Я озадаченно приподнял одну бровь — как же он на своей каталке сюда сам добрался?..
— Давай я чем-нибудь тебе помогу?
— Давай, — согласился Леандр. — Вымой помидоры и зелень, а я пока лук почищу…
Он поднял свободную руку над головой, и она засветилась едва различимым зеленоватым сиянием. Луковица, лежавшая на полке на другом конце кухни, сорвалась с места и послушно, как отпрыгнувший от стены мячик, легла Леандру в ладонь.
— Ну как тебе здесь? Освоился хоть немного? — спросил он, ловко ошкуривая овощ.
— На кухне — вроде как, — проговорил я.
— А, ну да, — понимающе кивнул тот. — Ты же вчера больше нигде и не был.
Леандр со стуком располовинил луковицу и в одно мгновение нашинковал ее тончайшими ровными полукольцами. Потом взмахом руки сорвал со стены напротив большую сковороду — я едва успел пригнуться, чтобы не получить ею по башке.
Сковорода с грохотом встала на решетку над огнем.
Я обалдел.
— Вот это у тебя магия!..
— Да, есть такое. Знаешь, как говорят: если вселенная что-то забирает у человека, то всегда дает что-то взамен. И наоборот. Закон равновесия… Кубиками наруби.
— Чего? — не понял я.
— Помидоры, говорю, кубиками. Нет, другой нож возьми, этот для рыбы. А этот для мяса. Левее. Да, он самый.
Леандр оттолкнулся от стены и, подкатившись к очагу, плеснул на сковороду масла и через пару секунд высыпал лук. Все зашипело, и вскоре по кухне поплыл приятный сладковатый аромат.
— Леандр, а что значит — быть как гриф?.. — решился я, наконец, спросить. — Это какая-то философия школы?..
— Так очевидно же, — пожал плечами повар. — Давай сюда помидоры, и зелень мне передай, я сам нарублю. И яйца принеси.
Смешав с луком острый перец, помидоры, зелень и еще какую-то зеленовато-белую пасту из плошки, он принялся все это перемешивать деревянной ложкой на длинной ручке.
— Так что это значит? — напомнил я свой вопрос.
— Знаешь, чем отличается гриф от многих других птиц? От орлов там всяких, беркутов…
— Он стервятник?
— Нет, не в этом дело…
Леандр сыпанул в получившуюся кашицу соли и перца, принюхался, довольно крякнул и продолжил помешивать.
— Гриф, Даниил — птица очень терпеливая. Он может парить часами, дожидаясь того момента, когда пробьет его час и придет пора действовать. Он никуда не торопится, не расходует понапрасну силы и не рискует просто так. Есть легенда о грифе, где говорится, что когда всем зверям и птицам раздавали части тела, орел из зависти украл у грифа ноги… — хриплый голос Леандра зазвучал ниже обычного, обретая таинственность, как и подобает голосу настоящего рассказчика. Красноватые блики от очага ложились на его лицо и сильные жилистые руки. — Тот взмыл в небо, и лишь потом обнаружил, что у него нет ног. Орел смеялся — ведь безногая птица не может сесть и отдохнуть, и не может добыть себе пищу. «Сейчас он поймет, что обречен, и упадет грудью на скалы», — думал про себя орел, наблюдая за полетом грифа.
Но гриф не упал на скалы.
«К утру он выбьется из сил и сорвется», — решил орел, засыпая в тот вечер. Но утром, открыв глаза, он увидел, что гриф все так же парит в вышине, широко раскинув могучие крылья.
«Он умрет через неделю от голода», — успокаивал себя орел, но дни сменяли друг друга, а гриф все так же кружил над домом орла. Он вынес горечь предательства, боль неизбежности, голод и усталость, и терпеливо ждал своего часа целых тридцать лет, и каждый день его угрожающая тень следовала за орлом по пятам. Тот нервничал, злился, но ничего поделать не мог. Пока однажды, засмотревшись на своего врага, орел не разбился грудью о скалу. Тогда гриф спустился и забрал у своего врага его ноги.
Теперь он мог спускаться с неба, когда хотел, но мертвые ноги оставались мертвыми и были слишком слабы, чтобы поймать живую добычу.
Но поскольку гриф теперь и сам был на треть мертвецом, он обрел способность пожирать мертвое, как живое. Никто не может, а он сумел. Любой другой, кто попробовал бы напитаться гниющей плотью, немедленно бы околел, но не гриф. Это был подарок богов за его терпение…
— Никто не может, а он сумел, — эхом повторил я себе под нос. — Потому что гриф был силен. И терпелив. Сила и магия — вечно все путают…
Я нутром чуял, что во всем этом есть скрытый смысл. Но ухватить его суть за хвост никак не удавалось. Я словно пытался напеть марш империи, а все равно получался похоронный.
Ну же, Даня, думай! Не зря тебе зеленый про грифа сказал. И про силу. Ой не зря…
— Хлеба вчерашнего нарежь? — донесся до меня будто откуда-то издалека голос Леандра.
Я рассеянно кивнул и отправился выполнять задание.
А Леандр принялся разбивать в пастообразную пряную массу яйца.
Тут негромко стукнула дверь, и в кухне появилась Ника, помятая и сонная.
Боже, какая же она была милая в этой своей сонности! Я б такую с удовольствием убаюкал…
— Утречка тебе, дочка! — широко улыбнулся Леандр. — Иди, садись к столу. У меня тут уже почти все готово.
Ника устроилась на стуле в углу и зевнула, как-то по-звериному высунув на мгновенье розовый язычок. В кудрявых волосах над виском я у нее заметил маленькое белое перышко, и решил пошутить:
— Кажется, кто-то сегодня ночевал в курятнике, — улыбнулся я и запустил руку ей в волосы, чтобы вытащить перо.
Того, что случилось дальше, я никак не ожидал.
Ника изменилась в лице, вся сжалась, как пружина, и отпрянула, будто испуганный зверек. С хорошеньких губок сорвался резкий пугающий звук, похожий на шипение.
А в копне ее волос, взъерошенных моей неловко дернувшейся рукой, выглядывало мягкое черно-розовое кошачье ухо.
Глава 12. Мир, которому я рад
Ника была кошкодевочкой.
Самой, черт ее побери, настоящей, живой кошкодевочкой с пушистыми ушками!
— Вот это да… — выдохнул я, и сердце мое радостно вздрогнуло и забилось быстрей.
Спасибо тебе, господи, за этот прекрасный мир! Впервые я был так искренне рад и благодарен вселенной, что попал сюда!
Все сумрачные мысли, какие до сих пор роились у меня в голове касательно собственного будущего и возможных перспектив, вдруг испарились, поднялись в воздух легким облачком и пролились в мою жаждущую душу живительным дождем надежды!