После того, как мы так славно вступили в Москву, нам довелось увидеть, как она горела. Поскольку большинство из домов, да даже и церкви были деревянными, то зажженный в одном месте огонь тут же находил себе новую пищу. Наши полковники говорили, что поверженный под Бородино генерал Кутузов открыл двери московских тюрем и взял слово с заключенных, что те подожгут со всех четырех концов Москву, а он дарует им за это свободу. Так были сожжены свыше восьми тысяч домов. Не было никакого смысла оставаться в бушующем море огня, при виде которого в страхе шарахались лошади. Мы отошли в предместье, где с ужасом наблюдали за жуткой кончиной огромного города.
Роберт Розен никогда не видел башен чудотворного Иерусалима, зато теперь перед ним возвышались золотые купола Успенского собора. Издали Смоленск производил впечатление очень красивого города. Лишь войдя в него, они заметили, как жестоко обошлась с ним война. На отдалении собор, казалось, был в полной сохранности, на самом же деле он возвышался грудой развалин. Подойдя к нему, солдаты увидели, что война не пощадила храм Божий. Витражи были разбиты, внутри валялись сваленные в кучу скамьи, как будто кто-то намеревался устроить из них костер. Милостивый Бог был изгнан из этого храма. Командование танковой части, вошедшей в город, разрешило по случаю воскресного дня провести в соборе молебен. Несчетное количество людей выползло из руин, чтобы спеть хвалу Господу и помолиться, в то время как танкисты стояли поодаль и курили одну сигарету за другой. Некоторые сидели на орудийных стволах, пили шампанское, захваченное во Франции, и кричали проходившим мимо пехотинцам: «Войне конец!».
Так думал и Вальтер Пуш, который на привалах после маршей рассматривал карту России и констатировал, что Смоленск и Москву разделял лишь небольшой отрезок пути.
— Дорога на Москву открыта! — написал он своей Ильзе.
Они выдвигались к огромному району сосредоточения, чтобы оттуда пойти в наступление на Москву. Операция, которая должна была начаться 2 октября, называлась «Тайфун». Те, кто ее разрабатывали, должны были отдавать себе отчет в том, что войскам предстоит испытать половодье, распутицу, бездорожье и целые горы снега.
— От Смоленска на Москву тянется хорошее шоссе. — С таким сообщением в комнату, где они были на постое, ввалился Годевинд. Их пешему продвижению по грязи должен теперь наступить конец, возможно, даже найдутся грузовики, чтобы можно было с комфортом ехать в направлении Москвы.
В один из вечеров, когда они располагались в хате на окраине Смоленска, Роберт Розен написал домой несколько писем. Эрике он сообщил о том, какая у них погода, и выразил также пожелание, чтобы было по-прежнему сухо, тогда можно будет быстрее идти вперед. Он спросил о погоде в Подвангене и поинтересовался урожаем картофеля. Следующее письмо он пообещал бросить в почтовый ящик из самой Москвы. На обороте он приписал:
На лугу распускается маленький цветочек, и зовут его Эрика.
Поскольку он слишком был занят письмами, то прозевал речь фюрера по поводу последней битвы в России, с которой тот выступил в ночь на 2 октября, сказав следующее:
Солдаты мои! За эти три с половиной месяца, наконец, были созданы предпосылки для нанесения завершающего мощного удара, который должен уничтожить противника еще до наступления зимы… Сегодня начинается последняя решающая битва этого года… В ходе ее будет повержен враг, с которым мы сейчас ведем борьбу, а вместе с ним и Англия — поджигатель всей войны.
После речи фюрера Вильгельм Штриенц спел песню «Родина, твои звезды…».