отправитесь в приватную кабинку, скажи, что тебе дурно, разбей ампулу о пол и беги. Это
все, что мне от тебя нужно.
- Мистер...
На этот раз хватило замаха. Никки заткнулась сама. И заплакала.
- Посмотри сюда, - я достал из бумажника фотографию женщины, чудовищно похожей на
плачущую стриптизершу, - сейчас на этом столе лежит лишь фото твоей матери. Позже
здесь окажется сама миссис Моррисон. Не вздумай обращаться в полицию. Кто знает, где
могут оказаться мои уши. Бери, - я протянул ей зарин, - надеюсь, ты все сделаешь
правильно. Пошла вон.
Я помню то интервью, в котором миссис Грайм обливалась слезами и недоумениями в
связи с чудовищным поступком мужа - всеми горячо любимого преподобного, такого
жизнерадостного и светлого человека, который случайно изнасиловал маленькую
девочку.
- Я...я никогда не подозревала, что Спенсер...о, боже....я больше не могу, простите,отныне я ничего не хочу знать об этом человеке...простите меня...
И ушла в сопровождении дочери и детектива Моррисона...
И правда: больше всего подозрений вызывает человек, который кажется счастливым.
Поколение людей, полагающих, что предсмертная записка - это романтично. Драматично.
Что в этих записках есть что-то особенное. Всего лишь набор букв, которые ничего не
значат.
Тебя оценивают по худшему поступку в жизни, и сколь бы ты ни раскаивался - все тщетно.
Вселенская память сохранит в себе лишь те говенные очистки, что вырвались откуда-то
изнутри. А люди, спросишь ты? Они забудут. Или умрут. Просто чуть позже.
Дверь я оставил открытой для своих гостей в форме.
Пульс - пятьдесят один.
Лег на стол, затянул удавку и принялся ждать.
Урок патофизиологии номер два:
"Когда дыхание ограничено, тело не может избавиться от углекислого газа, концентрация
которого в крови увеличивается с каждой секундой удушения".
Повышается вязкость времени. Словно замедленные кадры черно-белого кино.
"Он здесь, здесь этот ублюдок!"
"Включить освещение! Не вздумай шевелиться, сукин ты сын, или я тебя пристрелю!"
"Все, мы его взяли".
Меня ведут к полицейскому автомобилю мимо двух самодовольных физиономий - Никки и
Спенсера Грайма. Ее отца. И они не понимают, почему я улыбаюсь.
В комнате для допроса детектив Чарльз расстегивает наручники, закуривает и достает
улику номер один - ампулу зарина, которая не успела попасть в лабораторию. Я выбиваю
крохотный сосуд из руки детектива. От удара о стену ампула разбивается. Ой, какая
жалость...
"Всем покинуть здание, живо!"
А я начинаю громко смеяться.
Пятьдесят пять.
Детектив не думал, что я решу покончить жизнь самоубийством. А я ничего и не решал.
Крысы покидают корабль полицейского управления с небывалой скоростью. Видите ли, в
комнате для допроса разбилась ампула...с водой.
А где-то неподалеку мой приятель Максвелл двумя выстрелами в голову прикончил
немолодую стриптизершу Никки и ее отца - старого сраного насильника Теодора Спенсера
Грайма. А главный подозреваемый сидит в участке и смеется...
Шестьдесят.
- Все ли я правильно понял, друг: ты попросил меня поприсутствовать в момент, когда