Глава 17.
Нарастающий грохот мелькающих поездов рождал головную боль и ясное понимание всей невозможности реализации смелых планов. Больше семи часов я катался по питерским подземельям, ни на шаг не приближаясь к задуманной цели. Отголоски моей тренированной памяти то и дело возвращали меня к тем недолгим путешествиям, что я совершал в компании с круглым типом до страшных лабораторий. Тогда мне казалось, что на дорогу уходило не более получаса, а от нужных точек нас отделяла пара недлинных перегонов. Так казалось мне пять лет назад, когда я даже не догадывался о границах ныне существующих миров, которые круглый тип с легкостью пересекал. От усталости меня шатало в разные стороны, и мне приходилось делать небольшие привалы, устраивая их прямо на ледяном мозаичном полу каждой десятой станции. Пассажиры медленно и нехотя проходили мимо, сохраняя обязательное молчание и постепенно рассеиваясь в гудящих поездах. Когда очередную станцию покинул последний пассажир, я устало поднялся и наугад зашагал к ослепительно черному тоннелю, очевидно выполняющему какое-то сложное техническое назначение. Все мои идеи исчерпались больше часа назад, и мне оставалось бездумно толкаться по переходам в поисках Той Самой Дороги. Тоннель уводил в сторону от рельс, от ослепительного света, наполняя воздух сырым ледяным маревом, а мои уставшие мозги — вязким безразличием.
«Прогуляюсь еще немного вдоль сырых стен, а после вернусь к Гошке, наблюдать, как горожане с каждым днем теряют свои привычные контуры и растворяются в неизвестности» — с горечью думал я, наощупь пробираясь в кромешной тьме. После моего стотысячного шага тьма стала приобретать новые краски, разбавляясь едва уловимым серым цветом, а спустя еще десяток шагов меня знакомо ослепило белой вспышкой. Я зажмурился, по-детски закрываясь от света ладонями, а когда рискнул вновь открыть глаза, увидел перед собой ровную, усыпанную мелким гравием, площадку. Ну, сначала я ничего не увидел, поскольку перед глазами весело прыгали разноцветные всполохи, которые мешали мне осознать, где именно я очутился на этот раз. Шагнув из чернильного марева, я едва не грохнулся на землю, споткнувшись о неизвестно откуда взявшиеся детские качели.
«Осторожно! — услышал я хрипловатый басок, прозвучавший прямо над моей головой. — смотрите уже под ноги, дяденька!»
Голос звучал насмешливо и снисходительно и принадлежал упитанному подростку лет пятнадцати, раскачивающемуся на тех самых качелях.
«Ты кто такой?» — изумленно пробормотал я, потирая убитую конечность и разочарованно думая о том, что моя решительная вылазка снова закончилась ничем.
«Я тут живу, — неопределенно отозвался пацан, легко соскакивая на землю, — вон в той пятиэтажке!»
Неопределенно махнул он рукой на прилегающий к площадке пустырь. Никаких пятиэтажек я не увидел, вместо них натыкаясь взглядом на знакомые силуэты разноцветных построек. Проморгавшись, я снова уставился на яркие стены и в замешательстве пробормотал, забывая про подростка:
«Снова чертов город?»
Очевидно, моя расстроенная интонация не до конца отразила радость от удавшегося эксперимента, поскольку внимательный пацан тут же подхватил тему, доверительно делясь со мной своими собственными наблюдениями.
«Скучно здесь, дяденька, — с явным сожалением протянул он и вздохнул, — я тут всего ничего, а кажется целую вечность скитаюсь. Хотите, я вас до дома провожу, все равно делать нечего.»
Парень выглядел приветливо, и мог бы казаться добрым приятелем, если бы не звенящие металлические ноты в его голосе и явное нетерпение, сквозившее в каждом его жесте.
«Пойдемте,» — уже более настойчиво повторил он и крепко вцепился в мою руку. Я легко выдернул ладонь из его ледяного захвата и сдержанно поблагодарил за заботу, доверительно поведав ему, что дома у меня тут никакого нет, что я тут проездом и в его компании, мягко говоря, не нуждаюсь. Парень злобно окинул меня тусклыми глазками и недовольно зашипел.
«Тут у всех есть дом, дяденька, — назидательно изрек он, — а проездом тут быть никак невозможно. Ну если вы не нуждаетесь, идите сами, но после не обижайтесь!»
Наградив меня в дорогу суровой отповедью, парень снова влез на качели и мерно заскрипел проржавевшими деталями нехитрого устройства. На меня он больше внимания не обращал, на мои движения не реагировал и всячески демонстрировал полное презрение. Я пожал плечами и двинулся через пустырь, рассчитывая выяснить то, ради чего вернулся, собственными силами.
В свой прошлый визит я не успел обзавестись здесь полезными знакомствами, поэтому, немного придя в себя от осознания свершившегося факта, начал сомневаться в правильности своей задумки, в целесообразности сделанного шага и в целом в успехе добровольно взваленной на себя миссии. Чего я рассчитывал получить, вломившись на запретную территорию, откуда нет выхода? Думал я, едва переставляя непослушные ноги. «Иногда наши эмоции заводят нас слишком далеко, — усмехнулся я, вспоминая своего невероятного попутчика, — но даже если бы мне дали еще одну возможность, вряд ли я нашел бы в себе мужество оставить Гошку на растерзание местным врачевателям.»
Мое нынешнее посещение города Теней выглядело немного разнообразней остальных предыдущих. Хотя бы потому, что обычно пустые улицы сейчас пестрели кривыми фигурами его постоянных обитателей. Едва ступив на знакомую аллейку, я натолкнулся на одного зазевавшегося гражданина, неосторожно вывернувшегося из подворотни. Отскочив от меня на шаг, он невнятно зашипел, выражая негодование, и мгновенно скрылся из глаз. Я пожал плечами и двинулся дальше, поражаясь явным переменам, случившимся за время моего отсутствия. Местные казались мне более оживленными, а их потусторонняя деятельность до отвращения напоминала мне привычную суету моего родного Питера.
«Эй, парень, — раздался позади меня различимый голос, — заработать хочешь?»
От неожиданности я резко притормозил и, обернувшись, уставился на абсолютно гладкую рожу сидящего прямо на асфальте местного. От денег отказываться я не привык и согласно кивнул, в голове воскрешая все варианты возможного заработка в потустороннем мире. Сидящий продолжал пялить безглазую рожу, никак не реагируя на мое согласие.
«Что нужно делать?» — приветливо пробормотал я, вкладывая в интонацию всю заинтересованность, на которую был способен. Однако ни моя интонация, ни мое приветливое расположение не сделали аборигена более разговорчивым. Он продолжал пялиться на меня ровно до тех пор, пока из-за моей спины не вынырнул еще один местный, счастливо обладающий ровной безрельефной рожей. Посыл относился к нему, как выяснилось минуту спустя. Тот медленно подошел к сидящему и, не произнося ни звука, протянул раскрытую ладонь, в которую агент по найму небрежно бросил какую-то бумажку. Весь ритуал занял считанные минуты, после чего сидящий на тротуаре снова впал в нирвану. Я опять пожал плечами и двинулся дальше, решая про себя в следующий раз быть более осмотрительным. Мое бесцельное шествие привело к знакомому павильончику, где работала «собирательницей» девочка с хвостиками. Я на пробу толкнулся в тесное пространство магазинчика. Девочка сидела на прежнем месте, только больше не рождала во мне приятной ностальгии по пролетевшим школьным годам. Ее некогда миловидное личико отчетливо сползло к подбородку, оставляя собирательнице неясные очертания некогда правильного рта. Девочка узнала меня и растянула остатки мордочки в приветливой улыбке.
«Ты все еще здесь? — почти по-человечески спросила она, уже разбавляя речь металлическими нотками, — как тебе удается выглядеть на все сто? Впрочем, здесь у всех это происходит по-разному. Мне, вот видишь, скоро придется покинуть выгодную должность»
Несмотря на очевидную потерю преимуществ, девушка не выглядела расстроенной, скорее, наоборот, в ее металлически-звенящем голосе слышалось облегчение.
«Зато я избежала этих нововведений, — усмехнулась она, и ее обвисшая кожа отвратительно завибрировала, — рассказывают, это слишком чудовищно, чтобы соглашаться на это добровольно.»
«А какие преимущества дает эта операция?» — не веря собственному счастью, тут же озвучил я тревожащий меня вопрос, в ответ на который девочка звонко расхохоталась. Ее смех звучал как оцинкованное ведро, наполненное гвоздями. Я невольно поморщился, а девушка, заметив мою реакцию, обиженно замолчала.
«Странный ты. Бродишь тут вечность и до сих пор ничего не знаешь. Говорят, те, кто добровольно лег под нож, приобретают особые способности. Вот только мне они без надобности. Скоро я навсегда оставлю эту кибитку и свалю отсюда.»
Я собрался задать барышне еще сотню вопросов, но внезапно она сделалась невероятно серьезной, а на пороге ее магазинчика возник очередной покупатель. Им оказался дряхлый старец неопределенных лет, с сохранившимися чертами изрезанного морщинами лица. Он придирчиво осмотрел прилавок, близоруко щурясь и что-то шамкая себе под нос. Я решил не дожидаться развития событий, поскольку по опыту уже знал, что безглазая братия уже стекается к дверям ловушки. Выскользнув на улицу и мысленно порадовавшись удаче, я бодро зашагал по знакомым аллейкам, жалея, что не выспросил у собирательницы подробности преимуществ чудо-преображения. На моем пути еще пару раз попадались загадочные наниматели, вылавливая желающих подзаработать прямо из толпы. На все мои попытки тоже подлатать бюджет, деловые аборигены выключались и становились похожими на восковые недоделанные фигуры. Когда после пятой моей попытки привлечь к себе внимание, мне ответили привычным игнором, я почувствовал необходимость выяснить источник обогащения самостоятельно. На соседней аллейке сидел еще один зазывала и старательно делал вид, что просто дышит воздухом. Я немного притормозил возле него и, дождавшись появления очередного соискателя, решил не терять его из вида. Тот, как и остальные пять, обзавелся смятой бумажкой и бездумно поплелся по асфальтированной дорожке, стараясь не привлекать к себе внимания. Все эти меры предосторожности, на мой взгляд, не играли никакой роли. Прохожие и без них были заняты собственными делами и на суперсекретную раздачу бумажек не реагировали. Тип, очевидно, оказался ответственным, и через пару перекрестков, ловко свернул в подворотню, очевидно стремясь принести пользу потустороннему обществу. Его путь лежал к высокому строению, отдаленно напомнившему мне водонапорную башню, только выложенную из крошащегося красного кирпича. В башню вела неприметная металлическая дверь, которую без труда приоткрыл соискатель и за которой исчез. Я смело двинулся следом, в случае чего приготовившись объяснить свое присутствие похожими целями. Меня, правда никто ни о чем не спрашивал, таинственных пропусков не требовал и мне без затей удалось достичь вершины загадочного строения. Башня имела некое подобие чердака, выполненного в виде довольно ровной площадки, обнесенной по кругу высокими стенами. Крыши площадка не имела и обдувалась всеми ветрами. Тип, что поднимался впереди меня, загадочным образом исчез, и все мои попытки отыскать его на довольно открытом пространстве закончились ничем. Вполне могло оказаться, что тип поднялся сюда по своим личным делам, и к работе башня не имеет никакого отношения, мелькнула мысль, когда я в который раз поднялся на чердак, продолжая бесполезные поиски. Утомившись пустыми хождениями, я присел на изъеденные временем ступеньки и закрыл глаза. «Все же, наверно, стоило как-нибудь поточнее узнать координаты места работы местных,» — вяленько толкнулась мысль и тут же пропала, изгнанная шумом шлепающих шагов. Я резво вскочил на ноги и протиснулся в едва различимую нишу, выдолбленную в стене все тем же неумолимым временем. Шлепанье приближалось, разбавляясь приглушенным звяканьем, считавшемся в этом мире деловой беседой. Мимо меня очень целеустремленно и важно прошествовали семь персонажей, последний из которых держал в руках странное приспособление, очень смутно напоминающее кег для пива. В моей голове пронеслись возможные варианты занятости нанятых работяг, и, не сдержавшись, я негромко рассмеялся. Я бы не отказался побухать за вознаграждение, решил я и резко замолчал, осознав, что натворил. Мой смех раскатисто пронесся по каменным ступенькам и отразившись от высоких чердачных стен, рухнул обратно, зазвучав за моей спиной. Работяги, казалось, не расслышали столь очевидного аудио сопровождения и все так же по-деловому принялись шуршать и звенеть уже на чердаке. Я, погасив тревогу, неслышно поднялся следом и в замешательстве замер, пытаясь здраво осознать увиденное. Мои недавние ироничные предположения мало отличались от того, чему я стал свидетелем. Безглазые шлепающие уродцы, дружески рассевшись в тесный кружок, водрузили в его центр принесенный кег и вооружились полупрозрачными трубками, приделанными к его горловине. Теперь их рабочая деятельность напомнила мне курение кальяна, и тоже не возродила в душе особого пиетета. Уродцы, мерно покачиваясь, загружались дрянью из принесенного баллона и явно ощущали себя неоправданно счастливыми. Когда содержимое баллона опустело на треть, один из сидящих неожиданно оторвался от увлекательного занятия и уставился в пространство. Остальные, почуяв тревогу, последовали его примеру и некоторое время настороженно прислушивались.
Внезапно их уютную тишину разорвал металлический лязг, в тишине башни показавшейся мне наиболее оглушительным. В его переливах я отчетливо различил предупреждение, и оно по своему смысловому наполнению не несло мне ничего хорошего.
«Чужак,» — расслышал я и интуитивно попятился. Видимо остальные расслышали тоже самое, поскольку бодро поднялись на ноги и решительно направились в мою сторону. Моя занимаемая позиция была крайне невыгодна, мне пришлось сделать несколько неловких движений, прежде чем передо мной открылась дорога на лестницу. Я прыгнул на целый пролет ниже, и не удержавшись, скатился на пол, давая своим преследователям солидное преимущество. Тот, который заметил мое присутствие, ловко прыгнул на меня сверху, придавливая мою худую тушку к бетонному полу, а остальные навалились поверх него, лишая меня последних шансов.
Глава 18.
Уродцы ловко скрутили меня, не прилагая к процессу значительных усилий и торжественно потащили вниз, к выходу. Как выяснилось, башня имела множество пристроек, расположенных за ее внушительным главным корпусом. Все они причудливо изгибались, со стороны напоминая замысловатые лабиринты, оснащенные едва заметными дверцами. К одной из таких дверей шлепающая и звенящая толпа притащила меня, весьма бесцеремонно столкнув на землю у самого порога. После чего важно удалилась, оставив добычу самостоятельно решать свою дальнейшую судьбу. Я не спеша поднялся на ноги, тщательно отряхнулся и, не желая дальше испытывать на прочность свою удачу, рванул вдоль невысоких строений. На моем пути не встретилось никого, кто мог бы зафиксировать мое пребывание на частной территории и сдать меня властям. Успешно миновав извилистые стены, я очутился на знакомом пустыре, подивившись странному ландшафту потустороннего города. Мои приключения заняли собой весь остаток светового дня, и им на смену пришла новая задача — как мне обустроить ночлег. Ночевка на улицах или в парках могла обернуться для меня очередным арестом, и кто знает, насколько догадливыми окажутся безглазые недоумки в следующий раз. Я попытался отыскать тот самый подвал, где мы провели с Гошкой свою первую совместную ночь, но всякий раз натыкался на совершенно гладкие стены разноцветных зданий. Наконец, растратив последние усилия и почувствовав необходимость их безотлагательного восстановления, я медленно опустился прямо на прогревшийся за день асфальт и тяжко вздохнул. Мое скоропалительное решение отыскать в потустороннем городе круглого типа и притянуть его к ответу за нарушение договоренности, мои попытки вернуть Гошке достойный облик и остановить пагубное нашествие безглазых теней одним взмахом руки, требовали переработок и дополнений. И с чего начинать вносить поправки, я решительно не знал. Мои скорбные стенания были прерваны знакомым шарканьем. Сейчас возможное рандеву с потусторонней сущностью больше не рождало во мне душевного трепета и мистического ужаса. Я равнодушно покосился на невнятную тень, нависшую надо мной и мысленно усмехнулся пониманию, что в его отсутствующих глазах выгляжу почти так же. Тень потопталась в шаговой доступности и медленно опустилась рядом, очевидно разглядев во мне достойного собеседника.
«Пустая затея, парень,» — продребезжало существо, и я в замешательстве обернулся. Рядом со мной сидело нечто, обладающее все теми же техническими характеристиками, но давно перешагнувшее пенсионный возраст. Сутулые плечи моего потустороннего соседа, а также дрожащие кисти сморщенных рук выдавали старческую немощь и бессилие. Я, прикинув шансы, решил поддержать разговор, тем более, мне нужно было с чего-то начинать мои потусторонние проекты.
«О чем вы говорите?» — уточнил я и едва сдержал смех, припомнив, в какой суеверной панике метались мы с Гошкой по стройным аллейкам при виде безглазых уродов в свой предыдущий визит.
Существо покачало идеально скрюченной ровной рожей и проскрипело, вкладывая в повествование всю несуществующую душу.
«Ты тут новый, парень, закону и порядку не обучен. Каждый вновь прибывший повинен принять вакацию, исполнять коею следует с особым тщанием и пиететом! После чего прибывшему даруют кров и преференции.»
Высказавшись, существо замолчало и горделиво развернуло ко мне гладкую рожу, отслеживая произведенное впечатление. Я ни слова не понял из проникновенного выступления и наудачу поинтересовался, где в этом месте можно переночевать, не имея пока таинственной вакации, чем бы она ни была. Старец оживился и, приподнявшись на негнущихся ногах, торжественно представился:
«А я, парень, нынче смотрителем стал, высшая вакация, не считая исполнителей. Но теми стать никак невозможно по причине редкой их образованности!»
Поскольку из заявленного ничего не отвечало на мой вполне конкретно заданный вопрос, я потерял к собеседнику интерес и решил покинуть его общество. Стоило мне пройди с десяток шагов, как за моей спиной снова задребезжало:
«А уж ежели тебе, парень, ночевать негде, пойдем, приют обеспечу!»
Старец вел меня унылыми тропами, попутно знакомя с целым перечнем правил проживания, в хитросплетениях которых я потерялся после первого пункта. Единственно, что я понял отчетливо, гораздо проще и выгоднее было бы оставаться по ту сторону реальности, ежедневно посещая скучные конторы и по выходным валяясь на диване. К моему немалому удивлению, разговорчивый дед привел меня к тем же лабиринтам, возле которых пару часов назад сгрузили меня туповатые местные. Остановившись возле одной из неприметных дверей, мой провожатый гостеприимно распахнул передо мной скрипучую створку и пригласил войти. Вместо ожидаемых комнат и коридоров, на меня пахнуло неземным холодом и, напрягая зрение, я рассмотрел в сумраке длинную извилистую лестницу, тянущуюся к потолку. Снаружи высота пристройки виделась незначительной, приземистой и крайне тесной, но так виделось только снаружи. Лестница, по которой я шел, казалась мне бесконечной, а на мои уточнения о конечной точке маршрута старое чудовище только вздыхало и принималось дребезжать что-то в высшей степени непонятное. Когда лестница, наконец, закончилась, я увидел перед собой еще одну дверь.
«Спасибо, Франц, можете идти!» — донесся из-за двери знакомый голос, и мой провожатый резво потрусил обратно. Я собрался последовать его примеру, но тут прямо передо мной возник обитатель очередного помещения, и коротко засмеявшись, пригласил меня входить и не стесняться.
«Вот уж никак не ожидал встретить тебя в этом Богом забытом месте, — гостеприимно пробормотал ведущий психиатр поликлиники Матвей, выглядевший в призрачном мире вполне осязаемо и обычно. — ну ты дал, приятель! Заставляешь заслуженных и знаменитых гоняться за тобой по всему городу! Где же твое хваленое воспитание, а, господин Грошик?»
«Ты говоришь о смотрителе?» — ляпнул я первое, что пришло в голову, от внезапности встречи растеряв все подходящие случаю слова.
Матвей весело рассмеялся, будто я озвучил что-то в высшей степени юмористичное и звонко хлопнул себя по коленям.
«Я вижу ты уже познакомился с этим старым дятлом, — радостно резюмировал мой недавний коллега, — и он уже наплел тебе о табели о рангах. Несносный тип, этот Франц. Он покинул грешный мир два столетия назад и с тех пор никак не может выйти из образа нудного коллежского асессора, или кем он был там, пару веков назад?»
Матвей откровенно веселился, наблюдая, как вытягивается мое лицо. В хорошем значении этого понятия, разумеется. По моим скромным подсчетам, ведущий психиатр явился за грань пару дней назад и не мог настолько осведомленно вещать мне о старожилах призрачного города. Так же обитатель тесной каморки не выглядел растерянным, подавленным, испуганным, словом, в его облике ничего не отражало ожидаемую реакцию на столь стремительные перемены. У меня даже мелькнула мысль, что мой бывший коллега еще не до конца осознал, что больше не является представителем мира живых. Тот, тем временем, бодро суетился в полумраке, демонстрируя мне яркие стороны гостеприимства.
«Располагайся, Гурий! — бормотал он, не переставая счастливо улыбаться, — это не пятизвездочный отель, но все же лучше открытого неба и асфальта!»
Я в замешательстве топтался на пороге, оглядывая мое новое жилище. Оно до отвращения напомнило мне комнатушку в студенческой общаге, где я жил во время учебы, а мое вынужденное соседство только подтверждало пугающее сходство. Тогда, в земной настоящей жизни, Матвей так же маячил перед глазами, стараясь быть полезным. Несмотря на его бессчетные напоминания об искреннем нежелании казаться навязчивым, Матвей был везде. Стоило мне на минуту отлучиться из вонючей кельи покурить, пожрать, прогуляться по улице, посетить сортир, Матвей тут же оказывался рядом. Правда, со временем его болезненная общительность плавно сошла на нет, а после окончания университета исчезла вовсе. Наши встречи, большей частью, ограничивались профессиональными вопросами и производственной необходимостью. Свидание с Матвеем после земного бытия вернуло меня в студенческие годы и много радости не принесло. Однако выбирать не приходилось, и я нерешительно протиснулся в тесную комнату, очевидно ставшую для меня посмертной обителью.
Мой новый сосед долго и со вкусом перечислял все то, что и без него было мне хорошо знакомо. Главной темой его восторженных бесед на протяжении первых полутора суток оставались безглазые обитатели потустороннего города. Мой коллега с таким восторгом предавался анализу поведения и социальной адаптации штопаных уродов, что уже через пару часов его лекций я пришел к выводу, что бывших психиатров не бывает.
«Матвей, — осторожно вклинился я в его речевые потоки, нащупывая почву, — как думаешь, что за странные шрамы покрывают их рожи и в целом, почему бы им не оставаться с привычной земной внешностью?»
Про то мне было уже известно от невнятного круглого типа, чьими стараниями я теперь делил каморку с Матвеем. Мне было любопытно узнать, насколько мой разговорчивый сосед осведомлен о законах потустороннего мира. Мой невинный вопрос вызвал на все еще обычной роже психиатра замешательство.
«Ну, возможно, эти шрамы были получены ими при жизни, — неуверенно затянул Матвей, в явном замешательстве оглядывая мою напрягшуюся тушку, — не знаю, Гурий, не думал об этом. Правда Франц упоминал мне что-то о неизбежном преображении, но я не сильно вдавался. А ведь и правда, за все то время, что торчу здесь, я ни разу еще не встречал обычных, стандартных граждан. Это странно, Гурий и вот теперь мне интересно тоже. Ты всегда считался наблюдательным.»
После этого Матвей затих, и до самой темноты не издавал ни звука, то и дело бросая на меня настороженные взгляды. Когда в каморке окончательно стемнело, Матвей вернул себе облик гостеприимного хозяина и предложил готовиться ко сну.
«Обычно, перед тем как лечь спать, — принялся он делиться сокровенным, — я наведывался на кухню. Моя жена буквально била меня по рукам и прогоняла обратно, заявляя, что так я испорчу фигуру. Она была сторонницей здорового образа собственной жизни и здорово портила мою, навязывая глупые советы. Гурий, вот теперь я навсегда избавлен от этой неполезной необходимости. Мой аппетит пропал, но это и неудивительно!»
Высказавшись, Матвей со скрипом улегся на железную панцирную койку и показательно захрапел. Я, в отличие от бунтаря-психиатра, аппетит не терял и прямо сейчас готов был сожрать его самого, насколько я был голоден. Возможно, мое не до конца мертвое состояние играло со мной злую шутку, а возможно, зануда Матвей просто набивал себе цену. Проворочавшись на неудобной койке неясное количество времени, я понемногу погружался в некое подобие полудремы, когда до моего слуха донеслось характерное поскрипывание. Сначала я решил, что штопанные оборванцы решили нанести нам визит среди ночи, но прислушавшись, понял, что звуки издает панцирная Матвеева кровать. Мой сосед осторожно поднялся со своего ложа и устремился к окну. Все его движения были выверенными, четкими, будто вызванными сторонней необходимостью. Не было похоже, чтобы коллега маялся бессонницей или страдал лунатизмом. Матвей остановился возле подоконника и, распрямившись, уставился в кромешную темноту. Он стоял неподвижно, а я неожиданно подумал, что горящая свеча органично завершила бы очевидный образ дворецкого Берримора. Матвей обошелся без горящей свечи. Постояв так длительное время, он так же уверенно двинулся обратно и снова улегся в койку.
Наутро он снова был занудным радостным Матвеем, спешащим начать новый день.
«Ну вот скажи мне, Гурий, — посмеивался он, — чем тут заниматься чертову прорву времени? Я деятельный человек и на праздное прозябание не способен!»
Смелые заявления Матвея немного расходились с фактами. Я еще неплохо помнил то время, когда мой студенческий сосед валялся целыми днями, изнывая от безделья, что, впрочем, продолжилось и после его безвременной кончины. Несколько дней подряд мы с Матвеем прилежно сидели в комнате, обсуждая текущий момент. Вообще-то я не слишком нуждался в подобных беседах, и скорее делал это для Матвея, который наконец-то осознал реальность.
«Вот удивительно, — размеренно повторял он, поглядывая на меня, — мне всегда казалось, что, покинув грешный мир, я окажусь в светящемся тоннеле, на выходе из которого меня встретят высокие фигуры в белых одеждах. Никак не думал, что вместо парящего полета, изображающего переход в иной мир, просто открою глаза в полутемной клетушке и стану любоваться на отвратительных уродов»
Нечто подобное мне уже озвучивал Гошка, не желая мириться с новыми веяниями. При мысли о приятеле, я не сдержал тягостного вздоха и, пробормотав слова участия и поддержки, направился к двери. Мне необходимо было отыскать те лаборатории, в которые приводил меня круглый тип, а также и самого круглого типа, однако эгоистичный психиатр, заметив мои движения, тут же загундосил.
«Но это же все как-то неправильно, Гурий. Я много читал статей и хорошо знаю, что…»
Далее последовала еще одна нудная лекция, на время отодвинувшая мои планы. Я терпеливо выслушал коллегу и, не находя более поддерживающих слов, решительно распахнул дверь. Лестница, ведущая к выходу, выглядела вполне обычной, целой и крепкой. Однако, когда я шагнул на первую ступеньку, мне почудилось, что она завибрировала и немного просела под моим весом. Возможно, это сказывалось не в меру разыгравшееся воображение. Я в замешательстве обернулся и поймал на себе совершенно отрешенный взгляд моего излишне разговорчивого приятеля. Матвей неподвижно застыл в проеме двери и внимательно наблюдал за мной, все еще не решаясь составить мне компанию. От его присутствия мне стало откровенно не по себе, и я, наплевав на осторожность, рванул вниз, перепрыгивая ступеньки. Преодолев большую часть лестницы, я был уверен, что от выхода меня отделяет пара пролетов, однако сколько бы я не спускался, лестница послушно тянулась передо мной, добавляя ступеней и вгоняя меня в панику.
Глава 19.
«Чертова подсобка! — моталась в голове нецензурная мысль, — с виду собачья конура, как вообще в нее можно впихнуть такую прорву ступенек!»
Наконец, признав бесплодность идеи покинуть свою ночлежку, я остановился и устало привалился к стене. Мне все еще хотелось есть, от нехватки энергии перед глазами мелькали тени, а ноги отказывались выполнять привычные функции. Я решил подняться обратно, впрочем, больше не особенно надеясь на счастливое завершение проекта. Оказаться перед знакомой дверью у меня вышло гораздо быстрее, чем от нее свалить. Прошагав с десяток степеней, я уже распахивал непрочную створку, устало вваливаясь внутрь.
«О, нагулялся?» — поприветствовал меня Матвей, радушно улыбаясь. Вообще-то его улыбки здорово смахивали на шакалий оскал, но так было всегда и тревоги не вызывало.
Я не пожелал раскрывать ему секреты моих прогулок, вместо этого предложил где-нибудь подхарчиться.
«Ты чего, приятель? — весьма натурально удивился он, — вся прелесть нашего нынешнего существования в том, что теперь не нужно тратиться на харчи. Ну, мне во всяком случае так кажется. Чудесное чувство свободы, Гурий. Помнишь, как в универе я вечно таскался в ларек за шавермой? Мне казалось, что тетка в том ларьке просто не успевает ее готовить, чтобы подстроиться под мой неуемный аппетит!»
Матвей радостно заржал, находя свой беспрерывный земной жрач невероятно умилительным. Слушая ностальгические потуги бывшего сокурсника, я приходил к пониманию, что бестолку теряю время. Я не для того полз по ледяному нутру подземки, чтобы сейчас предаваться щемящим воспоминаниям, не имеющим ко мне никакого отношения.
«Пойдем прогуляемся, Матвей, — решил схитрить я, — развеемся, поглядим на местных красоток.»
При жизни Матвей был невероятно застенчив в отношении со слабым полом, и не обладая яркими данными, вечно подбивал меня на всякие уловки. Однажды ему удалось подцепить себе одну девицу, которая, вцепившись в него уверенной хваткой, навсегда отрезала ему пути к прекрасному и удивительному. Я рассчитывал, что любвеобильный недотепа, обретя свободу, не откажется от возможности развеяться. Матвей глухо усмехнулся и пожал плечами.
«Я видел местных барышень, и вряд ли я сейчас смогу отличить их от представителей сильного пола. Гурий, они все на одно лицо, неужели не заметил?»
Уловка не сработала, и я, подключив фантазию, принялся искать новые способы сбежать из чертовой каморки. Упрямое нежелание Матвея покидать ее стены наводило на разные размышления, от самых простых — психиатр опасался встречи с безглазыми уродами, до совсем неправдоподобных и пугающих — мой коллега не имеет на то возможности. Последнее предположение казалось наиболее разумным, учитывая мои собственные попытки.
Однако все в поведении и настроении Матвея говорило за то, что последнее обстоятельство мало его тревожит. Он оставался таким же разговорчивым и невозмутимым, как и в нашу первую потустороннюю встречу. По ночам он так же зависал возле окна, вглядываясь во тьму, а днем строил из себя доброго приятеля, во всем стараясь мне угодить. Во всем, кроме моих просьб оставить эти чертовы стены хотя бы на некоторое время. Матвею почему-то было необходимо мое присутствие в каморке, и он уже не скрывал этого странного желания.
«Ну скажи, чего ты забыл среди этого сброда? — добродушно повторял он, дружески укладывая на мое плечо раскрытую ладонь, — грязные вонючие уродцы!»
Больше никаких аргументов в защиту моего затворничества не звучало, а те, что становились достоянием гласности, рождали во мне глухое раздражение. Перспектива провести вечность в компании занудного Матвея вынуждала меня принимать решительные меры, однако до них дело так и не дошло, поскольку объект моего оправданного гнева однажды утром исчез, без затей растворившись во времени и пространстве.
Глава 20.
Гошка, просидев в чужой квартире до самой темноты и так и не дождавшись ее призрачного хозяина, ощутил нарастающее беспокойство. Не то, чтобы он так сильно переживал за безопасность своего ученого соседа, учитывая его и без того весьма специфическое состояние, просто Гурий был единственным в этом мире человеком, с кем общительный Волков мог вести душевные беседы. Гошка некоторое время покружился по опустевшим комнатам, придумывая себе занятия, и, посетовав на свою ограниченную фантазию, направился в свою прежнюю контору. Там, во всяком случае, он мог видеть живых людей, слушать их разговоры и ощущать себя обычным.
В конторе по грузовым перевозкам за неполный месяц Гошкиного отсутствия произошли едва уловимые изменения. Суровая тетка-администратор, оформляющая командировки, выглядела отрешенно и больше не орала на водителей, срывая глотку. Да и сами водители вызвали у Гошки много вопросов. За неполную неделю работы в конторе, Гошка не успел познакомиться с каждым лично, но большинство сотрудников запомнил в лицо. Сейчас из пятнадцати суровых мужиков знакомыми Гошке показались всего трое, остальных он видел впервые. Все они отличались весьма уверенным видом и совершенным отсутствием любой мысли на стандартных незапоминающихся физиономиях. Гошка покрутился среди неторопливых работяг и снова проскользнул в кабинет к администратору. Тетка любила почесать языком и частенько приглашала в свой кабинет коллегу, выполняющую в конторе неясные функции. Сейчас между ними шел весьма оживленный диалог, из которого любопытный Гошка узнал, что мужики, толпящиеся во дворе, не чета тем, кто трудился тут раньше.
«Они хоть и пьяницы были, да все заказы в срок исполняли и товар не теряли, — охала тетка, обращаясь к собеседнице, — а эти охламоны то адреса перепутают, то груз испортят. Как будто нарочно. Штрафы замучались выплачивать, ну а что делать? Выгоню этих, так на их место придут еще дурее»
На весьма заинтересованный вопрос о месте пребывании прежних сотрудников, тетка только вздохнула.
«А вот кто их знает. Как-то утром сразу пятеро не явились без предупреждения. Даже за расчетными не пришли. Просто сбежали. А после остальные возвращаться не пожелали. И все без выходного пособия. Да и то, вон пишут, в городах люди пропадают, прямо эпидемия!»
Гошка, прислушиваясь к эмоциональной бывшей начальнице, машинально вытащил из кармана полуразрядившийся телефон и с изумлением прочитал, что случаи пропажи населения приобрели поистине угрожающие масштабы. Теперь ежедневно пропадали по сотне граждан почти в каждом городе и найти грамотного объяснения событию не могли ни власти, ни ученые, ни силовые структуры. Покрутившись по двору и послушав местные новости, Гошка снова почувствовал необходимость поделиться тревогами с доктором Гурием, которого он не видел почти сутки. Волков попытался проанализировать ситуацию, используя приемы доктора Грошика, однако все, что мог исторгнуть его незамысловатый разум, сводилось к прямой зависимости появления безглазых теней и исчезновения обычных граждан. Но об этом ему уже говорил доктор Гурий, поэтому собственные выводы были признаны Гошкой несостоятельными.
Волков бесцельно побродил по улицам и проспектам, ломая глаза и отыскивая призрачные субстанции. Но то ли сезон охоты окончился, то ли сообщение между мирами было временно приостановлено, но за целую неделю Гошка не обнаружил ни одного прозрачного безглазого уродца.
Его визиты в контору были единственным развлечением, которое мог позволить себе невидимый дальнобойщик. Во-первых, потому что другие предприятия интереса у него не вызывали, а навещать родных и друзей желания не возникало. Его следующий визит в грузоперевозки разнообразился любопытным событием. Возле дверей офиса толпились водители, своей численностью превышающие штатный лимит. Растерянная администратор только взмахивала руками, пытаясь купировать назревающий бунт.
«Машины простаивают, как я должна деньги отбивать? — привычно вопила она, обращаясь к гомонящей толпе, — а вы обязаны были поставить меня в известность, господа водители!»
Гошка протолкался поближе и с изумлением увидел среди толпы знакомые рожи. Весь действующий состав работяг сейчас громко возмущался несправедливостью мира и грозился набить морду конкурирующей братии, тоже вскрикивающей что-то в высшей степени нецензурное. Как понял из всего этого растерявшийся Гошка, водители чудесным образом решили возобновить деятельность, невзирая на недельные прогулы. Их речи звучали убедительно, однако Гошку не покидала мысль, что во всем этом отчетливо прослеживалось что-то ненастоящее. Так, как будто бы Волков присутствовал на репетиции постановочного бунта, насколько нехарактерно звучали обычные фразы. Необразованный Волков не мог сказать, что именно насторожило его в этом фарсе, но то, что это был именно фарс, сомнений не вызывало.
Гошка не был психологом, аналитиком, да и просто наблюдательным его назвать было сложно, поэтому любое отклонение от нормы рождало в нем настороженность, соседствующую с первобытным страхом. Гошке настоятельно требовался доктор Гурий. Волков с трудом мог представить, что непоседливый доктор вторую неделю пугает своим призрачным видом пациентов поликлиники, но других идей у Гошки не возникло, и он направился туда.
Гурий на территории клиники отсутствовал, о чем сказал везунчику-дальнобойщику тщательный чес по всем этажам и кабинетам. Утомившись поисками, Гошка спустился к кабинету терапевта и смело просочился внутрь, надеясь разузнать что-нибудь полезное. В кресле Маргариты Антоновны сидела подруга доктора Гурия, Ульяна, которая так трогательно оповещала стены в квартире своего любимого о переменах в своей жизни. Гошка отчаянно пожалел о своих новых сверх способностях, не позволяющих завести непринужденную беседу ни с кем, кроме пропавшего доктора. Девушка не выглядела расстроенной, подавленной и в целом демонстрировала миру весьма равнодушное выражение миловидного личика. Гошка при жизни считался тонким ценителем женской красоты, в деталях замечая особенности внешности, поэтому сейчас немного удивился непохожести нынешней Ульяны на ту, которую видел месяцем раньше. Ее лицо оставалось правильным, рельефным, но пугающе напомнило впечатлительному Гошке красиво выполненную маску. От тягостных наблюдений Гошку отвлек шум у двери.
«Уленька, — раздался знакомый голос медсестры Маргариты, — ну вот и хорошо, что ты вернулась, милая. Главный не стал поднимать скандал, учитывая твою трагедию и внутренний разлад. Но впредь, красавица, хотя бы звони, прежде чем исчезнуть на целую неделю!»
Уленька медленно повернула голову в сторону собеседницы и кивнула, решив больше никак не реагировать на чрезмерно слезливое приветствие.
«Я вернулась, да, давайте работать, Маргарита Антоновна,» — механически произнесла она и принялась разбирать бумаги.
Маргарита Антоновна снова сочувственно кивнула и осторожно поинтересовалась, не проявляет ли себя доктор Гурий как-нибудь еще. Ульяна вопросительно уставилась на Маргариту, и на ее лице отобразилась работа мысли. Гошка мог бы поклясться, что милая Уленька отчаянно пытается вспомнить доктора Гурия, который мог бы как-нибудь себя проявить. Не придя к очевидному заключению, Ульяна неопределенно улыбнулась и уточнила:
«Доктор Гурий? Не поняла, о ком вы говорите, Маргарита Антоновна.»
Гошка только хмыкнул в ответ на столь сырую игру и весело заржал.
«Подумать только, «мне очень тебя не хватает, любимый!», — не стесняясь, продекламировал он, — стоило кривляться!»
После чего, почувствовав неожиданную симпатию к доктору, замешанную на несправедливом забвении, шумно выскользнул из кабинета.
«Вот интересно, — думал Гошка, все еще придерживая в памяти недавнюю сцену, — насколько хватило бы моей бывшей, если бы наши с ней отношения дотянулись бы до прошлого месяца?»
И мысленно порадовавшись, что особо грустить и жалеть о нем некому, Гошка отправился к дому своей бабки, ныне тоже покойной. Возможно этот порыв был вызван неосознанным желанием быть необходимым, но Гошка не был психологом, поэтому об этом не знал. В бабкиной квартире проживала его мать, отношения с которой никак не хотели налаживаться, начиная с Гошкиного трехлетнего возраста.
Матушка проживала ныне одна, растеряв всех своих бессчетных кавалеров по причине чрезмерно обидчивого характера, и поэтому Гошка был немало удивлен, когда, протиснувшись в прихожую, услышал негромкие голоса. Один голос был узнаваем и принадлежал его ветреной родительнице, а второй, густой и грубый, Гошка слышал впервые.
«Думаю, что именно сейчас, дорогая, когда в мире твориться черт знает, что, этот участок необходимо продать, — вещал огромного строения нескладный мужик, занявший своей фигурой две трети свободного пространства кухни, — у нас с тобой, к сожалению, некому передать по наследству этот клочок земли, но согласись, мотаться раз в два месяца на край света, чтобы проверить целостность пустых стен, с моей точки зрения, экономически невыгодно!»
Матушка только вздохнула и на удивление покладисто возразила:
«В том, что этот, как ты говоришь, клочок, нам некому передать, целиком твоя заслуга, дорогой! Я никогда не отказывалась от возможности, но твое нежелание слушать вечный писк, визг и вытирать сопли мелочевке, навсегда поставило крест на моих мечтах. Но ты прав, дом нужно продать.»
Гошка незаметно ущипнул себя за руку и взвизгнул от боли. Сцена, развернувшаяся перед ним, не была продуктом его воображения, не виделась ему во сне, его мать выглядела обычной, самой настоящей, незнакомый мужик выглядел пугающе, но тоже сомнений не вызывал. Однако у Гошкиной матери никогда не было ничего, кроме долгов, а про недвижимость она могла только мечтать. Но, возможно, за последние полгода, что он не общался с родительницей, в ее жизни много изменилось. И даже возник явно законный муж, не позволяющей ей на склоне лет обзаводиться потомством. Пара еще немного пообсуждала экономические вопросы семьи и перешла к другим новостям. С момента Гошкиной смерти не прошло и тридцати дней, и Волков ожидал, что убитая горем мать все же упомянет эту сторону своей никчемной жизни. Однако их диалоги весело крутились вокруг какой-то отложенной поездки, в перерывах между обсуждением бронирования номеров, разбавляемых информацией о неаккуратных партнерах по бизнесу.
«Да что это с ними? — с досадой воскликнул Гошка, — похоже, только шкафоподобная тетя Надя способна выражать грусть по племяннику, динамично обчищая при этом его небогатое жилище. Но это все же лучше, чем ничего!»
Показательно утянув с тумбочки навороченный телефон своего новоиспеченного отчима, Гошка двинулся на лестницу, мысленно посылая в адрес мамаши отборные нецензурные пожелания.
В парадном на Гошку налетел какой-то чрезмерно деловой тип, фонтанирующий по телефону разными экономическими терминами — маржа, инвестиционный капитал, сроки реализации и финансовое удержание, — сыпалось на Волкова звенящим потоком. Это были некоторые понятия, знакомые дальнобойщику из новостей и частных разговоров, все остальные понятия были умело вплетены в контекст необычайно важного разговора. Гошка отлетел к стене, и в изумлении уставился на экономически подкованного гражданина, в котором узнал местного маргинала, некогда окончившего гуманитарный ВУЗ. Последний раз Гошка видел его непрезентабельную тушку возле популярного торгового центра, где гуманитарий собирал на билет до далекой провинции, обходя с шапкой питерцев и гостей города.
«Чудны дела твои, Господи,» — пробормотал Волков, тоже вытаскивая приобретенный телефон и привычно открывая новостную ленту. Новости все еще не радовали отсутствием сообщений о новых пропажах, а те, что случались с завидной периодичностью, до сих пор оставались загадкой для науки. В одном из источников Гошка отыскал строчку о возвращении пары граждан после почти двухнедельного отсутствия. Как заявляли их близкие, возвращенцы выглядели растерянно, своих не узнавали и постоянно твердили о вещах, с которыми раньше не сталкивались. Так, один из вернувшихся, будучи преподавателем в одном из колледжей, упрямо заявлял, что ему необходимо завершить какие-то сделки, говорил о поставках медоборудования и в целом выглядел странно. Специалисты, к которым родные запихали упрямого «бизнесмена», склонялись к мысли, что несчастный подвергся медицинским вмешательствам, отсюда и навязчивое упоминание об оборудовании. Преподаватель отправлен на лечение в диспансер, ученые по-прежнему в замешательстве.
Скептически настроенный Волков новостям о возвращенцах не поверил, предположив, что препод попросту загулял, а перед обеспокоенными близкими валяет дурака. Гошка не привык глубоко проникаться научными идеями, стремительно избавляясь от их навязчивого присутствия, если они не имеют к нему прямого отношения. Однако следующей ночью, валяясь без сна на голом полу в квартире доктора, Гошка настойчиво перемалывал события прошлого дня, выстраивающиеся в стройную цепочку, пугающую и настораживающую. Свара среди водителей в конторе, не в меру отрешенная Уленька, матушка-домовладелица, и в завершение стройного ряда, гуманитарий-экономист, грамотно жонглирующий всякими терминами. Плюс новости с похожим сюжетом наводили Волкова на совсем уже нехорошие размышления. Призрачные уродцы, перемещаясь среди толпы, каким-то образом воздействовали на людское сознание, это было первой и пока единственной мыслью, возникшей в пылающих призрачных мозгах дальнобойщика. Мысль была жиденькая и основы под собой не имела.
«Где этот чертов Гурий, когда он так нужен? — воскликнул, не сдержавшись, Гошка, и снова его обожгло нехарактерной жалостью к исчезнувшему доктору.
«Я же так ничего и не узнал про него, — с сожалением подумал Гошка, вглядываясь в темнеющий потолок, — при всей своей занудной высокомерности, Гурий неплохой мужик, щедрый и добрый. Надо бы его отыскать…»
После чего Волков погрузился в беспокойный сон, наполненный кошмарами.
Наутро Гошка снова отправился в поликлинику. Пока он накануне размышлял о докторе Грошике и его роли в мировой истории, в голову пришла простенькая, но настойчивая идея, воплощать которую Волков решил с наступлением нового дня.
Глава 21.
Смело просочившись на территорию районного заведения, Гошка подивился непривычной тишине и размеренности, царившей в его стенах. По лестнице стекали неторопливые посетители, нехотя обводя пустым взглядом все вокруг. Гошка снова вспомнил наблюдения доктора Грошика и не сдержал тяжелого вздоха. Уж Гурий наверняка бы сделал из всего этого какие-нибудь правильные выводы. В кабинет к терапевту привычно толпилась очередь, однако не выражала обычного нетерпения, равнодушно разглядывая стены. Гошка вломился в кабинет без очереди и демонстративно выложил перед отрешенной Ульяной тот самый браслет, который она оставила Гурию на память о себе. Гошкина идея заключалась в вызове эмоций на лице забывчивой Уленьки, однако медсестра только удивленно повернула голову, утыкаясь взглядом в появившееся из ниоткуда украшение.
«Маргарита Антоновна, — не меняя интонации проговорила она, — тут пациентка бижутерию забыла. Надо бы вернуть.»
Гошка во все глаза пялился на непредсказуемую реакцию, и в его призрачной душе закипал гнев. Он, гнев, забурлил еще веселей, когда на пороге кабинета возник молодой парень, одних лет с доктором Гурием и, приветливо поздоровавшись с Маргаритой, обернулся к Ульяне.
«Приветствую, милая, — улыбнулся он и протянул просиявшей барышне какую-то бумагу, — сегодня как обычно, да? Я сегодня до восьми, жду у входа.»
Ульяна тоже улыбнулась и даже немного ожила, проделав невероятно длинный путь к подоконнику. Там, покопавшись в сумке, она уже более оживленно присела в рабочее кресло и зарылась в принесенные парнем документы.
Гошка, не сумев выдержать подобного коварства, ловко опрокинул на пол кипу бумаг и отчетливо выругавшись, покинул изменницу.
Волков всегда считал себя суровым, брутальным мужиком, не способным на глубокие душевные переживания, однако прямо сейчас его душила обида за Гурия и злость на ветреную Ульяну, и что сделать с этими весьма сильными эмоциями, Гошка не знал. Он несся по проспектам и улицам, не обращая внимания на то, что твориться вокруг. А обратить на это внимание ему бы не помешало. Потому что мимо него беззвучно проплывали знакомые уже тени, причудливо рассредоточиваясь среди обывателей. Безглазые уродцы кружились возле ничего не подозревающих граждан и так же, как и во все предыдущие разы, бесшумно растворялись в воздухе. Гошке не было знакомо понятие наблюдение и анализа, а также создатель не наградил его элементарной внимательностью, поэтому интересное зрелище осталось не охваченным. Когда эмоции немного поутихли, Волков обнаружил себя возле знакомого дома, где жил его интернатский приятель. Тот не был другом незаметному Гошке в период детских лет, однако после выпуска их частенько сталкивала судьба, и они понемногу нашли общий язык. Волков некоторое время постоял в раздумьях, взвешивая необходимость визита, но в конце концов, махнул рукой на политесы и вошел в парадное.
«Все равно Тарас даже и не догадается о моем присутствии,» — с долей некоторого сожаления пробормотал Гошка себе под нос и уверенно нажал на звонок. Они виделись с Тарасом в начале прошлого месяца, когда Гошка еще находился на вольных хлебах и обращался к любому, кто мог бы ему помочь с работой. Тарас после интерната высоко не поднялся, так же перебиваясь случайными заработками, жил один и постепенно втягивался в мир алкоголиков и тунеядцев. Однако тип, появившейся на пороге прямо сейчас, мало напоминал того Тараса, к которому привык Волков. В целом это был он, в том Гошка поклялся бы на последнем пятаке, та же фигура, лицо, голос, но все же это был не Тарас. Бывший воспитанник был облачен в длинный пафосный халат и был на удивление тщательно выбрит. К тому же в его манере излагать мысли виделась Гошке некая гротесковость.
«Кого судьба послала мне на мой порог? Что надобно слепому случаю от скромного его слуги?» — провозгласил некогда маргинальный Тарас, пару месяцев назад с трудом выражавший нехитрую просьбу продать ему пачку сигарет. Гошка в смятении попятился и, не дожидаясь следующей рулады, со всех ног рванул на улицу. Все, с кем сводил Гошку тот самый случай всю последнюю неделю, вызывали у Волкова много вопросов. Все эти люди были ему хорошо знакомы, но тем не менее были не они. Совсем не они. Перед Волковым возникали другие граждане, обладающие внешностью тех, кого Гошка хорошо знал, да и с этим растерявшийся дальнобойщик готов был поспорить. «Как они все могли так измениться? — думал Гошка, устало облокачиваясь на прохладную стену дома, — не может быть, чтобы они вот так вот взяли и разыграли меня, нет, этого не может быть.»
От долгих непривычных раздумий заболела голова, требуя передышки. Гошка, в который раз вспомнил доктора Грошика и устало побрел к метро, не в состоянии добираться до докторской квартиры на своих двоих.