прогулки сидр не возымел на неё никакого эффекта. Тогда она спустилась за вторым стаканом.
И скованная в разукрашенных чёрных стенах, сидя одна на диване, Мария стакан за стаканом сидр брала, пока пойманные ею слова и фразы не слились в пространное и причудливое звукоподражание, то ли людьми издаваемое, то ли не ими — Марии было всё равно. Вопреки ожиданию, от лёгкого напитка не стало спокойно и легко, напротив, камнем голова легла на стол. Мария устало вздохнула и укуталась в собственные руки так, что теперь она видела лишь темень вне зависимости от того, открытыми ль держала она глаза или нет.
— Опять страдаешь напоказ, пока никто не смотрит? — проскользнула в голове ехидная мысль.
— Было бы по чему страдать, — Мария усмехнулась самой себе.
— И то верно, ведь ты пока не сделала ничего себе в ущерб, хотя и собираешься.
— Нет, не сейчас. Об этом не сейчас.
— Почему же не сейчас? Наоборот, самое время вспомнить, на кой чёрт ты делаешь всё, что ты делаешь. Самое время тебе вспомнить, что у тебя есть цель за пределами этого городишко. Только представь себе: два дома, в одном живёшь ты, другим ты владеешь и его сдаёшь. Никаких больше отношений, ни людей, ни страданий. Это будет жизнь вдалеке от забот и лишений.
— Но ведь это не повод размениваться другими людьми. Это только моя забота, я не имею права рисковать другими.
— А разве ж ты рискуешь? Ты взяла преступную работу, которую в одиночку никто кроме тебя бы не выполнил. Может ли другой охотник, который только воров разгонять умеет, убить чудовище? А ты можешь.
— Я знала о документах. Я могла прижучить секретаря. Я могла не дать Николаю подохнуть, как собаке, — Мария непроизвольно сглотнула, — если бы решилась раньше…
— Ты права-права, действовать надо было раньше, а ты попусту потратила время. Ты всегда только и делаешь, что впустую тратишь время. На ничто.
— Я не могла решить, как мне поступить.
— Будто бы у тебя был выбор! Или ты хотела поступить, как герой? Макс хорошо тебя выучил, что это значит — быть героем. Даже его смерть так и не выбила из твоей головы этот образ, хоть ты и понимаешь, что он заблуждался, что все его идеалы были лишь выдумкой наивного мальчишки. Да, смерть его была славной. Он погиб, как подобает герою, только что толку от одной героической смерти — да хоть от тысяч — если война всё равно кончится ничем? Ну допустим, ты вызовешь отряд. Ты получишь похвалу в виде письма от начальства и уедешь, а все эти люди останутся здесь. Они продолжат жить в дедовских хибарах, есть дешёвую и пресную пищу, считать свои ничтожные платы и надеяться, молиться, что они не сдохнут под завалами прежде, чем их дети смогут сами работать в этих же шахтах, и так по кругу, и этому не будет конца. Герой не спасает людей. Он может отдать всего себя без остатка, чтобы уберечь человека от физического уничтожения. И не более. Ты ничего не можешь сделать для них, ты никого не можешь спасти, и никто не может. Только ты в своей власти… — чёрная голова лежала на тёмном столе. Мария глядела в пустой стакан, и красный глаз надломился в гранённом сосуде. — Никого из них не было в твоей жизни до того, как ты приехала, и все они исчезнут, стоит тебе только уехать — действительно ли эти люди для тебя существуют?