- У меня не было в моей жизни большего потрясения.
- Так что - понравился? - удивился Саша.
- Ты не то слово употребляешь. "Понравился!.." Меня спасла эта книга, если хочешь знать.
- От чего спасла?
- Долго рассказывать, поверь - и все. То есть, может, и наверное, есть книги и повыше, да у тебя хоть я читал кое-что. Но там все далеко, почти абстракция, а здесь - все мое, со мной разговор - попадание в самую точку. Да ведь мы с тобой его встретить могли - детьми, то есть...
- Странно, - буркнул Саша.
- Да, кстати! - вспомнил Лев Ильич. - У меня тут был смешной разговор - да не смешной, грустный скорей, ну, что делать, есть и такие люди. Что вот, мол, Россия под татарами враз сникла, не только всю ее военную мощь и потенциал смяли, но и душой завяла, не просто дрогнула - внутренне сдалась, хотя татары, пройдя ее мечом и кровью, ушли к себе, так сказать, автономию предоставили. А князья в орде христарадничали, всю святыню отдали, о сопротивлении - сколько уж, двести лет и не помышляли. Я чувствую, знаю, что не так, но ведь и факты...
- Детский разговор. Да и дети испорченные. Что хитрого, ясно кем и испорчены. Не знаю, какие тебе факты... А смерть князя Михаила Черниговского, не дрогнувшего пред Батыем, когда предложили идолу поклониться, не факт? А Роман Рязанский - перед Мангу-Тимуром, принявший смерть на костре, а великий князь Михаил Ярославич, убитый Узбеком, растерзанный татарами в этой самой орде?..
- Вот-вот, - обрадовался Лев Ильич. - Я знал, что так, вот темнота моя! А то, понимаешь, разговор, что, мол, евреи перед Римом не дрогнули, пока их не истребили и Иерусалим не перепахали, но все равно еще через семьдесят лет у них Бар-Кохба объявился, а ведь великий Рим - не кочевники. А русские, мол, князья потянулись за ярлыком к этим самым кочевникам...
- Вон оно что, - усмехнулся Саша. - Так бы и говорил, а я в таких дискуссиях не участвую, доказывать русское мужество перед еврейским хитроумием - не берусь. Уволь.
Лев Ильич уже сидел в кресле, Саша за письменным столом, поигрывая ножом слоновой кости.
- То есть, почему "хитроумие"? Бар-Кохба действительно был воин - ничего не скажешь.
- Да уж и поговорили. Если б не Россия и добрались татары до Рима, хоть и в пору его величия, то ж сказал - кочевники! Ну да, нелепо и говорить.
- Конечно! - все радовался Лев Ильич. - Да хоть Карамзина вспомнить, а ведь еще, кроме Батыя, - Тамерлан, страшная история, если б они до Европы добрались...
- Да уж надо бы кой-кому мозги вправить, - Саша опять усмехнулся.
- И все-таки что-то тут мне не ясно. Дело не в отдельных фактах мужества, пусть они и характерны - а если любишь, душу народа объясняют - но все-таки смириться внутренне, добровольно, ну не добровольно - из страха, забыв про реки крови и варварство, низость, идти за подачкой - а ведь не год, не десять, даже не сто лет. И ведь тысячи и тысячи людей. А какие пространства - где там Орда, за тридевять земель! А мы еще перед евреями недоумеваем - современными, я имею в виду, которые в немецкие печи шли, как стадо. Или это такое христианское смирение - не у евреев, а здесь, в России?..
- Я тебе сказал, - резко оборвал Саша. - Я про эти параллели рассуждать не намерен. А что до того, что государственная катастрофа и народное бедствие, не сравнимое ни с чем - "погибель земли русской", как современник выражался, что это народ сломило - тут всего лишь твое невежество или, как сам же выразился, отсутствие любви - да откуда б она в тебе, любовь, я имею в виду? Для русской культуры татары не стали никаким переломом, никак ее не остановили, может быть, только переместилась к северу. Запустело то, что было уничтожено - из Киева на полудикий Северо-Восток, как историки говорили. Хотя какая там дикость, когда в самом страшном тринадцатом веке, кроме летописи, и Патерик Печерский начинался, Толковая Палея - вот, кстати, противоиудейская полемика. А литургические труды митрополита Киприана, а то, что в его время на Руси был установлен праздник Григория Паламы - это ль не свидетельство духовной мощи?.. Да тебе и не понять! А сколько рукописей, какой поток их хлынул, сколько переписывалось в монастырях, а творения Святых Отцов: аскетика Василия Великого, Исаак Сирии, "Лествица" Иоанна Лествичника, Максим Исповедник, отрывки творений Симеона Нового Богослова, творения об исихии... А ведь не токмо переписывалось - было кому читать! Да уж четырнадцатый-то век - век преподобного Сергия! А расцвет иконописи означает что-то? А спор между Москвой и Царь-градом, а эсхатологические ожидания, апокалиптические настроения, первая идея о "Третьем Риме"? Какое ж духовное оскудение, когда такая немыслимая в ту пору в Европе - духовная высота, напряженность? Вот что характерно, что народ объединило и спасло... Правда, зачем это тебе? - опять оборвал себя Саша. - Если ты про Бар-Кохбу...
- А что Бар-Кохба? - обозлился вдруг Лев Ильич. "А сколько знает, подлец? Правда ведь знает! Хотя, может, и путает, врет, в Европе ведь и Данте был..." - Продемонстрировал, между прочим, наглядно этот самый Бар-Кохба, что есть народ, с которым при помощи палки не поговоришь и на колени его не поставишь. А тоже, кстати говоря, Пятикнижие существовало, Слово Божие в душе народа сохранялось, да и не двести каких-нибудь лет, а четыре тысячелетия! Да каких и Вавилон, и Ассирия, и Египет, и филистимляне...
- Ну вот и договорились, - встал Саша, - очень люблю этот еврейский интерес к русской истории: что-нибудь вынюхать, а потом перевернуть исподтишка... Ты меня извини - ко мне там, слышу, пришли...
- Саша! Сашенька! к тебе гость... Батюшки, Левушка пожаловал? Что ж со старухой и поздороваться забыл? Не тоже так-то... - Ангелина Андревна, все такая же высокая, прямая, с седыми локонами, румяная и чопорно одетая, как в концерт - даже туфли на высоких каблуках.
- Виноват, Ангелина Андревна, простите, профессор к себе затащил.
- Да уж на первый раз... Сколько ж лет-то и не вспоминал про нас?..
- Познакомьтесь - мой старый приятель...
- Костя! - вырвалось у Льва Ильича. Он содрогнулся: "Ну плохо мое дело..."
- Да уж не знакомы ли вы? - удивленно смотрел Саша.
- Как же, имел удовольствие, - Костя был во всегдашнем своем пиджачке, в белой рубашке, при галстуке.
- Однако... - тянул Саша. - Ну что ж, прошу, садитесь.
- А у меня печенье к чаю, - улыбалась Ангелина Андревна. - Домашнее. Полчаса вам на все разговоры... Ладно, ладно, простите старуху, мешать не буду. Лева, а вы - коварный мужчина! - она кокетливо улыбнулась, даже погрозила пальчиком и вышла.
... Ну что я взъелся! - корил себя Лев Ильич. - А почему он должен меня с налету понимать - видимся мы с ним, что ли, что он про меня знает, кроме того, что в юности у него книжки читал? Сам же, небось, на Бар-Кохбу вчера еще обозлился! А может, он тех разговоров объелся, вон, и Володя, тот вчерашний, наговорился, а он и со студентами... Но чем-то не понравился ему Саша, впрочем, он сам себе еще пуще не нравился и главное что-то в себе понять не мог - себя он не мог здесь понять.
- Я вам принес "Раскол старообрядчества". Благодарю вас, Александр Юрьевич. Хорошая книга. То есть, хорошего в ней ничего нет, все известно жалкая никонианская идея, попытка оправдать то, против чего вопиют факты, здесь же собранные, но сам свод материала... И знаете, что мне пришло в голову - в развитие, кстати, нашего с вами разговора? - Костя сидел на краешке дивана, выпрямившись, поглаживал усы. - Эта идея о безблагодатности сегодняшней православной церкви, иерархии - всего лишь чиновной, она объясняется не революционной пошлостью, но корнями уходит куда глубже. Именно, так сказать, характеристическое явление нашей церковной жизни. И дело не в слабостях, не в разврате и сребролюбии попов и епископов, испокон века у нас прославленных теми подвигами. Это лишь следствие - не причина. Ведь это уже в семнадцатом веке знали, что благодать взята и вовсе отнята, что даже вода живая осквернена, что только упованием и плачем можно спастись. А уж причастие и невозможно - раз несомненен перерыв священства у никониан, а отсюда и прекращение тайнодействия. "Вертепом разбойников" уже Аввакум называл ту церковь, а потому "суетно кадило и мерзко приношение". И что бы мы о расколе ни говорили - здесь истина, потому, коль "вертеп", какая ж благодать? И не в исправлении книг, конечно, дело, не в обряде, - в сути. Поэтому и стало все возможно - от Петра до Куроедова - велика ль разница, когда в истоке все замутнено и осквернено?..
- Вы... так сказать, несколько упрощаете... - тянул Саша. - Но впрочем, а почему б и не так? Пусть резко, пусть максимализм, но коль забрезжила истина... А ведь, пожалуй, вы и правы? А?.. А как же! Град рухнул, мечта о хилиазме сокрушена - Третий Рим кончился, а Четвертому не бысть, ибо все скверна - и церковь - не церковь, и тайны божественные - не тайны, и крещение - не крещение, и учение - неправедно. Нет Града - рухнул. А богоносность - она поверх всего, вот в чем фокус! Очень верно!
- Погодите, - встал Лев Ильич. - Как верно? А разве мечта о Граде, Третьем Риме - православная мечта? Разве Град - не в горнем Иерусалиме? А богоносность эта откуда, кем придумана - нет про это ни в Писании, ни у Святых Отцов. Или я ошибаюсь - есть? То есть, в каком-то метафизическом смысле, в каких-то мистических размышлениях о судьбе народа, чуде его церкви, но ты употребляешь как некий богословский термин...
- Вы подумайте! - всплеснул руками Саша. - Ну кто бы мог такое от такой... ожидать?
- Какой "такой"? - со вспыхнувшей вдруг в нем злостью спросил Лев Ильич. Договаривай. От валаамовой ослицы, что ли?
- Лев Ильич очень живо реагирует, я уже заметил, что как только заходит разговор... - попытался смягчить Костя, но Лев Ильич ему не дал.
- Подождите! Шут с ней, с ослицей, у нас старые счеты, еще посчитаемся. Я хотел бы понять... Эта книга... - он подошел к столу и раскрыл книгу, принесенную Костей. - Эту я не читал, или забыл, но про раскол кое-что помню да у тебя ж и брал! Еще Костомаров заметил, что раскол, хоть и гонялся за стариной, но был явлением новой, а не древней жизни. И в этом парадокс раскола - это не я, а историк какой-то сказал. Это все от бессилия и упадка - не от силы веры, потому и за обряд так цеплялись, отсюда и кошмары все эти, и пресловутая странность русской души здесь берет начало - до изуверства включительно, и вся путаница, - поэтому и примстилось кому-то, что Третий Рим оказался царством дьяволовым. Это не старая Русь, а мечта о ней, погребальная грусть о несбывшейся мечте - отсюда надрыв и раздвоение раскола, отсюда - и романтизм какой-то - не зря декаденты так кинулись к расколу... Погодите! крикнул он, когда Саша сделал движение заговорить. - И потому нет тут никакой почвы, а наоборот - да помню я, читал, очень точно ложится на мое православное понимание. Это исход из истории, из соборности - вот тут в чем дело. Не обряд, а антихрист - вот в чем тайна раскола, отсюда и вся апокалиптика... Мечта о Граде на земле? Да чем ты тогда лучше тех жалких иудеев, о которых с такой нежностью только что говорил, которые и споткнулись на мечте о тутошнем царстве Божием? Третий Рим, второй, десятый - какой Рим, когда мир во грехе лежит и нужно заповеди соблюдать? Как ты их соблюдешь, коль станешь Рим сооружать?
- Лев Ильич, вы очень сбивчивы и уводите от темы, мной весьма скромно затронутой, - опять постарался успокоить его Костя, - хотя, может быть, моя мысль о благодати не так уж скромна и даже кажется максималистской, как Александр Юрьевич тут заметил...
- Да что вы, Костя, все путаете меня! - отмахнулся Лев Ильич. - Как могла оскудеть благодать или даже быть отнятой, когда... - да ты, Саша, сам только что напомнил о веке преподобного Сергия! - Что ж, на нем она и почила? А не от него ли - отца этой земли - полетела она пряменько к преподобному Серафиму, да ведь и за пять веков меж ними было ей на кого снизойти? Да на церкви русской она от века - врата ада ее не одолели! Вы мне прошлый раз, Костя, что-то о крещении внушали, так у того ж Серафима сказано, мне отец Кирилл объяснил, что благодать, во крещении данная, отнята быть не может - так вот черным по белому и сказано преподобным. Ты можешь падать и совсем пропасть, но стоит тебе найти силы, руку увидеть и почувствовать - так ты и спасен! Да как вы мне могли внушать об отсутствии благодати на жалких священниках, когда тот же Серафим еженедельно исповедовался и причащался Святых Тайн у батюшки, который ему всякие пакости строил! Это ли вам не факт! Или вы и преподобного в лицемерии заподозрите? - Льва Ильича трясло, но он уже не в силах был сдерживаться. "Ну что я, чего мне так тяжко все?.." - мелькнуло у него.
- Лева, да я тебя просто не узнаю? - Саша тоже стоял и разводил в недоумении руками. - Ты чем все эти годы занимался, откуда такие, так сказать, религиозные реакции?
- Лев Ильич крестился неделю назад, - вставил Костя. - Сильное потрясение для непосредственной натуры. Мы уж с ним объяснялись на этот счет.
- Крестился?!.. Да не может того быть!.. Мама! - крикнул Саша, шагнув к двери и распахивая ее. - Мама! Ты слышишь? Иди-ка сюда!..
- Что случилось, Сашенька? Ты такой встревоженный? Чай на столе... Прошу.
- Ты слышишь, мама, Лева наш выкинул номер - крестился! Кстати - ну прямо в самый раз к нашему недавнему разговору...
Ангелина Андревна вглядывалась в Сашу, пытаясь понять его отношение.
- Лева?.. Да, это случается. Вот и у Юрия Владимировича, покойного твоего отца, был приятель, забыла фамилию... тоже выкрест. Еще до революции, он потом крупным нэпманом стал. Но ведь не помогло. Сгинул, как многие...
- Мамочка, ты прелесть! - расхохотался Саша. - Ну в самую точку! А? Костя, не правда ли?.. Ну идемте чай кушать, хотя по такому торжественному случаю можно и наливочку, мама, а? Ту, заветную?..
Они сидели в столовой, за большим овальным столом, накрытым белой хрустящей скатертью. Над столом люстра: "Паникадило восемнадцатого века, вспомнил Лев Ильич, - музейная вещь". Все то же серебро, посуда, рокфор, ветчина, сверкающее в вазочках варенье... Ангелина Андревна торжественно внесла графинчик с темно-алым напитком.
- Все как ты просил, Сашенька!..
- Ну и отлично, мама. Прошу, приступим...