— Зачем? — успел крикнуть Фьольвир.
Но было уже поздно. У хлюпающего горлом, выдувающего красные пузыри Хворвика подломились колени. Он упал, и его остекленевшие глаза, казалось, с немым удивлением уставились на собирающийся над ним алый, горячий, кровяной сгусток, повисший на тонких стебельках истекающих струек.
— Зачем, — повторил Фьольвир.
— А надо было тебя, да? — ухмыльнулся Унномтюр, возвращая меч в железные петли на поясе. — Чтобы ты, а не он хрипел и шел за теми, кто отправился в посмертный мир во дворце? Нет, арнасон, герой должен быть один, и это ты.
Он посмотрел на Фьольвира.
— Не переживай, — сказал он, — мы запомним его имя. Хворвик Ваньярген! Ты сложишь о нем песню. Или даже две. Сагу! Во всяком случае, он послужил великому делу спасения мира.
— Послужил ли? — хмуро спросил Фьольвир. — Можно же было как-то…
— Как? — подступил к нему Унномтюр и качнул головой на стоящую стеной тьму. — Скажи мне, как?
— Но он же…
— Что?
— Я думал, он будет с нами.
— Он был с нами! — воскликнул Унномтюр. — Мало того, он умер не так бесславно, как те люди в зале.
— Все равно… — упорно сказал Фьольвир.
— Ничего не все равно! — рассердился Унномтюр. — Вспомни про Бьеннестад, вспомни о кааряйнах, вспомни о всех, кто уже умер и еще умрет. Их тебе не жалко? Никого не жалко? Путь героя не усыпан цветами и пухом. Часто приходится делать выбор между не самыми хорошими вещами.
— Но ты знал, что Мтаг устроит ловушку! — крикнул Фьольвир.
— Знал.
Ответив, Унномтюр отвернулся к покачивающемуся в воздухе кровяному пузырю. Он достиг размера лошадиной головы, и тонкие нити, связывающие его с Хворвиком, втянулись внутрь.
— Знал. Предполагал. И потому рассчитывал наперед. — Унномтюр достал из рукава кошель с монетами. — И если бы мне случилось снова выбирать, тащить ли несчастного Хворвика с собой, я сделал бы это без раздумий. Пойми, арнасон. У нас нет времени кого-то жалеть или сомневаться в том, правильно ли мы поступаем. У меня есть задача. У тебя есть задача. И если мы с тобой вместо спасения мира начнем сокрушаться о Хворвике и всех остальных…
Он качнул головой. Пустое лицо сложилось в гримасу — кривая борозда усмешки «воткнулась» в морщины щеки, съехавшей на сторону вместе с носом.
— Тогда я не понимаю, кто мы, — сказал Фьольвир.
Унномтюр вздохнул.
— Ты — герой, я — посланник с толикой божественной силы. Мы с тобой оба не совсем подготовлены к нашим миссиям. Так бывает. И что нам теперь? Бросить все и удалиться? Или тебя задело сказанное макафиком?
Он выловил из кошеля серебряную монету и повертел ее перед глазами.
— Но если боги — такие, — сказал Фьольвир, запахиваясь в везинг, — то, может, не стоит их и спасать?
— Боги такие, какие есть. Других нет.
Унномтюр, чуть присев, подкинул монету вверх. Сверкнув, она влетела внутрь пузыря, и тот, словно в него добавили иной краски, пустил по окружности тонкий серебряный завиток. Унномтюр достал следующую монету, уже золотую.
— Мтаг, в сущности, правду говорил, — сказал он, пристраивая желтый кругляш на ногте большого пальца. — Но с правдой как, арнасон? Часто тебе рассказывают не всю правду. Вот сказал он, мол, Йорун такой и сякой, Стергрун — не лучше, Офнир — придурок не от мира сего, а про Хэнсуйерно и так всем известно, им детей пугают, он чудищ создает и макафиков пестует. Все это правда? Правда.
Пальцы щелкнули. Монета, вращаясь, канула в пузыре. Золотой завиток растянулся рядом с серебряным. Кровяной шар словно потяжелел, дрогнул и стал медленно опускаться к земле, но Унномтюр быстро протянул руки и, не касаясь оболочки ладонями, все же заставил его вновь подняться на уровень плеч.
— Но есть и другая правда, — сказал он, бросив взгляд на Фьольвира. — Разве те же Йорун, Стергрун, Офнир и Хэнсуйерно не помогают людям? Не внимают их просьбам? Не защищают от бедствий? Не посылают ваэнов и героев? Может они занимаются истреблением человечества? Нет.
В его пальцах появилась новая монета.
— Может они черпают силу из страданий людей? Тоже нет, арнасон. Есть ли у них цель обрушить мир во тьму?
Унномтюр повернул голову.
— Нет, — произнес Фьольвир.
— Ну, вот, — кивнул Унномтюр. — Правда ведь? Да? Тоже правда, — с удовлетворением добавил он. — И что получается?
Еще одна монета со щелчком канула в пузыре.
— Получается… — Унномтюр высыпал из кошеля остатки золота и серебра на ладонь. — Получается, что оба мы, и я, и Мтаг, правы. Но это только на первый взгляд. Потому что у каждой правды есть последствия.
— Как это? — спросил Фьольвир.
— Ну, это просто.
Унномтюр принялся по одной опускать монеты сверху, будто повар в котел. Пузырю это не нравилось, пузырь потрескивал, дрожал и обильно гнал струйки крови по золотым и серебряным канавкам. Жаркое свечение то и дело острыми лучами стало пробиваться изнутри. Фьольвир, замерев, наблюдал.
— Так вот.
Унномтюр осторожно подставил опустевшую ладонь и дал монетно-кровяному шару лечь в пальцы.
— Ах! — сказал он, со свистом втянув воздух. — Горячо! Про последствия. Как отличить правду от правды? Глупый, казалось бы, смешной вопрос. Ты вот, арнасон, наверное, хотел бы спросить, зачем их отличать, если оба слова, и Мтага, и мое, — правда? Но в том-то и беда, что тебе необходимо сделать… с-с-с… выбор.
Унномтюр обхватил второй рукой запястье руки с пузырем. Тот колыхался, будто живой, и шел пятнами. Унномтюра заколотило. Фьольвир почувствовал, как выгибается под ногами пятачок тропы. Тьма вокруг стреляла черными искрами.
— Так… арнасон… — прохрипел Унномтюр. — Держи меня.
— Что? — не понял Фьольвир.
— Ру… руку держи… помогай.
— Руку?
— Вверх.
— Ага.
Фьольвир обхватил плечо спутника. Мышцы Унномтюра были как булыжники.
— Вверх!
— Сейчас.
Фьольвир налег, и ему показалось, будто он пытается сдвинуть гору. Или целого Эйяльтога. Пузырь дышал близким жаром. Пальцы так и норовили соскользнуть. Кое-как Фьольвиру удалось сцепить и как рычагом в сцепке приподнять локоть Унномтюра, но сил на это ушло столько, что он несколько мгновений бессмысленно сопел носом в хельк.
— Арнасон, — прошипел Унномтюр.
— Да, — отозвался Фьольвир.
— Еще не все.
— Я знаю.
— Так давай.
Фьольвир собрался. Какой-то пузырь из крови и монет… А он все-таки герой. Ну, хотелось бы так думать. Почти герой. Победитель Коггфальтаддира. Крушитель кааряйнов. И еще той твари у колодца. Он забыл, как ее звать. На «У»? На «А»? Во всех случаях вклад его, конечно, сомнителен, но если составлять песнь, прославляющую его подвиги… Хотя Хворвика Унномтюр зря.
— Арнасон…
— Здесь, здесь.
Фьольвир подсел и помогал тянуть руку Унномтюру уже всем, чем придется — плечом, головой, спиной, ногами, криком. Пузырь все больше тяжелел, все больше наливался жгучим светом, и тьма от него брызгала в стороны, обнажая то часть тонкого пути, то шероховатый камень, уходящий отвесно куда-то ввысь.
— Глаза, — выдохнул Унномтюр. — Глаза прикрой.
— Что?
— Глаза, Хэн тебя примори!
Фьольвир, продолжая задирать руку спутника вверх, зажмурился, но на мгновение все же запоздал. Свет полоснул лезвием, доставая, казалось, до самого затылка, под веками сделалось жарко, колко, влажно. Фьольвир уронил голову на грудь, пытаясь погасить боль, и закрылся ладонью.
Что-то негромко хлопнуло, как везинг или фенрика на ветру, прокатилось по плечам, царапнуло, обмахнуло лоб.
— Эй? Жив? — услышал Фьольвир голос Унномтюра.
Подняв голову, он открыл один глаз и ничего не увидел, кроме округлого, плывущего вслед за взглядом пятна. Тогда он закрыл этот глаз и открыл другой. Все было тоже. Вместо окружающего мира был лишь свет, слегка затененный по углам.
— Не вижу, — прошептал Фьольвир.
— Говорил же я тебе!
Посреди светового пятна на мгновение возникла зыбкая фигура, Фьольвира дернуло, повернуло, рука Унномтюра приподняла подбородок.
— Смотри на меня!
— Смотрю, — вытаращился Фьольвир, наблюдая свет и некие искажения его по краям.
— Что видишь? — спросил Унномтюр.
— Свет.
Веки Фьольвиру прищемило, прижало, раздвинуло. Пальцы у Унномтюра делали свою работу, не заботясь о чужом удобстве. Фьольвир решил, что сейчас, должно быть, Унномтюр заглядывает ему в глаз.
— Только свет?
— Да.
— А сейчас? — спросил Унномтюр.
Фьольвир почувствовал движение воздуха.
— Свет.
— А еще что-то?
Фьольвир снова ощутил легкое дуновение. В слепом пятне света перед глазами лишь слегка перелились световые слои.
— Нет. Смутно.
— Понятно.
Унномтюр надавил на глазные яблоки с такой силой, что Фьольвиру показалось, будто пальцы спутника проникли в мозг.
— Ай!
— Все, все уже.
Пальцы Унномтюра исчезли. Но пятно света никуда не делось, правда, в центре его заплясала пульсирующая темная точка, как крупинка невесть как попавшего в глаз песка. Ее жутко хотелось сморгнуть.
— Что видишь?
— Свет, — честно ответил Фьольвир, жмурясь.
— Ладно, — сказал Унномтюр. — Некоторые всю жизнь проводят во тьме. Пошли. У нас тропа открылась.
— Но как же…
— А вот так, арнасон.
Унномтюр взял руку своего провожатого и положил себе на плечо. Фьольвир сжал пальцы на облезшем хельке.
— Смешно, — сказал он.
— Ты к чему? — спросил Унномтюр.
— Слепой герой.
— Это временное явление. Через день или два твое зрение поправится.
Они двинулись: Фьольвир шагал за Унномюром, но видел лишь свет. Причем было без разницы, закрыты его глаза или открыты. Свет колыхался пологом. А черная точка танцевала, изредка выбрасывая в стороны тонкие волоски. Казалось, паук пробует выбраться из дыры.
— Выйдем не там, где Мтаг, — сообщил Унномтюр.
Фьольвир вздохнул.
— Хворвика мы все же зря.
— Нет! — разозлился Унномтюр. — Нет! Это была необходимость! Или мне нужно было выбрать того, с ножкой от стула?
— Ты мог справиться с охранниками и без нас, — сказал Фьольвир. — Так ведь?
Унномтюр похлопал его по ладони на своем плече.
— А что бы делал тогда ты, арнасон? — спросил он. — Наблюдал, героически стоя в стороне? В носу ковырял? Мне ужасался? Нет уж. Герой сражается. Герой действует. Я не собираюсь все делать за тебя.
Какое-то время они шли молча.
— Так вот, — сказал Унномтюр, поворачивая из света в свет, — про правду и ее последствия. Тебе еще интересно, арнасон?
— Не очень, — сказал Фьольвир.
Он считал и слушал свои шаги, ловил бедром полу везинга, чувствовал под пальцами оспинки на топоре. Была бы еще лодка, и можно подумать, что плывешь в Тааливисто. А на берегу уже отец, Хейвиска, Гайво гавкает.
— А зря, — сказал Унномтюр. — Ты послушай. Вот если бы ты знал одну правду Мтага, что все боги — большое зло, и люди — зло, и весь мир — пыль, стал бы ты героически всех и все спасать?
— Ради чего? — спросил Фьольвир.
— Не ради чего, а просто, потому что так надо. Стал бы? Если бы у тебя был выбор?
Фьольвир задумался.
— Нет, наверное, — сказал он после десятка пройденных крафуров. — Если все оно никуда не годное, к чему спасать?
— А людей не было бы жалко?
— Так зло же.
— Во-от, — протянул Унномтюр. — И ты мне еще про Хворвика… Стражников жалко было?
— Так они нападали!
— Все равно люди.
— Так убили бы!
— То есть, защищаясь, не жалко? Хорошо. Пусть. Теперь, если бы ты знал мою правду, арнасон. О том, что мир, не важно, плохие или хорошие боги им правят, ждет гибель, смерть всего живого, и никто этого не заслуживает… Ты бы стал его спасать? Если бы это зависело от тебя?
Тонкий путь уходил под ноги крафур за крафуром, а Фьольвир молчал.
— Эй, — позвал Унномтюр. — Ты уснул, арнасон?
— Я думаю, — сказал Фьольвир.
— О чем?
— О том, что я… что мне, может быть, все равно. Если бы я умер…
Унномтюр остановился. Фьольвир ощутил, как везинг на груди собирается в складки под чужими пальцами.
— Все равно? Умер?
Свет зарябил у Фьольвира в глазах.
— Мы зачем идем? — выдохнул ему в лицо Унномтюр.
— Спасти мир, — ответил Фьольвир.
— Но тебе, кажется, этого не хочется?
Щеки, глаза Фьольвира обдало жаром. Но он смело посмотрел в свет.
— У меня никого нет, понял? — выкрикнул он. — Я иду не знаю, зачем, и ты долбишь мне: надо, надо, надо! Люди же! Боги же! Тьма же! Ай-яй-яй! Все кончится! Шкатулка эта хитровыделанная. Дверь, вахены. Как же так? Больше некому. А мне на все наплевать, понял? На все!
Несколько мгновений стояла тишина, и Фьольвир слышал только свое дыхание.
— Понял, — наконец негромко сказал Унномтюр. — Понял, арнасон. Такое бывает. Такое и у меня было, когда происходили вещи, которые мне лично были противны. О которых я сожалел, даже если их делал не я, но случались они при мне, а я никак не мог этому помешать. Ничего не хотелось, сил не было. Но давай об этом позже? — Он встряхнул спутника так, что у того клацнули зубы. — Когда мы догоним и убьем Мтага, арнасон, ты сможешь жаловаться, сколько и кому хочешь. Мне, мертвецам, Йоруну со Стергруном, всем войца-пекка разом, воде и небу. Даже старику Хэну сможешь рассказать, как я тебя мучал и истязал, он всех внимательно слушает, хотя кажется, что спит во время исповеди. А потом я лично отвезу тебя в Тааливисто. Думаю, мне разрешат. Все, тебе легче?
— Нет, — сказал Фьольвир.
— Бывает. Потом пройдет.
Унномтюр снова положил руку спутника себе на плечо, и их путешествие по тонкому пути продолжилось. Свет покачивался перед Фьольвиром. Он думал, что можно, наверное, было бы сесть и никуда не идти, потеряться, раствориться, но Унномтюр тогда взвалит его на спину и понесет. С него станется. Почти герой на чужой спине — куда это годится? Нелепица. Дурь.
Он думал, что не так спасают мир. Когда рядом напарники, воины и друзья, боги и ваэны, за спиной — дома, женщины и дети, а напротив — враги, пусть хоть тьма до неба, вот как спасают. В одном строю, с криками «Хейя, Накки!», потому что Наккинейсе была ко всему прочему и богиней победы. А когда ты бежишь за каким-то макафиком, и приходится лить кровь, как воду, направо и налево, а ты одной ногой в лодке… и Хейвиска, милая Хейвиска ждет его…
— Шевевелись, арнасон! — поддернул его Унномтюр.
— Шевелюсь.
Сбитый с мысли, какое-то время Фьольвир шел за спутником быстрым шагом, но через десяток-другой пройденных крафуров снова зашаркал, поплелся нарочито медленно, заставляя провожатого подстраиваться под неспешный ритм. Потом уже и закапало, и свет перед глазами ощутимо замерцал, словно дождь имел над ним некую власть. Фьольвир зажмурился. Стало легче.
— Капает? — спросил Унномтюр.
— Да.
— Тогда будем выбираться.
Они резко свернули. Несколько раз Унномтюр звенел железом о камень, шипя под нос непонятные слова. Дождь заморосил. Под ногу Фьольвиру попался какой-то гладкий предмет, соскользнув с которого он чуть не потерял плечо-ориентир, схватившись в последний момент за косицу хелька. Свет и свет. И паучок, гуляющий сам по себе. Было странно не видеть ничего больше.
Наконец Унномтюр остановился.
— Постой здесь, — сказал он.
Послышался треск паутины. Потом что-то стукнуло, с протяжным скрипом в лицо Фьольвиру дохнуло сыростью. Шаги Унномтюра отдалились. Пропали. Несколько капель укололи Фьольвиру лоб. Он стер их пальцем, облизал палец губами. Солоно.
— Давай… вот, — появившийся Унномтюр потянул его на себя.
Фьольвир запнулся.
— Ногу! Ногу выше! — потребовал Унномтюр. — Здесь ступенька.
Ногу пришлось задрать на уровень живота.
И все равно всю работу по преодолению преграды выполнил Унномтюр, буквально вздернув Фьольвира вверх. Колено того больно ударилось о ребро невозможно высокой ступени, зубы щелкнули. Бугристый камень токнул в плечо.
— Сюда.
Унномтюр, приобняв, повел хромающего Фьольвира сквозь звонкий перестук капель в шорохи и попискивание крыс, в глухое, шелестящее эхо большого помещения.
— Где мы? — спросил Фьольвир.
— Не знаю. Какой-то замок. Подвал, — отозвался Унномтюр.
— А Мтаг?
Они поднялись по короткой лестнице.
— Думаю, добывает второй ключ. Мы встретим его у третьего. Я знаю, где это. Садись, здесь, кажется, лавка.
Фьольвир ладонью нащупал гладкое дерево, уселся, вытянув ударенную ногу.
— Здесь темно? — спросил он.
— Как у Хэнсуйерно в мертвецкой, — ответил Унномтюр.
— А что у него там?
— Мертвецы и темнота, что еще?
Фьольвир ощутил щекой легкий ток воздуха.
— Кажется, тянет слева, — сказал он.
— Я посмотрю.
Унномтюр оставил спутника одного. Его шаги звучали все глуше, пока не пропали совсем. Фьольвир нащупал конец лавки, подвинулся и лег. Всюду был свет. Под смеженными веками паучок притих. Так бы и лежать, подумал Фьольвир. Слепота его не пугала. Кажется, и так он видел слишком много лишнего. Одних мертвецов столько, что иной за всю жизнь не увидит.
Разве я герой? — подумалось ему. У героя нет сомнений и есть желание подвига. А у меня наоборот. Сомнений — целая гора. Спасай мир, спасай. Плыви, беги, мерзни. Спасай. Ой-да, потом, конечно, все хором скажут: какой ты молодец, Фьольвир Маттиорайс! Сам Йорун пожмет руку: добро пожаловать в Тааливисто! Лучшее место для таких, как ты!
А еще, наклонившись, шепотом добавит: место с собой рядом выделить не могу. Пойми, это не в моих божественных силах.
Ну и стоишь, в общем, и улыбаешься, как… герой.
Надо ему это?
Так-то, если подумать, у него — своя правда. Как у Унномтюра или Мтага. Если ее попытаться оформить в слова, то, наверное, получится набор усталых ругательств. А что? Правда разная, бывает и такая. Его правда — он не герой. Даже когда ватангером ходил по городкам и селам юга, подряжаясь на грязную и тяжелую работу за несколько монет. Даже когда в Выкормышах целую ночь с отцом рубился с эггвельснаке. Как вспомнится — мороз по коже. Лет десять уж назад…
Фьольвир вздохнул. Он почти задремал, когда с шумом появился Унномтюр и согнал его с лавки.
— Сейчас, — пробормотал он, перетаскивая что-то, невидимое Фьольвиру. — Переночуем здесь. Башня нежилая, отдельная, но оно и к лучшему. Местность я не узнал, темно. Что тут за люди или нелюди — не понятно. Так что пока без света, зато шкуры нашел и мешковину.
— Крысы пищат, — сказал Фьольвир.
— Это как раз не страшно, — заявил Унномтюр. — В плохих местах крысы не водятся.
Он принялся что-то подтаскивать, составлять, прилаживать одно к другому. Скрипели ножки, звонко постукивали друг о друга деревянные бока. Потом зашуршала раскладываемая мешковина.
— Все, ложись, — сказал Унномтюр. — Я тут из лавок вроде лежака соорудил.
Фьольвир слепо протянул руки. Унномтюр помог ему заползти.
— Как?
— Ничего, — сказал Фьольвир, вытягиваясь.
— Ну а я рядом.
Унномтюр слегка подбил спутника в бок, заставляя подвинуться. Какое-то время они лежали неподвижно. Наброшенные шкуры пахли сыростью и гнилью. Фьольвир смотрел в свет и слушал дыхание товарища. Унномтюр, кажется, постукивал по дереву костяшками пальцев.
— Светло, — сказал Фьольвир.
— Наоборот, ночь, — проговорил Унномтюр и зевнул.
— Не хочу быть героем, — помолчав, сказал Фьольвир.
— Это странно, — лениво заметил Унномтюр. — Все люди хотят быть героями. До богов, понятно, не дотянуться. А героем может оказаться каждый. Ну, так людям думается. Так они хотят думать. Тогда и песни, и саги, и женщины, и внимание и почет.
— И кровь.
Унномтюр вздохнул.
— Ты снова о Хворвике?
Фьольвир приподнялся, поправляя мешковину.
— Нет, не о нем, не только о нем, — сказал он, вновь укладываясь. — Но мы просто… Почему только кровь и мертвецы? Идем по тонкому пути — кровь. Сходим с него — мертвецы. И снова кровь.
— Такова нить судьбы, — сказал Унномтюр.
— Но ведь Утойи уже нет.
— Значит, нашей судьбой ведает Мтаг, раз мы его преследуем, а кровь и мертвецы — это его подарки.
— Не хочу, — сказал Фьольвир. — Я бы по-геройски посидел в таверне за ужином.
— Давай поспим, — предложил Унномтюр. — Возможно, утром будет тебе таверна. Огни в домах я видел.
— Лопатку свиную бы, — пробормотал Фьольвир. — Только хорошо прожаренную. Без крови. И хлеб. И голову сыра.
— Тоже без крови?
— Иди ты.
Фьольвир поддал спутнику локтем.
— Думаешь, мне легко? — сказал вдруг Унномтюр. — Думаешь, мне не хочется все бросить и сказать: да идите вы все изначальной тьме в самую задницу? Я помню, как Йорун на мне срывался. А это бывало часто, арнасон. Нрав у Йоруна тот еще. Искры и молнии. Помню, как Стергрун гонял меня по всему дворцу до изнеможения, а когда я падал, резал мне спину. «Встать, воин! Поднимайся, трус!». Я помню, как Накки предавала меня. От скуки, из любопытства, что за наказание изобретет мне Йорун, просто от резкой перемены настроения. Среди богов и богинь это в порядке вещей — предавать. И у меня гораздо больше причин ничего не хотеть, арнасон. Тьма так тьма. Пусть макафик делает свое дело, а вахены — свое. Но я здесь.
Он умолк, потом толкнул Фьольвира плечом.
— Спишь?
— Нет, — ответил Фьольвир. — Думаю.
— О чем?
— Обо всем.
— Знаешь, — негромко сказал Унномтюр, топнув ногой на крысиный писк, — когда ты единственный можешь что-то сделать, спасти, сохранить, бездействие жжет сильнее огня. А мы можем, арнасон, мы можем остановить Мтага. Какой бы он ни был, а мне дорог этот мир. И боги дороги. Даже Хэнсуйерно с его женой. И Накки я люблю, пусть потом Йорун хоть каждый день подвешивает меня за яйца.
— Больно, должно быть, — заметил Фьольвир.
— Больно.
— То есть, никто больше.
— В том-то и дело. Только мы, арнасон. Наверное, это не очень приятно, быть таким героем, — сказал Унномтюр. — Когда не спросясь, когда уже одной ногой в Тааливисто… Но больше некому, арнасон.
— Да я понял, понял.
— Все будет потом.
— Я понял.
— И Хейвиска твоя…
— Все, заткнись.
— Спи, арнасон. Все будет.
— О, боги! — воскликнул Фьольвир и накрылся шкурой с головой.
Правда, все равно было светло. Но свет был неяркий, и Фьольвир скоро уснул. Он не видел, какУнномтюр встал и перебил, передушил всех крыс в помещении. Писк выводил его из себя.
Проснувшись, Фьольвир обнаружил, что слепота его кончилась. Он помотал головой, поморгал. Из полутьмы проступили сложенные из камня стены, упирающиеся в низкий сводчатый потолок. Из мебели — только лавки. Из бокового прохода тянуло прохладой. Часть стены там розовела от света.
Унномтюра рядом не было.
— Эй.
Прихватив шкуру, Фьольвир направился к выходу. Короткий коридор вывел его к началу взбегающей вверх лестницы и чудовищному пролому, лишившему башню арочных дверей и большей части стены. Есть раны, считающиеся смертельными. Для башни пролом, похоже, явился как раз такой раной.
По черной земле, усеянной обомшелыми камнями, скакал косматый, пустолицый Унномтюр. Он был гол до пояса. В руке его посвистывал меч. Иногда клинок словно терялся из виду, настолько Унномтюр был быстр.
— Арнасон!
Разглядев Фьольвира, Унномтюр приостановился.
— Я снова вижу, — сказал Фьольвир.
— Замечательно! Иди сюда! — позвал его Унномтюр.
— Зачем?
— Иди-иди.
Предчувствуя, что его сейчас будут показательно бить, Фьольвир скинул шкуру и медленно перешагнул через валун. Он оказался на истоптанной, взрыхленной площадке, ограниченной камнями с трех сторон. Неподалеку темнели остатки крепостной стены, дальше поднимался ввысь холм, по которому, как путники, взбирались дома, сложенные из рыжеватого песчаника. В утреннее небо тянулись прозрачные дымки.
— Готов, арнасон? — спросил Унномтюр.
— К чему?
Унномтюр атаковал.
Фьольвир никак не ожидал, что его спутник совершит нападение без предупреждения, но с изумлением обнаружил, что держит топорик в руке и, мало того, каким-то образом дважды отбил выпады.
— Молодец! — похвалил Унномтюр, обходя его кругом.
Глаза его сверкали, будто драгоценные камни.
— Это я? — спросил Фьольвир, поворачиваясь за соперником.
— Ты, арнасон, ты!
— Откуда?
Дзонн! Железо скользнуло по железу. Удивляясь самому себе, Фьольвир изогнулся и выставил ногу. Подсечка, впрочем, не сработала, но Унномтюр довольно фыркнул.
— Потому что ты, арнасон, — герой.
— Я не герой!
Фьольвир отбил очередной выпад и перешел в контратаку. Шаг, прыжок, разворот. Топорик словно превратился в живое, желающее клюнуть или ужалить существо, пробующее на вкус крепость оружия противника. Дзонн! Данн! Унномтюр, уклоняясь, скользнул к земле. Пыфф! — в глаза Фьольвиру полетели комья.
— Ты герой, арнасон!
Фьольвир мотнул головой.
— Разве?
Он встретил рванувший к шее клинок топорищем, подбил его вверх и одновременно, подшагнув, выкрутил левый локоть. Ах! Удар в челюсть получился на загляденье. Унномтюр опрокинулся на землю.
Фьольвир навис над ним, скалясь, и озадаченно опустил оружие, когда его противник захохотал.
— Ты разве не чувствуешь, арнасон?
— Чего?
— Что ты — герой. Ну же!
Унномтюр вскинул руку, и Фьольвир помог ему подняться.
— Ты поддавался, — сказал он, чувствуя, как бродит в теле неясная сила.
— Да-да, — закивал Унномтюр и принялся отряхивать штаны от земли. — Делать мне нечего. Нет, мой друг, так это в наших краях и работает. Мало быть выбранным в герои. Это только первое условие. Необходимо еще и самому к этому прийти. Словно тонким путем. Вот здесь. — Он приложил ладонь к груди. — В сердце.
Фьольвир вздохнул.
— Я просто… Ты же иначе от меня не отстанешь.
— Нет, конечно!
— Значит, надо удохлить Мтага. Так я решил и уснул.
— Правильно.
— А потом — в Тааливисто.
— Это уж как захочешь.
— Странно.
Фьольвир склонил голову, вслушиваясь.
— Что? — спросил, глядя на него, Унномтюр.
— Как будто…
— Ну!
— Кажется, я действительно стал сильнее.
— О, открытие сделал! — рассмеялся Унномтюр. — Ты, конечно, не совсем полноценный герой, все-таки мы оказались в непростой ситуации, но что-то героическое в тебе есть! Эта воинственная борода, этот грязный везинг!
— Иди ты!
— Оу!
Унномтюр в шутку скривился от тычка в плечо.
— Я сильнее могу! — заявил Фьольвир.
— Не надо, — вскинул руку Унномтюр. — Кстати, знаешь, арнасон, что это за место? Здесь раньше стоял Кьеркек, город-крепость. Сильные люди правили в нем, сильные и жадные. Почитали Оккима-Лаити, ну и Хэнсуйерно заодно. Очень им нравилось делать из захваченных в плен людей вечных мертвых рабов. Целый орден макафиков пророс здесь. Оккима-Лаити пестовала их, как могла. Очень много зла натворили вокруг. Хотели даже часть подземного мира с городом связать.
Он вздохнул.
— Лет триста назад было.
— И что? — спросил Фьольвир.
— Вот то, что осталось от Кьеркека, — кивнул Унномтюр на башню.
— Йорун?
— Зачем? Не божеское дело! Хотя Йорун, конечно, безусловно может. Но справился и герой. Ландольор. Слышал о таком?
Фьольвир мотнул головой.
— Эх, арнасон, темный ты человек! — со вздохом заявил Унномтюр. — Вот уж герой был так герой. Светловолосый, мускулистый хортунг. Народ был такой на землях к западу от вас — хортунги. Их потом зимняя болезнь подчистую выкосила. Безжалостный и бесстрашный был герой. Правда, немного простоват.
— Как я?
— Ты придурковат, арнасон. А он простоват. Есть разница. Башню, кстати, он собой проломил. Остальное все разнес по камешкам к войца-пекка! Я за ним присматривал, видел, как он макафиков по окрестностям гоняет. Все их колдовство отскакивало от него, как меч от щита. Всякие чудовища, что макафики вызывали из первопраха подземного мира, были ему на один удар.
Унномтюр подобрал с земли рубаху и везинг и принялся одеваться.
— Есть хочешь? — спросил он как бы между делом.
— Очень! — сказал Фьольвир, шевеля плечами.
Ощущение огромной силы казалось ему непривычным. Будто полный кожаный доспех, который Фьольвир как-то видел на свериге, втугую стянул тело. Тут бы ненароком не свернуть ничего.
— Можем крыс пожарить, — сказал Унномтюр, сцепляя крючки везинга под горлом. — Я там десяток штук убил.
— А таверна? — спросил Фьольвир.
Присев, он выковырял из-под ноги камень размером с Гайво и от плеча бросил его в сторону леска, растущего у остатков крепостной стены. За полетом следили в четыре глаза. Грубо отесанный камень преодолел где-то пятьдесят крафуров и шлепнулся то ли в канаву, то ли в лужу, подняв фонтан брызг.
— Да, — сказал Унномтюр, — крысы тут не вариант.
— Я тоже так думаю, — сказал Фьольвир.
Унномтюр, охлопав в воздухе хельк, намотал его на шею. Фьольвир поправил топорик за поясом.
— Все, идем? — спросил он.
Унномтюр покосился.
— Выглядишь совсем не по-геройски.
— А как?
— По-разбойничьи.
Фьольвир одернул везинг.
— А так?
— М-да.
Дорога огибала башню и ныряла за остатки стены, чтобы продолжиться за леском и подняться на холм к первым домам. На склоне паслись козы. Стайка птиц выпорхнула из зарослей и пролетела у путников над головами.
Небо выцветало в синь. Громко крикнул петух. Разнесся по воздуху звон железа. Бум! Бам!
— Теперь это уже не Кьеркек, — сказал Унномтюр. — Но, кажется, место вполне жилое. Думаю, за серебро нас накормят.
Фьольвир заметил, что дорога разъезжена. Загончики и копенки скошенной травы встречались то тут, то там. Скоро навстречу им, поскрипывая колесами, спустилась с холма запряженная лошадью повозка. Мальчишка лет десяти сидел за возницу. В кузове гнули спины лесорубы — два пожилых, усатых мужика и молодой парень, видимо, приходящийся одному из пожилых сыном.
Одежда на них была простая, но крепкая. Штаны, рубахи, сшитое из шкур верхнее, похожее одновременно и на жакар, и на везинг с полой выше середины бедра.
Поравнявшись с путешественниками, мальчишка остановил повозку. Кобыла смирно встала, лесорубы заоборачивались. Один, как углядел Фьольвир, прибрал под себя топор.
— Здрост. Здрост.
Говор у лесорубов был непривычный, но понятный.
— Здравствуйте, — сказал Унномтюр, вылепив лицо брата Гульдира.
— Доброго дня, — подступил Фьольвир.
— И тобе, и тобе, — закивали оба пожилых. — Пошто идете?
— Путешествуем, — сказал Унномтюр.
— Понятно. Вид у вас странной. Издалеко?
— С севера.
Лица дровосеков вытянулись.
— Так нет ничо там. Море.
— И что, что море? — удивился Унномтюр. — Вы что, за море не ходили?
— Так как? Ульфха там.
— Какая Ульфха?
— Чудищо. Никому не одолеть. С давности ишшо.
— Большое?
— Во! — Один из дровосеков очертил руками купол над головой. — Много кто пытал, раншо-то, топерь уж дурней нет.
— А в селении есть, где поесть? — спросил Фьольвир.
— Так у Скобаля, — показал пальцем на холм дровосек. — Дом-он повышо первох, о три окна. Видно тобе?
— Видно, — кивнул Фьольвир.
— Вот там.
— Или у Флярда, — добавил второй дровосек. — Тот ишшо повышо. У Флярда и пиво как пиво.
— Тогда мы, наверное, к Флярду пойдем, — улыбнулся Фьольвир.
— А занятие вашо како? — спросил малолетний возница.
И получил звонкий подзатыльник.
— Не дорос ишшо! — буркнул дровосек, видимо, приходящийся мальчишке отцом. — Не твово ума дело-от. — Он оборотился к путникам. — Вы зла-т на нас не держите, мы к вам с понятием.
Мужчины в возке выжидательно уставились на незнакомцев.
— Ну, занятие наше простое, — сказал Унномтюр и приобнял Фьольвира. — Мы с братом — воины. Наняться к кому охраной у вас можно?
Дровосеки зачесали в затылках.
— Так тихо у нас-от. Охронять некого. И в дорогах спокой. Вам, робяты, в Окрому путь держать надоть.
— Это куда?
— Так дорогой мимо башни, никуда не сворачивая. К вечеру в ону самую Окрому и войдете. Большой город!
Унномтюр повернулся всем телом, оценивая маршрут.
— Ну, может нечисть какую извести? — снова посмотрел он на дровосеков. — У вас, наверное, бродит кто в окрестностях?
— У нас только Ульфха, — ответил молодой.
— Можем и ее, — сказал Унномтюр.
Фьольвир кивнул.
— Можем!
Дровосеки захмыкали, пряча усмешки в бороды.
— Это вам к Антипу надоть. К Флярду пойдете, он-от укажет.
— Так тихо у вас? — спросил Унномтюр.
— А то! — сказали дровосеки. — Все сами топерь. Живем. Богов-от который год нет. Оно, пожалуй, и хорошо.
— А Ульфха?
— Так в море. А что нам то море? Хлеб есть, лес есть, мясо есть. Какого жита ишшо желать?
— Ну, будьте здоровы! — сказал им Унномтюр.
Мальчишка стегнул лошадь вожжами, и возок со скрипом покатил дальше. Правда, через десяток кнафуров остановился.
— Эй, воины!
Сделавшие несколько шагов путники обернулись.
— Ежли лодка будет нужжа, тожа у Флярда спросите! — крикнули им.
— Мы поняли! — отозвался Унномтюр.
Некоторое время потом шли молча. Впереди взмывали голоса, гавкали собаки, слышался стук топора. По небу плыли облака, их тени то и дело скользили по склону холма. Низкая каменная оградка возвестила о начеле селения. Во дворе первого дома гоняла куриц девочка лет пяти. Рядом светловолосая, крупная женщина, наблюдая за ней, жмякала белье в бадье. Увидев путешественников, она слегка наклонила голову.
— Здрост.
Лицо ее не выразило ни тревоги, ни удивления.
— Здравствуйте, — сказал Фьольвир. — А Флярд?
Он показал пальцем на дома выше по склону.
— Третий дом по правую руку, — ответила женщина.
Фьольвир благодарно кивнул.
Народу в селении было немного, и все были заняты. Кто свежевал заячьи тушки, кто лепил горшки из желтой глины, кто деревянными вилами таскал валки свежескошенной травы вглубь хозяйской постройки. Дети помогали родителям. Из приоткрытых дверей тянуло сдобой.
Первые дома были громоздкие, явно старые, с потемневшей от времени кладкой. Под навесами — поленницы, узкие окна — в ставнях. Выше дома уже ужимались в размерах, но вид имели свежий, светлый, двускатные крыши топорщились черепицей.
Дом Скобаля путники узнали сразу. В широком дверном проеме виднелись столы и лавки, в глубине помещения плясали облески огня, а дух подгоревшего мяса бил в ноздри еще от каменной воротной арки, не имевшей ворот. Девчонка лет пятнадцати сосредоточенно мела двор.
— Выше? — спросил Унномтюр Фьольвира.
— Да, к Флярду, — сказал Фьольвир.
Девчонка, услышав их, подняла голову. Лицо у нее сделалось сердитое.
— А мы тожа открыты, — сказала она. — У Тегумки — все вчерошнее. Он пил вчора.
— Какой Тегумка? — спросил Фьольвир.
— Тегумка Флярд.
— А-а!
— Здрост, — словно опомнившись, произнесла девчонка и покраснела.
— И ты здравствуй, — сказал Фьольвир.
— А серебро вы принимаете? — спросил Унномтюр.
— Не-а, — сказала девчонка. И поспешила добавить: — И Тегумка не принимат. Мы монетки не собирам.
— Хм. Тогда нам и расплатиться нечем.
Девчонка прищурилась, оглядывая мужчин.
— Это! — показала она пальцем на хельк.
Унномтюр, разматывая, стянул накидку с плечей.
— Она подвытерлась, — сказал он.
Девчонка легко выхватила хельк у него из рук.
— За две плошки с мясом — пойдет!
Она тут же чуть ли не полностью закуталась в обновку. Метла — в сторону. Улыбка до ушей. Потом крикнула, чуть оборотившись в сторону дома:
— Ма-ам! Гости!
Фьольвир и Унномтюр пересекли двор и зашли в дом. Девчонка, обогнав их, скрылась за полотняной занавеской, отделяющей зал от других комнат.
— Ма-ам!
Фьольвир огляделся.
Озаряя чуть ли не половину помещения, горел очаг. Над ним темнел на вертеле то ли поросенок, то ли кабанчик, частично уже оприходованный, лишившийся кусков тушки. От него и шел мясной дух. Столов было пять. За куцей стойкой на полках стояли круглые блюда и кувшины.
— Ма-ам!
В недрах дома что-то стукнуло, повалилось, раздались быстрые шлепки босых ног. Подоткнувшую юбку растрепанную женщину вынесло в зал. В матерчатом желобе фартука, надетого поверх рубашки, она вынесла несколько поленьев и свалила их у очага.
— Ф-фух! Здрост, люди добрые, — сказала она, отряхнув руки.
Глаза у нее были светлые, лицо — приятное, грудь — большая. Фьольвир и Унномтюр закивали.
— Мам, мам! — выскользнула из-за занавески девчонка. — Оне мне за две плошки — вон што.
Она крутнулась перед матерью. Хельк, ужатый в складки и наспех скрепленный деревянными крючками, взметнул полой.
— Годно.
Женщина подала дочери кружки, тарелку с сыром, тарелку с хлебом и пучками вялой зелени. Та все это разложила перед усевшимися на лавку путниками, сбегала за ложками, потом притащила откуда-то тяжелый кувшин и водрузила его на стол.
— Это тлемка, — объяснила девчонка. — Ее все пьют-от. Слабонькая.
Фьольвир сунул нос. Тлемка пахла обычной бражкой. Он разлил ее по кружкам. Женщина тем временем исчезла в проеме у очага и появилась с двумя наполненными до краев мисками, в которых колыхалось красноватое варево с клубнями и кусками мяса. От варева шел такой аромат, что рот Фьольвира наполнился вязкой слюной, а живот болезненно заныл. Одна рука его схватила ложку, другая подтянула миску, облапив так, чтобы ни у кого даже мысли не появилось отнять.
Какое-то время все вокруг него прекратило свое существование, остались только плямканье ложки, варево, жар, вкус во рту, торопливые глотки, капли, стекающие на бороду, и миска, стенки которой подозрительно быстро обнажались, готовясь перейти в дно. Хлеб, сыр — все в рот. Ух! Даже слезы выступили на глазах и потекло из носа.
Утолив первый голод, Фьольвир выдохнул, немедленно опрокинул в себя кружку тлемки и выпрямил спину. Он обнаружил, что женщина с дочкой возятся у очага, сложив на подставку вертел с поросенком, а Унномтюр, поставив локоть на стол, задумчиво смотрит, как в движении обрисовывается под юбкой вполне крепкий женский зад.
Фьольвир хмыкнул. Унномтюр перевел взгляд на него и сказал:
— Знаешь, для тонкого пути к третьему ключу нам понадобится много крови.
Фьольвир поймал его руку и сжал.
— Даже не думай, — сказал он, — я тебе не дам!
Унномтюр улыбнулся.
— Дурак! — сказал он, с некоторым усилием освобождаясь от пальцев спутника. — Я же не про них. Я про Ульфху.