Недели через полторы к Валерию Николаевичу подошел Смирнов. Он недавно сменился и собирался отоспаться. Позавидовал вслух только что вышедшему с помятым от сна лицом Попову и как бы вскользь обронил:
— Валера, прибор-то уж пять дней как работает...
— И ничего?! — изумился Валерий Николаевич.
— Может, это и ненаучно, но мне кажется, что территория, на которой стоит лагерь, буквально впитывает его невидимые лучи, копит в себе, трансформирует...
— А потом неожиданно выплеснет?
— Не знаю... Не нравится мне все это. Диапазон велели поставить на возбуждение нервных центров, отвечающих за чувство справедливости. Сегодня, пока ты проспал обед, один солдат уже заходил в офицерскую столовую и потребовал, чтобы меню полностью совпадало. Мол, все мы тут рискуем здоровьем.
— М-да... Так и революцию в таежном масштабе можно спровоцировать.
— Спать я хочу. Очень, — и Попов скрылся в палатке, оставив Валерия Николаевича раздумывать над сказанным.
— Нервные центры?.. Диапазон?.. Территория впитывает... Бред! — успокоил сам себя Попов.
3
Ночью Валерий Николаевич проснулся от беспорядочной пальбы. Стреляли одиночными, стреляли очередями, но стреляли со всех сторон.
Осознание того, что происходит что-то ужасное и непоправимое в тот момент не вызвало у него приступа страха, он сидел на спальном мешке, сжав ладонями виски. Он понял, что с этой минуты жизнь его повисла на волоске, и не столько потому, что его могут случайно пристрелить сейчас, но в мутном мареве этой белой ночи рождалась черная дыра будущего. И не только для Валерия Николаевича, а для многих и многих...
В палатку вбежал Веня и остервенело стал трясти его за плечи, пытаясь привести в чувство.
— Валера! Бежать надо! Бежать! «Сварожич» только что раскурочили, изрешетили! Солдаты захватили оружие, спецназовцы палят со всех сторон! Никто ничего не понимает!
— Революция таежного масштаба, — определил Попов.
— Какого лешего ты сидишь! У них там свой Ленин, но палят они во всех без разбору, вертолет сожгли, второй — на базе. Надо двигать ногами!
— Но на нас лежит ответственность за проведение эксперимента! — попытался возразить Валерий Николаевич.
— Очнись, Валера! Ответственность? Через дырку в голове ее у тебя быстро выдует.
В этот момент в палатку ввалился с автоматом наперевес спецназовец в камуфляже и маске.
— Руки на голову! — дико крикнул он.
Но Смирнов в тот же момент выстрелил ему в грудь. Только сейчас Валерий Николаевич заметил в его руке пистолет. В палатке остались только шнурованные ботинки бравого бойца, тело от выстрела в упор выпало наружу.
— Веня? — изумился Попов.
— Ты хочешь быть под прицелом у сумасшедшего?
И вот тогда самый настоящий животный страх пронзил и разум, и тело Валерия Николаевича, последнее же стало ватным и непослушным. Смирнов буквально взвалил это тело на свои плечи и ринулся с ним в сторону ближайшего подлеска. Над просекой струились нити трассеров, где-то жахнул гранатомет, ночь истошно материлась и стонала глотками раненых. Уже ближе к лесу они наткнулись на солдата с перебитыми осколками или пулями ногами. Он ползал на локтях, оставляя на серой ночной траве темный кровавый след. Глаза его были полны безумия. Он цепко ухватил Валерия Николаевича за ногу и даже попытался укусить.
— Гады...ы... — то ли рычал, то ли стонал он.
Попов безуспешно старался стряхнуть его и даже упал. Неудачно упал и безумные, полные бессмысленной одержимости глаза солдата оказались вдруг прямо перед ним. Полный кровавой пены рот издавал какие-то бессвязные звуки, полные упрека и страдания. Как раз в это время навстречу забежавшему чуть вперед Смирнову шагнул из-за дерева еще один спецназовец.
— Стой! Стрелять буду! — словно на карауле стоял. Видимо, ему запрещено было покидать свою позицию и «повоевать» ему еще не пришлось.
— Решил смотаться, очкарик?! — но Смирнов никогда не носил очки. Так или иначе, боец передернул затвор АКМСа. — На землю! — скомандовал он. — Руки на голову!
Застигнутый врасплох, Веня подчинился. А спецназовец неосторожно встал спиной к Попову и занялся банальным обшариванием задержанного. Валерий Николаевич в этот момент осилил невероятный рывок, освободившись из уже костенеющих рук обезноженного солдата, и совершил последний мужественный поступок в своей жизни. В кармане у него не нашлось ничего, кроме перьевой ручки, подаренной когда-то женой. Со всей силы, которую могло дать его руке содрогающееся от нелепости происходящего тело, он, как в масло, воткнул подарок жены между шейных позвонков караульного. Тот накрыл своим огромным телом лежащего на земле Веню и как-то всем телом задергался, ногами даже пополз куда-то.
— «Паркер»... — зачем-то сказал Валерий Николаевич и, задыхаясь от невиданного доселе приступа рвоты, упал рядом.
Сквозь слезы, сквозь молочный туман ночи он видел мечущиеся силуэты и вспышки. Потом вспышки, словно в стоп-кадре, замерли и, превратившись в фиолетовые огни, стали парить, медленно опускаясь, над самой травой. Где-то совсем рядом пытался освободиться из-под тяжелого мертвого тела Веня. А потом...
Валерий Николаевич сам себе голову готов был дать на отсечение, уверившись, что виденное им не было галлюцинацией, что это не ужас пережитого поразил на какое-то время мозг, и без того расплавленный и беспомощный, не эффект от мощной концентрации страха, от которой онемели конечности. Серое низкое небо раскрылось внутрь себя, будто в нем есть для подобных случаев специальные окна. И из бездны, но отнюдь не черной, а слепящее-светлой, устремились к земле ясноликие юноши в красных и белых плащах-крыльях, держа в руках огненные мечи. Именно мечи, именно огненные...
Может, была еще музыка? Трубы? Или это эхо пальбы в голове?
А небесные витязи, между тем, изничтожали всполохами огня, вырывавшимися из их коротких мечей, все, что было на просеке. Нет, оно не взрывалось, не горело, оно бесследно исчезало в каком-то бесцветном огне, охватывающем палатки, боевые машины (откуда только успели выкатить спецназовцы?), людей, в безумии своем стреляющих в небо...
— Господи!.. — рядом сидел, обняв колени, Смирнов. — Господи! Прости нас грешных, ибо не ведаем, что творим.
Он, как и Валерий Николаевич, плакал.
— Ангелы? — догадался вдруг Попов, но они уже поднимались наверх, не оставив даже следа от дикой скверны, заполонявшей эту тихую поляну еще минуту назад, и окно в небе затянулось серой тканью низкого утреннего облака. И больше уже не было ничего и никого. Может, только такие же «сторонние» наблюдатели, как Смирнов и Валерий Николаевич.
Только на третий день, проплутав по болотам и непролазным чащам, в висящей лохмотьями одежде они вышли на бетонку, где шофер вахтовки принял их за заблудившихся геологов. И они не стали возражать.
4
— Валерий Николаевич? Попов? — как и положено — двое в штатском. Но с такими же короткими стрижками и толстыми жилистыми шеями, как у любого рассейского бычары-боевика.
— Ну наконец-то! — облегченно вздохнул Валерий Николаевич, и будто не было никогда червем выедающего душу страха. Только пьяная усталость.
Он как раз стоял напротив «Академкниги», пытаясь уловить в памяти что-то щемящее-дорогое сердцу и безвозвратно ушедшее. Счастливые минуты прошлого? Пожалуй, да. А что может быть лучше минуты, приравненной к вечности своим сосредоточенным покоем и целеустремленностью познания, когда рука и взгляд касаются страниц новой книги?
«А жена потом найдет меня уже в морге. Сердечный приступ на фоне прогрессирующего алкоголизма. Никто и не заметит. Зато я смогу заглянуть в это окно. Жену жаль... Очень...»
Глава десятая
ТЕНИ ДЕМИУРГА
1
Рыхлая масса президента, облаченная в шорты и майку, с непривычным стаканом минералки в руке говорила медленно, уже совсем по-брежневски. Разве что — внятно. Но, похоже, начиная высказывать мысль, президент к концу фразы плохо помнил, о чем он начал говорить. Поэтому он традиционно оканчивал ее каким-нибудь «надо решить проблему». Глядя на него ничегоневыражающим взглядом, Борис Леонидович Осинский испытывал легкое отвращение и жалость одновременно и вовсе не испытывал желания стать президентом. Зачем? Он хоть завтра сделает для страны нового всенародноизбранного. Вон он какой большой! Гора, которая ходит к Магомету! А в тени работается легче — голову не печет, и зад не потеет.
Осинскому не нравилось приходить на встречи с ним в элитный теннисный клуб. Заторможенный и напичканный медикаментами президент смотрелся здесь, как игрок инвалидной команды. Но что делать? Приходилось приходить сюда, потому как президент «играл» и играл. Хорошо, что еще среди западных политиков не принято резаться в свободное от одурачивания народов время в хоккей. Увидев президента на коньках, народ умер бы не от голода, а от смеха. И пока телохранители обоих трепались в сауне или у входа (кому как повезет), Осинский терпеливо выслушивал первую ракетку Кремля, выдавливающую из себя пожелания, касающиеся своего окружения. Хоть бы раз попросил чего-нибудь для народа!
Нет, каган забыл, как с просветленным лицом катался на троллейбусах и залазил на купленные Осинским броневики. Первые два года он был хорошим каганом, но потом начал уж слишком быстро деградировать. Знал бы он, что говорят о нем на улицах.