Именно там я взял книги с автографами В. Брюсова, Н. Пояркова, однотомник В. Баратынского с пометками, сделанными, как мне кажется, рукой Ивана Бунина... Эти книги и посейчас находятся у меня. Там же мне попались на глаза роман Б. Савинкова «То, чего не было» и книга А. Горнфельда «Муки слова», которые у меня взял почитать и все читает и читает Евг. Евтушенко.
7 марта 1976 г.
Звоню Эдуарду Николаевичу, директору библиотеки имени Ленина. Пересказываю историю «тургеневки», а заодно и содержание лживой статейки в «Альманахе библиофила». Причем говорю таким тоном, как будто мне доподлинно известны не только история, но и нынешнее местонахождение всего тургеневского книжного фонда.
И что же? Эдуард Николаевич клюнул! Несмотря на то, что разговор происходил по телефону, он стал вздыхать, страдать, жаловаться... Да, остатки «тургеневки» были перевезены в Минск, в «ленинку». Но вот беда — книги затерялись среди миллионов других... Попробуйте их изъять и собрать в одно место! Такая команда дана, однако дело это страшно трудоемкое, и до сих пор удалось отыскать и изъять лишь тысячи полторы книг.
Подробно рассказываю, что было в «тургеневке», когда летом 1947 года, в Лигнице, я перебрал ее почти всю своими руками. Я приходил по воскресеньям, начальник библиотеки Дома офицеров группы войск Володя Попов, мой однофамилец, впускал меня в чердачные комнаты, где были сложены книги, и оставлял одного. Я блаженствовал. Еще бы — такие богатства! И главное, передо мной были книги редкие и редчайшие, которых я до того не встречал нигде. «Красный генерал» Ивана Бунина, «Невольник чести», поэма о Пушкине, кажется, графини Пантойфель-Нечецкой, стихи Георгия Иванова, всякие альманахи, сборники, изданные эмигрантами в Риге, Харбине, Берлине, Чикаго... Даже просто перебирать и листать их было интересно. Открывался новый мир, чуждый и неведомый мне.
Сборник Георгия Иванова, изданный в Берлине в 1932 году, начинался такими стихами:
Говорят, что нет царя,
Говорят, что нет России,
Говорят, что бога нет, —
Только мутная заря,
Только звезды ледяные,
Только миллионы лет.
Говорят, что никого,
Говорят, что ничего —
Там темно и так мертво,
Что темнее быть не может
И мертвее не бывать,
Что никто нам не поможет
И — не надо помогать!
Но дело даже не в этом, продолжал Эдуард Николаевич. Пусть не сразу, пусть через год-два, а тургеневский фонд будет изъят из обращения и собран в одном месте. По имеющимся у него сведениям, эмигранты, живущие в Париже, начали поиски тургеневской библиотеки. Они хотят, чтобы «тургеневка» вернулась на старое место — в Париж, — и стала там тем, чем она была — своего рода памятником Тургеневу и центром русской мысли и русской культуры во Франции. Мы как будто и не прочь вернуть и в то же время не знаем, как это сделать.
* * *
А между тем книги-то продолжают расползаться. Как-то, года два назад, мы разговорились с Борисом Саченко. Он похвастался, что ему удалось достать несколько книг из «тургеневки». И не где-нибудь, а здесь, в Минске...
28 апреля 1976 г.
В редакции жизнь бьет ключом. Макаенок отклонил роман Герчика об онкологах. Собственно, ему посоветовали отклонить в ЦК — Кузьмин и Машеров... Причина: роман слишком очевидно привязан к Минску, прототипы легко
узнаются, Александров выведен ангелом, на самом же деле он... ну, не совсем порядочный человек.
После этого, когда я болел, Рудов выступил на партийном собрании и облил меня, а заодно и Савеличева, непристойной, отвратительной грязью. И чего только не наговорил, бог ты мой! Повторять тошно. И все ложь, ложь, ложь. Вообще- то случай смешной — я давал Рудову рекомендацию, когда тот вступал в Союз, я ратовал за него и в комиссии, и на заседании президиума, и вот на тебе!.. Должно быть, и правда ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Белошеев хлопочет о наградах в связи со своим 60-летием. Я подписал ходатайство о награждении его Почетной грамотой Союза журналистов СССР. Здешний, минский Союз журналистов хочет хлопотать о присвоении ему, Белошееву, звания заслуженного работника культуры Белоруссии. Но — хлопотать через Макаенка. А последний настроен скептически: «Я сам еще не имею этого звания...»
Переписку Твардовского и Исаковского все же будем печатать. Листов пять-шесть даст «Дружба народов», в 7, 8 и 9-м номерах. С 8-го номера начнем печатать и мы, в «Немане». Полностью. Все двенадцать авторских листов.
Что ж, лучше поздно, чем никогда.
5 мая 1976 г.
Снова о «тургеневке»...
Приходит Дмитрий Павлович Мороз, минский книголюб, и сообщает, что в букинистическом магазине начали мелькать книги со штампом тургеневской библиотеки. Он сам видел четыре тома «Великой смуты» Деникина и «Жизнь
Николая Второго» — обе изданы в Париже в начале двадцатых годов. Я тут же снял трубку и позвонил Эдуарду Николаевичу, директору «ленинки».
— Книги из нашей библиотеки к букинистам попасть не могли, — сказал он убежденно. — Имейте в виду, что на всех наших книгах кроме штампа тургеневской стоит штамп и нашей библиотеки. Один чудак понес было сдавать уворованные книги, так попался, и его судили. Утечка могла произойти еще в то время, когда эти книги только привезли и свалили в Доме правительства. Некоторое время они лежали неучтенными, и их могли растаскивать кому не лень. Скорее всего, вот эти книги и попадают сейчас в букинистический магазин. А мы что ж... Мы продолжаем изымать помаленьку.
— И сколько же изъяли? — спрашиваю.
— На сегодняшний день уже две с половиной тысячи! — почти радостно произносит Эдуард Николаевич.
Я говорю, что надо бы связаться с букинистами и попросить их «тургеневские» книги покупать, но не продавать кому попало — оставлять для той же «ленинки». Эдуард Николаевич пообещал это сделать, то есть связаться и попросить, — и сделать безотлагательно.
1 сентября 1976 г.
Из передовой «Правды» за 31 августа с. г.:
«Важнейшая черта ленинского стиля работы — высокая требовательность к себе и другим, творческая неудовлетворенность достигнутым. Как бы ни были велики успехи в строительстве нового общества, партия сосредоточивает внимание на очередных проблемах, на недостатках и трудностях, которые надо преодолеть. По мере роста масштабов и сложности решаемых задач, отмечалось на ХХ съезде КПСС, строгий, критический подход ко всем делам приобретает особое значение».
Сколько у нас говорится и пишется правильных слов! А на деле... на деле все наоборот. Вот и эта передовая... Как можно сосредоточить внимание на недостатках и трудностях, когда мы всячески замалчиваем эти недостатки и трудности? В прошлом году, говорят, в России была страшная засуха... А в газетах об этой засухе ни слова! Хуже того, некто NN объявил девятую пятилетку лучшей из пятилеток... Весной в магазинах хоть шаром покати — ни яиц, ни мяса, с молоком и то перебои... А мы знай трубим: «Лучшая из пятилеток!.. Все хорошо, лучше некуда!..»
И эта ленинская черта... Ленин требовал гласности. Не замазывать глупости, промахи, недостатки, а открыто и честно говорить о них народу, — вот его требование. Увы, мы похоронили его и предали забвению.
17 сентября 1976 г.
История с перепиской двух поэтов не кончилась, как мы ожидали. Журнал «Дружба народов» опубликовал в трех номерах (7, 8 и 9) большую часть. Причем самую интересную часть. По сути дела журнал снял сливки, оставив обрат. Но Марии Илларионовне этого показалось мало. Она в претензии к «Неману». Почему не сдержал обещания и не печатает всю переписку, как в свое время договаривались.
Сходила или позвонила в сектор литературы ЦК КПСС. Тов. Беляев, в свою очередь, позвонил в наш ЦК. И — завертелось, закрутилось колесо. Дважды звонил мне Г. М. Кононов, зам. зав. отделом пропаганды, попросил всю переписку для ознакомления. Прежде чем давать, мы сверили с публикацией «Дружбы народов» и пометили письма, не вошедшие в эту публикацию. Картина получилась грустная. Москвичи опустили лишь 76 писем, большая часть из них — это письма Мих. Исаковского, пустые, бессодержательные. Да и письма Ал. Твардовского (не вошедшие в публикацию) немногим лучше. Что делать? Вопрос должен решиться днями. Первый вариант — перепечатать все из «Дружбы народов» — мы отвергли сразу, и в ЦК (в частности, Г. М. Кононов) с нами согласились. Осталось еще два варианта: не печатать совсем или, если это окажется невозможным, — напечатать всю переписку, целиком, как она была подготовлена нами год назад. Я при этом настаивал, чтобы печатать мы начали (если без этого нельзя) не ранее, как со второго, февральского номера будущего года. В ЦК все согласились с этим. В том числе и Кузьмин. По правде сказать, история с перепиской уже превратилась в анекдот. Кто виноват в этом? Трудно сказать... В разговоре с Макаенком, заглянувшим в редакцию на минутку, я сказал, что в прошлый раз струсил А. Т. К., то есть Кузьмин. Макаенок возразил. По его словам, виноват не А. Т. К., а Шауро, занимающий в этом вопросе шаткую, неопределенную и вот уж поистине трусливую позицию.
19 сентября 1976 г.
Ко мне попала машинописная копия воспоминаний А. Гладкова, автора пьесы «Давным-давно», о Борисе Пастернаке. Воспоминания субъективные, сплошная апология Пастернака, но любопытные в некотором роде. Интересны, в частности, штрихи из жизни писательской братии в Чистополе в 1941—1942 гг. Если верить Гладкову, тот же Пастернак бедствовал, а Конст. Федин и Леонид Леонов и в ус себе не дули. Леонов, например, содержал прислугу и... сторожа, дабы воры не проникли в квартиру и не украли набитые всяким добром чемоданы. Вот вам и радетели о благе народном! «Писатель, если только он волна, а океан — Россия...» По воспоминаниям, не похоже, чтобы эти писатели были особенно «возмущены». Интересно было бы узнать, внесли они что-либо в фонд обороны? Тогда это принимало характер эпидемии. Мы, фронтовики, двенадцатую часть денежного содержания, а иногда и больше, отдавали в фонд обороны. Находились люди, и таких было немало, которые жертвовали сбережения, драгоценности. Однако полнее выписан, разумеется, образ самого Пастернака, поэта, безусловно, очень талантливого и самобытного. Сейчас кое-кто ставит его выше Твардовского. Но тут есть одна закавыка. Пастернак как мастер стоит, может быть, и выше Твардовского. Но он никогда не займет в сердце читателя (во всяком случае, русского читателя) такого места, какое уже занял Твардовский. Хотя Пастернак по духу тоже русский. Это подчеркивает и Гладков. Вот знаменательные слова, которые записал автор воспоминаний:
«Во мне есть еврейская кровь, но нет ничего более чуждого мне, чем еврейский национализм. Может быть, только великорусский шовинизм. В этом вопросе я стою за полную еврейскую ассимиляцию. Мне лично единственно родной кажется русская литература, русская культура, с широтой любых влияний на нее, в пушкинском смысле...»
29 октября 1976 г.
Странная осень. Туманы — зги не видать. Деревья как были, так и остались одетыми, хотя уже конец октября.