Я никогда не слышал о та’рофе до того, как не прибыл в Авестинат. Это слово означает сложное искусство этикета огнепоклонников, в котором истинное значение сказанного заключается не в словах, а в том, что они подразумевают. Та’роф — тонкий танец общения, он определяет жизнь каждого среди правоверных. От его имени люди отказываются, когда желают, выражают то, что на самом деле не чувствуют, приглашают, не ожидая гостей. Люди Запада могут назвать это простым лицемерием, но на самом деле всё намного сложнее.
С высоты в полсотни метров Рейн смотрел на рассветное солнце из окна своей новой гостиной. Иерарх сдержал своё слово — после их разговора рескриптор Картир сразу отвёл его сюда. Башня имела четыре этажа, называлась Воротной и была целиком отдана в распоряжение юноши. На взгляд Рейна, это было даже слишком: целых четыре комнаты — баня, кладовая, гостиная и небольшая библиотека — каждая из которых оказалась просторней его дома в Кельтхайре. Юноша смотрел на небо, которое только начинало окрашиваться алым и розовым, и думал о том, что находится в сложном положении. Восходящее солнце невольно напомнило ему одеяние Тансара.
Рейн помотал головой и заставил себя смотреть на дома внизу. Колоссальный Город Истин поражал воображение своим величием и размерами. Воротная башня была одним из оборонительных сооружений на крепостном валу, и перед Рейном открывался, наверное, лучший вид на столицу Авестината. Дивный город сиял в лучах восходящего солнца, освещавшего дома, храмы и выложенные мрамором улицы. Если Лепта Великая когда-то поразила юношу, то обитель огнепоклонников вызвала целую бурю чувств — благоговение и страх, смешанный с восхищением. Рейн никак не мог понять, каково это — жить в городе, который специально строили по плану. Город Истин походил на исполинский пчелиный улей и словно бы состоял из сот, одинаковых и строгих: от его центра ровными линиями расходились широкие улицы, которые сходились на площадях правильной круглой формы и расходились вновь, образуя восьмиугольники, которые составляли кварталы. Всё это было слишком организованно и чисто, слишком непохоже на стоящие без всякой системы хижины деревень Улады или хаотичную застройку городов Кайсарума. Даже дома здесь были на редкость опрятными: плоские крыши, обвитые плющом, закрытые цветным стеклом окна, двери, украшенные затейливой резьбой.
Почти все здания города были построены из белого камня, и с высоты Воротной башни город казался Рейну огромным заснеженным полем. Однообразие белизны немного разбавляла река Эран — серебристая полоса, разделяющая город надвое. Границу города отмечала высокая и толстая крепостная стена, чьи исполинские блоки были сработаны из красного гранита и покрыты листами бронзы, так что белокаменный город напоминал алмаз, заключённый в оправу из металла и камня. Рейн несколько раз пытался спросить Картира о том, кто построил эти укрепления, но тот так и не смог ответить: стены Города Истин были одним из немногих чудес, что уцелели после Войны Лжи. Солнце неумолимо восходило на небо, и стены авестийской столицы начинали сиять его отражённым светом — бронзовые листы словно были охвачены пламенем, сливаясь в кольцо из расплавленного золота. Рейн уже пять раз встречал утро в Городе Истин и всё равно не мог привыкнуть к этому странному, чужому для него великолепию.
Рейн отвернулся, пересёк комнату и посмотрел в другое окно, которое выходило на центр столицы — туда, где на отвесной, похожей на пирамиду горе возвышался Дворец Истин. Двадцать пять Иерархов правили Авестинатом, и двадцать пять увенчанных золотом башен Дворца возносились ввысь, пронзая небо. Спустя пять дней юноша выучил их цвет и расположение: двадцать башен разных оттенков оранжевого и красного составляли внешнее кольцо, четыре чёрных, похожих на стрелы — внутреннее. А самой высокой была башня чистого белого цвета, которая, казалось, вырастала из недр горы и устремлялась вверх подобно громадному копью. Покой Истин. Резиденция Совершенного. Каждую из башен венчал золотой шпиль в виде языка пламени. Древние строители потрудились на славу: когда солнце войдёт в зенит, шпили Дворца в один момент вспыхнут и до самого вечера будут сиять, как огромные костры. Рейн подёрнул плечами. Почему-то при всём своём великолепии сердце Матери Церкви казалось ему мрачным и пугающим. Что-то в архитектуре Дворца и башен было неестественным, напоминая ему фрески Бейт-Шам-Адара — прекрасные, но чуждые.
Юноша отошёл от окна и перевёл взгляд на дверь. Со времени его визита к Иерарху прошло пять дней, и юноша не находил себе места от скуки и беспокойства. Его путь из внутренних помещений Дворца до Воротной башни проходил в закрытой повозке — по словам Тансара, это было необходимо, чтобы сохранить секретность. Рейн хорошо помнил эту необычную поездку: как только он вышел из покоев Иерарха, Картир уже ожидал его вместе с парой стражей из отряда Саберин. Рескриптор сказал, что под Городом существует разветвлённая сеть тоннелей, а потому они смогут добраться до его нового дома и сохранить всё в тайне. Рейн не слишком хорошо понимал, от кого они так скрываются, но приглашение принял и следующие несколько часов провёл в сумраке и постоянной тряске. Увидеть улицы Города Истин ему так и не удалось: когда безмолвные гвардейцы отдёрнули шторы, они уже были на первом этаже башни, все комнаты которой Иерарх выделил Рейну. Картир вскоре его покинул, сказав, чтобы он продолжал тренировки и готовился к встрече с Совершенным. Рейн спросил было про Сатин, но рескриптор только развёл руками и полным сожаления голосом ответил, что ничего не знает об огнепоклоннице. С тех пор Рейн только и делал, что сидел в башне, смотрел в окно и ждал новостей, с каждым днём всё сильнее ощущая тревогу. Молчаливые Саберин днём и ночью дежурили у ворот, не оставляя ему и шанса покинуть здание. Чтобы хоть как-то себя занять, он спускался на нижний этаж, в баню, и часами стоял над водой, повторяя про себя все известные ему заклинания. Не без удовлетворения он отметил, что вода стала повиноваться ему намного лучше: теперь Рейн мог быстро создавать водяные щупальца и довольно долго поддерживать их форму. Стоило ему повести рукой — и вода становилась плетью, которая со свистом рассекала воздух и оставляла на камне глубокие отметины. Конечно, каждый раз за Иеромагию приходилось расплачиваться усталостью и головной болью, но юноша был доволен своими успехами. Вот и сейчас он склонился над пожелтевшим от времени свитком, где напротив фраз на Священном Наречии авестийцев значился перевод на уладский. Предусмотрительно. Хедер — лёд. Ма’им — волна. Алэти — истина…
В дверь постучали. От неожиданности Рейн вздрогнул и едва не выронил свиток. Как кто-то мог пройти через Саберин? Почему он не слышал шагов по лестнице?
Дверь отворилась. Юноша поднял глаза на возникшую на пороге фигуру и обнаружил, что ухмыляется, как последний идиот.
На пороге стояла Сатин. Она была одета в белое платье с широкими рукавами, расшитое красной нитью. Лицо огнепоклонницы было бледным и немного осунувшимся, в тёмных глазах читалась усталость.
— Сатин! — Рейн шагнул вперёд. — Как ты себя чувствуешь?
— Нормально. — девушка застенчиво повела плечом. — Его Преосвященство Тансар был в высшей степени любезен.
Только сейчас Рейн заметил, что за время их странствий её волосы заметно отросли и теперь доходили до ушей, слегка завиваясь на концах. Он почувствовал, что краснеет, и опустил глаза.
— Ты чего-нибудь хочешь? — торопливо проговорил юноша. Почему-то в присутствии Сатин ему становилось неловко, что-то замирало в нём, заставляя чувствовать себя неуклюжим и грубым. — Будешь чай?
— Да. — Сатин улыбнулась. — Пожалуйста.
Пока Рейн заваривал чай, Сатин успела рассказать ему всё, что с ней произошло.
— Я очнулась в лазарете. — сказала она. — два дня я лежала там, а потом появился этот священник. Ну тот, в белой одежде и с красным поясом…
— Картир. — вставил Рейн.
— Да, верно. Он отвёл меня в покои Тансара и оставил нас наедине. Представляешь, каково это — своими глазами увидеть одного из Иерархов?
На лицо девушки вернулась прежняя таинственная улыбка. Сатин скрестила руки на груди и помолчала, собираясь с мыслями. Рейн украдкой вздохнул. Он и забыл, насколько она религиозна и как трепетно относится ко всему, что связано с Церковью Истин.
— Он был очень вежлив, — продолжила Сатин, — даже учтив. И он мне всё объяснил. Мол, перед лицом опасности я могла тебе открыться, Церковь понимает всю сложность выбора, который мне пришлось сделать. Я, конечно, была в изумлении. Тансар сказал, что понимает моё состояние и готов помочь. Просил никому не говорить о тебе и о том, что мы видели. Рейн, я могу заслужить прощение! Я могу исправить свою ошибку!
— Ошибку? — переспросил юноша. Он не слишком хорошо понимал, о чём она говорит.
Сатин невесело усмехнулась.
— Не забывай, я — наннари. Клыки и когти Матери Церкви. Я не должна была открывать тебе этот секрет — но открыла.
Рейн кивнул. Он вгляделся в лицо Сатин и увидел, что оно бледнее обычного, а серые глаза еле заметно отливают красным.
— Ты принимала Слёзы? — в собственном голосе Рейн услышал обиду. Странно. Какое ему дело до этого зелья?
— Только немного. Чтобы… чтобы не видеть сны. Обычно мне было нужно гораздо больше Слёз, когда я исполняла приказания Иерархов.
Она помолчала.
— Рейн, пойми. Теперь, если я не заслужу прощение, меня отлучат. Ты можешь себе представить, что это такое?
— Да, я понимаю. — смущённо пробормотал юноша. Ему не требовалось много времени, чтобы понять, какую роль в жизни Сатин играет служение Церкви и что будет значить для неё разрыв с Иерархами.
Две чаши с чаем вскоре стояли на столе, и Рейн был рад переменить тему разговора. Какое-то время оба молчали, потягивая ароматный напиток. Сатин то и дело поворачивалась к окну: солнце взошло достаточно высоко, чтобы заставить один из золотых шпилей Дворца Истин засиять подобно громадному маяку.
— Тансар сказал, ты будешь учить меня авестийским обычаям. — заметил наконец юноша.
— Это правда. — лицо Сатин просветлело. — Мы можем начать прямо сейчас. Та’роф нельзя выучить — он познаётся в течение всей жизни. Чем больше ты общаешься с людьми, тем лучше его используешь.
— Та’роф? Что это?
— Исскуство говорить. Так называется авестийский этикет, который пронизывает всю жизнь последователей Благой Веры. Та’роф помогает нам в общении с другими людьми позволяет почувствовать всю глубину единства между правоверными. Он делает жизнь более осмысленной, более понятной. Это фундамент и основа всего. — девушка помолчала, давая Рейну время осмыслить услышанное. — На Западе люди говорят то, что думают, и говорят без подготовки. На Востоке иначе. Мы должны произнести слова приветствия, даже если торопимся и не хотим вступать в разговор. Понимаешь?
— Не очень.
— Ты поймёшь. — Сатин улыбнулась. — Та’роф — это не просто слова, это образ мыслей. Так ты показываешь свою принадлежность к последователям Благой Веры и выражаешь своё почтение к собеседнику. В начале своей истории Авестинат противостоял многобожникам, которые пытались захватить Город Истин после ухода Благих. Мы ценим свою культуру. Давай, скажи мне что-нибудь на авестийском.
— Шавуа тов. — добрый день.
Сатин рассмеялась, прикрыв рот ладонью. Рейн нахмурился: разве он сказал что-то не то?
— Очень… правильное приветствие — для чужеземца. Но нет, та’роф намного сложней. Ты здесь надолго, поэтому я обучу тебя всему, что должен знать каждый авестиец. Ты должен учитывать возраст собеседника, его профессию, положение в обществе. Кроме того, в начале разговора мы всегда говорим агни намитарсам — “да горит ваш Огонь”. Эти слова пригодятся тогда, когда ты не можешь сразу определить статус человека или его занятие. Хорошим тоном считается несколько раз спросить “как ваши дела”.
Почти час Сатин объясняла Рейну тонкости та’рофа, и под конец юноша решил, что сходит с ума. Авестийцы, кажется, все как один были сумасшедшими. Зачем тратить пять минут на прощание и приветствие, когда ты всего-то хотел спросить, как пройти? Что значит “Я умру за тебя, умри же и ты за меня”? Почему одним надо кланяться ниже пояса, а другим даже в глаза нельзя посмотреть? Та’роф казался Рейну беспорядочным нагромождением обычаев, которые за несколько веков правления Церкви Истин превратились в цепи, сковывающие каждого авестийца. “Убийственная вежливость” — подумалось ему.
— Запомни одну вещь. — голос Сатин вывел его из раздумий. — Если ты хочешь за что-то заплатить, но тебе говорят, что это бесплатно — предложи ещё два раза. Мы называем это правилом трёх “нет”. Понимаешь, в Авестинате на первом месте стоит вежливость, и мы не можем просто назвать цену даже когда торгуемся. Тебе придётся настоять на том, чтобы заплатить кому-то за товар.
— А если продавец откажется от денег в третий раз?
— Тогда ты, конечно, можешь забрать товар бесплатно. Это случается редко, когда торговец хочет показать особое расположение к покупателю.
Рейн не смог сдержать себя и рассмеялся.
— Просто скажи, что ещё мне следует знать о вашей стране, чтобы ненароком кого-то не оскорбить? Меня удивляет, как вы сами не путаетесь во всех этих “да”, “нет” и “пожалуйста”.
Сатин только улыбнулась и устремила на юношу взгляд своих серьёзных серых глаз.
— Если тебя приглашают в гости, не забудь несколько раз отказаться — так ты узнаешь, насколько серьёзны намерения твоего собеседника. В гостях можешь чувствовать себя свободно. Не бойся рассматривать мебель и убранство дома: это считается приличным, в Авестинате хозяева будут даже рады, если похвалить их жилище. Однако соблюдай острожность, когда чем-то восхищаешься — по правилам хорошего тона авестийцы должны предложить гостю в подарок все, что ему понравится, даже если для самих хозяев это очень дорого и ценно. Конечно, здесь снова нельзя забывать о правиле трёх “нет”…
— А что, если гость не знает о та’рофе? — перебил Рейн, которому все эти бесконечные нормы и правила успели наскучить.
— В таком случае получится не слишком приятная ситуация, ведь вернуть подарок назад уже нельзя. Хозяину придется расстаться с дорогой для сердца вещью. Впрочем, ситуации бывают очень разные. В некоторых регионах Авестината существует традиция дарить подарок гостю, который впервые пересёк порог дома. Восток — дело тонкое! Та’роф нельзя выучить, его надо прожить.
— А что, если ты хочешь обойтись без него? Что, если с самого начала попросить собеседника не использовать та’роф и говорить как обычно?
Глаза Сатин насмешливо блеснули.
— С тобой могут согласиться и даже пообещать не прибегать к нашим восточным витиеватостям, но и тут надо держаться настороже: такое обещание само может быть частью та’рофа.
— Как всё сложно… — Рейн помотал головой. — Никогда бы не подумал, что в мире есть народ, который ради вежливости готов буквально на всё!
— Таков Авестинат. За свою историю мы пережили слишком многое. Вот уже много веков Церковь Истин защищает нас и укрывает Своим пламенем, поэтому мы очень трепетно относимся к обычаям прошлого.
***
Прошло семь дней. Сатин приходила рано утром и помогала Рейну учить авестийский язык и познавать сложное, запутанное искусство восточного этикета. Какие-то фразы юноша мог составлять ещё в Лепте Великой, но теперь его словарный запас существенно расширился. Помощь Сатин была действительно неоценимой: только благодаря ей Рейн с каждым днем говорил все лучше. Если первые два дня занятия начинались спонтанно, то довольно скоро установилась система: утро отводилось на язык, день — на Иеромагию, а вечером Рейн либо упражнялся с мечом, либо бродил по улицам, впрочем, не отходя далеко от своей башни.
Тансар не давал о себе знать и, казалось, утратил к Рейну всякий интерес. Два воина из отряда Саберин всё так же стояли у входа в Воротную башню — белые плащи похожи на саваны, золотые значки сияют, лица не выражают ничего — но теперь почему-то не препятствовали попыткам юноши выйти наружу. На восьмой день своего обучения Рейн решил, что готов применить на практике новые знания и впервые по-настоящему посмотреть на город.
Хотя юноша успел вдоволь насмотреться на Город Истин из своей башни, непосредственное знакомство всё равно поразило его, и он долго бродил без цели, оглядываясь и изумляясь. Авестийская столица напоминала лабиринт: улицы были вымощены гладкой каменной плиткой, по сторонам высились однообразные белокаменные дома, а над всем этим возвышалась многоцветная громада Дворца Истин — день был солнечный, и золотые шпили на башнях Иерархов сияли, как сигнальные огни. Торопливо пробираясь через людскую толчею, Рейн то и дело натыкался на горожан, которые с явным неодобрением косились на чужака.
Почти на каждом шагу попадались лавки, таверны и гостиницы — видимо, в Городе Истин процветала торговля. Бесчисленные товары словно появились прямиком из сказаний: на прилавках лежали роскошные ковры, изысканные кинжалы и шлемы, посуда и фрукты, золотые и серебряные кольца, магические амулеты и книги, флейты и арфы, ткани разных цветов и форм — парчовые, синие, с жёлтой каймой, лёгкие, шёлковые; стояли начищенные медные сосуды с тонкой резьбой, стеклянные кувшины с разнообразными рисунками, пестрели халаты, расшитые золотыми нитями и жемчугом; беспорядочными грудами лежало “мягкое золото” — соболиные шкурки из далёкого северного Келейнинона. Всё это богатство настолько выбило Рейна из колеи, что в какой-то момент юноша был готов уйти, лишь бы не замечать всех этих товаров, на фоне которых его собственная одежда казалась ему одеянием нищего. Удивление Рейна было так велико, что несколько раз ему приходилось уйти, чтобы лишний раз не напороться на полные опасного недоверия взгляды менял и торговцев.
Ему казалось, что после Лепты Великой он привык к шуму толпы, но теперь Рейн понял, что ошибался. По сравнению с Городом Истин кайсарумский порт выглядел деревней. Было трудно поверить, что в каком-то городе может быть столько народа — какое-то время Рейн просто стоял, чувствуя себя утопающим посреди беснующегося океана. Здесь были тысячи, десятки тысяч людей, все они куда-то шли, что-то говорили, кричали, звали, так что в конце концов все звуки города слились в единый многоголосый гул, от которого кружилась голова и хотелось куда-то скрыться — неважно куда, только бы стало тихо.
Люди здесь были разные. Некоторые носили броские цветные рубахи и длинные, подбитые мехом плащи, другие — вероятно, не такие богатые, как первые — довольствовались более скромным льняным одеянием. Поблизости от торговых рядов о чем-то своём переговаривались высокие и смуглые Люди Лодок с раздвоенными бородами, проходили жрецы Благой Веры — все в белом, с разноцветными поясами и напускной суровостью на лицах. Без особой цели Рейн проходил одну улицу за другой, несколько раз сворачивал — но гора и Дворец на её вершине, казалось, даже не стали ближе. Город Истин будто бы не имел конца, и юноша почувствовал себя неуютно в этом бескрайнем море из незнакомых ему людей и мест. Он было развернулся, чтобы найти дорогу до своей башни, но затем заметил в толпе какое-то движение и остановился, прислонившись к лимонному дереву у каменной изгороди.
По улице надменной походкой уверенно шла четвёрка мужчин в черных одеждах. На длинных плащах цвета тлеющих углей золотой нитью был вышит один и тот же символ — красный ключ на фоне золотого солнца— из-за чего все четверо казалась похожи на воронов. Их головы были увенчаны высокими чёрными колпаками, и эти люди то и дело оглядывались на толпу вокруг со смешанным выражением раздражения и злости. Это было странное зрелище: едва завидев четвёрку в чёрном, люди старательно отводили глаза и осторожно, бочком, обходили их, стараясь не попадаться им на пути. Те же, кто попадался, моментально уступали дорогу, будто те четверо были чем-то заражены. В толпе словно создался кокон из пустого пространства, который направлялся прямиком туда, где стоял Рейн. Юноша отвернулся и хотел было уйти, но было поздно: четыре человека уже были рядом.
— По какому праву ты носишь одежды Матери Церкви? — спросил один из них. Он сделал шаг вперёд и скрестил руки на груди, ожидая ответа. У него была коротко подстриженная, аккуратная чёрная бородка. Высокий лоб прочертили морщины, пристальный взгляд стальных глаз вызывал смутную тревогу и что-то ещё.
— Отвечай нам, чужеземец. — губы мужчины искривились в подобии улыбки. — Или ты уже понимаешь, что тебе нечего сказать?
Четыре пары глаз продолжали смотреть. Рейн внезапно почувствовал сильную слабость, будто провёл несколько дней без пищи и отдыха. Где-то в глубине души волной поднимался страх, но даже это ощущение было каким-то слабым и приглушённым.
— Агни намитарсам, — сказал он наконец. — Да горит ваш Огонь.
Лицо чернобородого вытянулось, в серых глазах затаился гнев.
— Та’роф тебе не помощник. Не пытайся уйти от ответа. Почему на тебе пояс Матери Церкви? Ты ведь не из Авестината, верно?
Рейн понял, что этот человек в черном говорит о его одежде. Почему-то собраться с мыслями было необычайно трудно. Он с трудом отвёл взгляд от серебристых глаз мужчины и ответил, глядя на камни под ногами:
— Я из Улады. — Волна озноба пробежала по спине юноши. Какая-то новая мысль появилась у него в голове и тут же пропала. О чём они только что говорили? — Скажите, а как пройти ко Дворцу Истин? Я не…
— Я чувствую на тебе длань Противника. — перебил его незнакомец. — Спрашиваю ещё раз: кто дал тебе право носить одеяния слуг Благой Веры?
— Я — гость Конклава. — проговорил Рейн. Слабость исчезла, его голова вновь стала ясной. — Иеромаг и друг Иерарха Тансара.
— Тансар, отец Игнати. — сказал чернобородому один из его спутников, высокий и тощий, словно скелет. — Нам не следует… — он вдруг отшатнулся назад и смолк.
Глаза отца Игнати сузились. Он тронул рукой свою бороду и произнёс, глядя на Рейна.
— Ты — многобожник?
— Да. — ответил юноша с некоторым облегчением. Кем бы ни были эти странные незнакомцы, судя по всему, вреда они не причинят.
Лицо Игнати вытянулось от гнева. Он что-то пробормотал, и по его пальцам забегали синие языки пламени.
— Ты лжёшь, отступник. Никто не должен носить цветной пояс, не имея серых глаз. Именем Совета Стражей я…
Тощий вдруг стиснул его ладонь и мотнул головой в сторону улицы. Игнати непонятно выругался и выдернул руку. Синее пламя погасло. Какое-то время все четверо будто забыли о Рейне и стояли, словно прислушиваясь к чему-то. Юноше показалось, что он слышит музыку — гудели трубы, протяжно и едва уловимо. Игнати снова взглянул на Рейна. Глаза его метали молнии.
— Слуги Противника не могут укрыться от кары, даже с помощью Иерарха-еретика. Рано или поздно мы доберёмся до каждого из вас, помяни моё слово!
Он резко развернулся на каблуках и, окружённый тремя спутниками, словно свитой, скрылся за поворотом.
Рейн прикрыл глаза и облокотился об изгородь. Его первый самостоятельный поход в Город Истин прошёл, мягко говоря, необычно. Кто были эти люди в серых плащах и чёрных одеждах? Что вызвало их гнев? И почему, как только он упомянул Тансара, они не рискнули причинить ему вред? Юноша тряхнул головой и направился обратно, к башне.
Ещё на подходе к своему жилищу Рейн заметил, что что-то не так. У ворот, где обычно дежурили Саберин, стоял возок, запряжённый четвёркой рыжих лошадей. Человек в белой рясе с широким красным поясом стоял рядом и напряжённо вглядывался в толпу. Завидев Рейна, человек что-то крикнул и махнул рукой. Юноша ускорил шаг и понял: это Картир. Из-за спины рескриптора выглядывала тонкая фигурка в белом платье с красным узором. Сатин.
— У меня чудесные новости, дорогой друг! — пропел Картир своим приторно-сладким голосом, когда Рейн приблизился. — Один человек из Дворца пожелал видеть тебя и девушку. Прими мои самые сердечные поздравления! — он широко улыбнулся. — К сожалению, ваша беседа будет недолгой, но не отчаивайся: совсем скоро тебя представят Конклаву.
Юноша был сбит с толку и переводил взгляд с Сатин на священника и обратно. На лице девушки застыло выражение почти безграничного восхищения и счастья. Она слегка покачивалась на носках из стороны в сторону и, казалось, не замечала ничего вокруг.
— О ком вы? — спросил Рейн Картира. — Кто этот человек?
Медовая улыбка рескриптора стала ещё шире.
— Совершенный.