Тем временем немецкие регулярные войска, проводившие карательные экспедиции, ушли на фронт. А окрестные гарнизоны были партизанам не страшны.
Подсчитывая потери, восстанавливая силы, партизаны узнали, что преследовавшие их каратели-фронтовики оставили после себя варварский кровавый след. Жителей деревень Завершье и Залесье, через которые проходил отряд, согнали в один громадный сарай и сожгли заживо. Крестьян деревень Вяда и Бобровичи расстреляли полностью - от мала до велика, а дома и постройки сожгли.
Стало известно Пранягину и то, что оставленная им для прикрытия семейного еврейского отряда рота, как и сам семейный отряд, сильно побиты, погиб его фронтовой друг и товарищ Михаил Александрович Пащенков, командир взвода. И еще узнал Павел Васильевич, что выжившим в блокаде из семейного отряда старикам, женщинам, детям «геройские» партизаны приказали уйти из тех мест: их присутствие якобы провоцирует фашистские рейды. Напрочь уйти, сдав имеющееся оружие. Даже заходить в окрестные деревни запретили. На партизанском языке это называлось - «шалман». А потом некоторых из обреченных те же партизаны находили в лесу и сами пристреливали - не хуже карателей.
Пранягин, простой волжский парень, был воспитан верующими родителями в уважении уже к самому слову «человек». А к каждому человеку, живущему рядом, в уважении бесспорном, как к равному, ничем не лучшему, чем ты сам, и уж тем более не худшему. Именно это чувство самодостаточности, самоуважения и уважения к окружающим удерживало его от таких уродливых проявлений, как неприязнь по национальному признаку и антисемитизм. Таких как он среди партизан было много, причем все эти люди были разных национальностей - хохол Сердюк, армянин Аветисян, русский Крылов, белорусы Иванов и Филипович и другие. Для таких людей важным было, какой ты товарищ по оружию - можно ли положиться на тебя в бою. И какой ты человек в жизни - поделишься ли коркой хлеба, последней самокруткой. Вот что важно на самом деле. А не какой ты национальности. Чаще всего отношения между партизанами складывались братские - сейчас вместе живем, завтра вместе умрем. Но были в отряде и другие - способные унизить человека по национальному признаку. И таких, увы, оказалось тоже немало.
Но еще предстояло Пранягину столкнуться и с тем, что политику национальной розни, травли партизан-евреев станут проводить руководители партизанских соединений, секретари обкомов партии.
О судьбе оставшегося в Волчьеноровских лесах семейного партизанского отряда он говорить Дине не стал.
Наступивший октябрь серьезно предупреждал ночными заморозками о надвигающейся суровой зиме. Пранягин и командиры рот решили двинуться на зимовку в обширные леса за железную дорогу Барановичи - Лунинец. Там, посчитали они, имеется возможность маневра на случай блокады, создания продовольственных баз и сменных лагерей. Отряд готовился к маршу, но в это время пожаловали гости, которым Пранягин был рад чрезвычайно. Ими оказались десантники из Центра. Сначала - диверсионно-разведывательная группа «Соколы» под командованием полковника Кирилла Орловского, затем - спецотряд капитана Черного.
В дом, где расположился Пранягин, Орловский зашел не один, а всей группой - вместе с ним девять человек. В десантных куртках, ватных штанах, крепких кирзовых сапогах. У всех новенькие автоматы ППШ, запасные диски на ремнях, ножи, кобуры с пистолетами. Зашли, увидели Дину, молодые парни приветливо заулыбались. И один только Орловский оставался невозмутим и холоден как мрамор. У него и черты лица были такие жесткие и резкие, словно на самом деле высечены из камня. Мощный подбородок, поджатые узкие губы, сверлящий бескомпромиссный взгляд. Он словно бы являл собой сгусток воли и жесткости характера. Но ко всем - и к хозяйке дома, к Дине, Пранягину и своим бойцам - обращался мягко, спокойно, уважительно. Потом Пранягин узнал, что так Орловский мог говорить на нейтральные темы, не связанные с диверсионно-разведывательными и боевыми действиями. Но как только начинался разговор о боевых операциях, он становился жестким, бесцеремонным, сверх меры категоричным и требовательным ко всем и во всем - ради выполнения боевой задачи.
Партизаны любили встречать десантников, этих посланцев Большой земли, как они говорили. В их глазах эти крепкие, спокойные, хорошо вооруженные ребята являлись не просто бойцами-диверсантами, а как бы представителями той страны, в которой они жили до сорок первого. Партизаны так и говорили о десантниках - они из Советского Союза. Страны воюющей, переживающей неудачи, но страны крепкой, могучей, страны единой, наращивающей силы и - главное - не забывающей о своих сынах-партизанах, оказавшихся в темных заболоченных лесах Белоруссии. Всем, чем могли, партизаны помогали десантникам. А те в свою очередь делились с ними толом, взрывателями, минами, глушителями для стрельбы из винтовок.
Отряд Пранягина уходил, но в Святице оставался госпиталь с больными и ранеными, в котором хозяйничал партизанский доктор Виктор Алексеевич Леком- цев, взвод охраны и группа подрывников. Среди них Зорах Кремень, Натан Ликер, Неня Циринский.
Хорошо организованный марш, поскольку Пранягиным все было продумано и предусмотрено, прошел без проблем и недоразумений. Остановились на берегу неширокой, но полноводной реки Лань. Расположились лагерем в высоких густых лесах, где дубовые рощи чередовались с березовыми и еловыми. Так отряд оказался на территории только что созданного партизанского соединения, командовал которым старый партизан Комаровский. Комиссаром соединения стал уполномоченный Центрального Комитета Компартии Белоруссии, секретарь обкома Клопов. Отряд включили в состав соединения и всучили Пранягину нового комиссара вместо выбывшего по ранению Дудко - бывшего армейского политработника по фамилии Ворогов. Очень скоро почувствовал Пранягин плоды его политработы.
Штаб соединения готовил операцию, в которой предстояло принять участие пранягинцам. План ее проведения держался в секрете даже от Пранягина, командира самого крупного в соединении отряда. Однако сообщили, что предстоит взять штурмом райцентр Старобин.
Операция оказалась подготовлена бездарно. Гарнизон легко отбил партизанскую атаку, а затем немцы и полицаи сами перешли в наступление и преследовали уходящих партизан несколько километров. Погибло огромное количество людей.
Бойцы отряда были потрясены происшедшим - такие потери отряд нес только во время блокады. Невольно партизаны стали сравнивать эту операцию с теми, которые прежде проводил сам Пранягин. И сравнение это складывалось отнюдь не в пользу новоявленного для пранягинцев начальства.
Вот тут-то, как келейно решило командование соединения, потребовалось переключить внимание бойцов на нечто иное, отвлекающее от неумелости этого командования организовывать боевые операции. Начался поиск внутреннего врага.
Семен Филькштейн дремал в медленно двигавшихся по лесной дороге санях. Неожиданно лошадь рванула, и лежавшая рядом на сене винтовка соскользнула в сугроб. Семен заметил пропажу оружия минут через десять-пятнадцать.
- Эй, ребята, останови! Слышь! Винтовка пропала. Соскользнула, наверное, черт. Найди ее теперь в этом снегу! - И он соскочил с саней, побежал обратно вдоль санного следа, выглядывая пропажу.
- Ты чего? Куда это бежишь? А ну назад, в сани!
- Да винтовка, понимаешь, пропала... - неуверенно-растерянным голосом сказал Филькштейн. В лесу за утерю оружия - смерть.
- Что? Пропала винтовка?! Ты понимаешь, что говоришь, а? А ну в сани! - приказал командир отделения, ехавший в санях следом. - Приказываю! В штабе разберемся, как это винтовки пропадают.
Семен ехал к начальнику штаба, надеясь, что тот действительно станет разбираться. Он был уверен - стоит пробежать обратно по следу версты полторы, и в снегу на обочине найдется винтовка. Зачем ему бросать оружие - не дезертир же он. Ведь эту же винтовку он лично принес в отряд, уходя из Слонимского гетто. И не знал он, что винтовку подобрали те, кто ехал на следующих за ним санях. Подобрали - и спрятали.
Начальник штаба сухо выслушал его объяснения, приказал выйти. Семен вышел. Маялся в тоске, на душе сделалось противно, но в худшее не верилось. Пошел по нужде.
- Стой, - сказал один из трех стоявших у штабной землянки вооруженных бойцов. - Приказано тебе стоять.
Тут вышел командир отделения. Прошел мимо не глядя. На ходу бросил: «За мной!» Он пошел, за ним те трое. Семен оглянулся на них ошалело.
- Не оглядывайся, - глядели со злостью. Оружие, как и положено при конвоировании, взяли в руки. Отвели метров на триста, поставили под раскидистым дубом. Семен все еще не верил в происходящее.
- Как же так, ведь я не враг, ребята. Ведь это случайность. Я ее найду - она там, на дороге. Я в бою добуду... я же не хотел, я не нарочно... какая мне выгода, я же сам пришел в отряд, мы же вместе... - лепетал он.
- Молчи, морда жидовская. Выгоду все ищешь. Ты ее получишь. За утерю оружия в боевой обстановке приговариваешься к смертной казни, - сказал командир отделения. - Пли! - И грохнул негустой залп.
Пранягину, извратив факты, доложили о случившемся только назавтра.
Следующей убили Гуту Зальцман. Поступил приказ по соединению - сдать золото.
Первыми драть со слонимских евреев золото начали, естественно, немцы. По их приказу полиция хватала среди бела дня человек триста пятьдесят-четыреста, кто под руку попадется - от детей до стариков. Евреев, конечно же. И гебиткомис- сариат объявлял, что на слонимское еврейство налагается контрибуция, - указывалось чего и сколько должны несчастные слонимцы-евреи великому рейху, черт бы его побрал. И евреи собирали. Если к указанному сроку не успевали, заложников без промедления расстреливали и набирали новых. А размер контрибуции увеличивали.
В партизанских отрядах по приказу из Центра собирали золото, валюту - все, что имеет ценность, - для победы. Собирали с обывателей по селам и местечкам, где только можно было.
Гута не сдала мамино обручальное кольцо. Маму убили в гетто, и колечко было последним из того, что у девчонки осталось от некогда большой семьи, от родителей.
Адъютант начштаба отряда тотчас застрелил Гуту по приказу своего шефа.
Пранягин глядел на лежавшее у него на ладони колечко, из-за которого так легко и быстро убили двадцатилетнюю девчонку, а Дина смотрела на него. Его душу страдальчески мучили два противоречивых чувства - одно отказывалось воспринимать эту реальность, другое толкало броситься и убить этих гадов, урода начштаба и его адъютанта.
Дина взяла колечко, внимательно осмотрела его.
- Это не золото, - сказала она. - Позолота. Тяжелое, может быть, серебряное.
Проверили, так и оказалось.
- Что теперь делать? - спросил сам себя Павел Васильевич. И, помолчав, себе же ответил: - уже не сделаешь ничего.
То, что произошло потом, переполнило чашу терпения 51-й роты.
Трое разведчиков, узнав от местного крестьянина, что их лесник работает на немцев, расстреляли его по приказу командира разведгруппы. Надо было бы проверить, что да как на самом деле, ведь на новой территории находились, людей местных совсем еще не знали. Поспешили, конечно. А потом выяснилось, что лесник - друг командира соединения Комаровского, а тот крестьянин, что на него навел, провокатор. И когда дошло до разбирательства, двое дружно переложили вину на третьего - это якобы он втянул их в грязное дело. Этим третьим был Борис Шухмер, подпольщик из Слонимского гетто.
Приехал сам командир соединения. И парня без всякого суда пристрелил лично начштаба отряда в присутствии командира соединения. Чем выше судья, тем почетнее при нем роль палача. Двоих других наказали тремя днями тяжелых работ. Пронягина даже не уведомили.
- Что происходит? - не понимали бывшие подпольщики, партизаны из 51-й роты. - Очень похоже, что осуществляется антиеврейский террор, геноцид чистой воды. В чем евреи будут виноваты завтра, а может быть, их расстрелять всех сразу, как это практикуют немцы? - спрашивали партизаны друг друга.
Они построились у штаба отряда и потребовали объяснений. Простояли на морозе несколько часов, но к ним никто не вышел. Наутро роту построили приказом, оружие приказали положить на землю. Вокруг - остальные роты отряда с оружием наготове, лица решительные. Боевые товарищи по оружию. Что им говорили комиссар, начальник штаба, командир соединения, коль так серьезно они готовы были видеть врагов в тех, с кем вместе громили вражеские гарнизоны, прорывались из блокады, голодали? Командир соединения зол и суров - по лицу видно. Усы воинственно торчат в разные стороны. Каленым железом готов выжигать неповиновение. Тут же Пранягин с опущенной головой. Молчит. Не молчит комиссар соединения, коммунист, представитель от всех инстанций - ЦК и обкома. Он сейчас скажет партийную правду.
- То, что вы здесь вчера совершили, - контрреволюционный бунт! Все это будет пресечено. Зачинщики - разоблачены. Многие из вас - сыновья богачей, белоручки, нарушающие порядок...
Песах Альперт вытянул руки ладонями вверх.
- Посмотрите, генерал. Это пролетарские мозоли. У кого из нас белые, барские руки?
Рота протянула руки командиру соединения. Дина и здесь вылезла вперед.
- Вы называете себя коммунистом, - сказала она, обращаясь к командиру соединения Комаровскому. - Но коммунист - это интернационалист в высшей степени. Ленин был таким. А вы - разжигаете в отряде национальную рознь и вражду. Прежде у нас такого не было. Вы Торквемада и черносотенец. То, что вы сделали с нашими товарищами, - это суд Линча.
- Ты - зачинщица мятежа! - дрожа от злобы толстыми щеками и холеными усами, еле сдерживая себя, чтоб не сорваться на крик, ответил командир соединения. - И дорого за это заплатишь. И за свои слова тоже.