Последний год Ирина жила с разорившимся русским коммерсантом, которого очередной кризис в родной экономике застиг врасплох именно на этом острове. Коленька (как называла его Ирина) обратно ехать не решился, ибо опасался быть растерзанным кредиторами. Попив с месяц горькую, устроился работать техником в местном аэропорту для малогабаритных самолетов и имел там отличную репутацию. На жизнь и нехитрые развлечения им двух зарплат хватало.
Правда, на Ольгу Коленька, изредка появляясь в ресторане, смотрел с недоверием, даже, казалось, с презрением каким-то. Словно она была виновата в том, что он разорился, или хотя бы в том, что вместе с ним не разорилась она или ее муж. Но именно Коленька первым предупредил Ольгу об опасности.
Как-то после обеда, когда Ольга и Ирина засиделись дольше обычного, Николай подсел к ним с видом заговорщика и впервые за долгое трезвое время заказал себе виски. Он приехал из аэропорта на своем стареньком «додже» и прямо в засаленном синем комбинезоне, словно пришел в рабочую столовую, без разрешения сел за их столик. Выпив первую порцию, он обратился к женщинам, глядя при этом почему-то на дно своего бокала:
— Ну что, тетки, влипли?
Чем можно было ответить на подобный выпад, кроме вопросительного молчания. И растерянность их тут же назначила Николая негласным командиром. Он видел, как напрягся за соседним столиком Ваня-Супер, понимающе замолчал неугомонный Андрейка, и напустил на себя еще пущей важности.
— Пока вы здесь курлычете, на наш тихий островок прибыли два очень интересных дяденьки. И, по-моему, по вашу душу, Ольга Максимовна. Откуда я такой вывод сделал? Так они между собой по-русски разговаривали, меня не стесняясь. Откуда они могли знать, что на этом завалящем аэродроме работает русский техник? А с местными они на английском якшались, выспрашивали о климате, о природе, бывают ли тут русские. А когда им сказали, что тут отдыхает одна богатая русская дама с сыном, они аж прослезились от радости. Один другому на чистом русском языке и говорит: «Ну что, Саня, просто пришьем, или, как велели, торсионник запустим?» На что Саня ему, сладко потягиваясь, ответил: «Для чего ж мы тогда целых два кофра таких тяжелущих тащили? Нам торопиться некуда, ты смотри природа какая, девочки есть. Может, и наша дамочка ничего...» Он это сказал, я запомнил, и решил вас, тетки, оповестить. А вам, Ольга Максимовна, придется, видимо, с нами поделиться — кто это за вами охотится и что такое торсионник? Можете, конечно, отмолчаться, если в нашей помощи не нуждаетесь.
4
Под конец недели Майкл стал чувствовать себя отвратительно. И не то чтобы приболел, но хандра навалилась страшнейшая. Он целыми днями лежал, глядя в серый потолок, периодически отказывался от еды и не хотел ничего, кроме как уснуть и не проснуться. И только где-то в самой глубине мозга, в самой недосягаемой трясине его серого вещества вспыхивала порой, как искорка удивления, тревожная мысль: «Что-то не то со мной. Не должно так быть». Но как еще должно быть в тюрьме, он не знал. И чем дальше, тем реже вспыхивала эта искра сопротивления непонятному его «увяданию». Собственно говоря, и мыслей-то никаких тревожащих и тяжелых не было. И вообще их все меньше становилось. Они уступали место страху, тихому и въедливому. От которого хотелось свернуться на нарах калачиком, принять позу эмбриона, и очень хотелось, чтобы вокруг на миллионы километров не было ничего и никого, кроме непроницаемой толщи защиты.
Постепенно это состояние обострилось настолько, что звук откидываемого оконца или скрип замка отражались где-то на стенках опустевшей черепной коробки дикой болью. Звоном, пронизывающим все тело, заставляющим выпрыгивать испуганное сердце. И он бы поверил, что сходит с ума, если бы не единственная еще «живая» мысль — «хорошо бы тихо и быстро умереть». Тихо и быстро, ибо ни о каких актах насилия над своим тщедушным телом Кляйн даже помыслить не мог. Оно и так превратилось в сплошной оголенный нерв, которому не то что рукой дотронувшись, звуком или мыслью можно было причинить жуткую боль.
Он даже не понимал, когда его вели на допрос. Не понимал вопросов, которые задает ему лысый человек в штатском. И если б мог понять, то заметил бы, что тот даже рад этому младенчеству, в которое впал американский разведчик. На вопросы Майкл отвечал односложными ответами, путая языки, а то и просто мычал, качая головой.
А в один из дней рядом с лысым появился человек в белом халате, который тоже задавал вопросы, и, что очень не понравилось Майклу, стал его трогать за разные части тела, видимо, не представляя себе, какую боль и какие неудобства он ему причиняет. А Кляйн смотрел на них сквозь какую-то пелену, вяло, как детский робот, у которого подсели батарейки, выполнял их указания и даже брал, когда заставляли, ручку, знал, для чего она служит, но ничего не мог написать.
— И это только две трети мощности? — удивлялся белый халат.
— Да, это только две трети мощности, — подтверждал лысый, заботливо рассматривая Майкла, — боюсь только, не помер бы раньше времени.
— Убавьте чуток, — посоветовал белый халат, — а то это уже не депрессия, а полная деградация. Я вижу, что ему больно только по зрачкам, но он не в силах даже реагировать на боль. Хотел бы я знать, что происходит сейчас с его мозгом.
— Патологоанатомы потом покажут, — хохотнул лысый, но белый халат его не поддержал.
Майкл знал, что когда приносят еду, нужно есть. Даже если это больно и совсем не хочется, питаться нужно. И через огромное отвращение к еде он подносил к потрескавшимся искусанным губам ложку-другую похлебки, с удовольствием выпивал только чай, какого-то удивительного темно-синего цвета с привкусом затхлости. Ел он не потому, что боялся умереть, а потому что тело его «думало», а, может, просто выполняло по инерции то, что положено ему делать.
Еще через пару дней он окончательно забыл, кто и зачем обещал его отсюда вытащить. В камере же он чувствовал себя в относительной безопасности и хотел только одного, чтобы его поменьше трогали. Посмотри на него какая-нибудь русская бабка-знахарка, уж точно сказала бы: навели на мужика порчу.
Глава тринадцатая
ALTER EGO-2
1
Наваждение какое-то... Я уверен, Маккаферти где-то рядом. — Семен будто гадал на кофейной гуще, он безотрывно смотрел в бокал, который держал обеими руками.
Они сидели втроем — он, Степан и Сбитень за столиком уличного кафе. Разговора как такового не получалось. Настроение у всех было подавленное. Едва скрываемый гнев искрил во взглядах, если они поднимали их на окружающих. Фразы не цеплялись одна за другую, словно каждый из них произносил собственный монолог, состоящий преимущественно из многоточий и незначительной мимики.
— Надо бы собрать ребят, — сам себе сказал Сбитень.
Степан, который как никогда вдруг ощутил в себе боль своего брата, больше молчал. Они оба одинаково чувствовали каждый свою вину за гибель Наташи и не в силах были посмотреть друг другу в глаза. О ней не говорили. Просто пили без тостов, не чокаясь и не пьянея. Гнев впитывал в себя спиртное, как губка, трансформируя его в потенциальную месть. Думая об одной женщине, они невольно увидели внутри себя другую...
— А Ольга?.. — выплеснули опасения одновременно, сказав одно и то же, и в этот момент наконец посмотрели друг другу в глаза.
От озвученной синхронности рядом встрепенулся Сбитень. Уж должен был привыкнуть к такому «раздвоению личности», но очень это порой неожиданно у них получалось.
— Нет, не должны найти, — сам себя успокоил Степан. — Неужели все настолько серьезно?
— Маккаферти не бывает там, где несерьезно. Большие деньги, большая и грязная политика — вот сфера приложения его незаурядных способностей.
— А ты в Югославии здорово накуролесил? — спросил вдруг Сбитень.
— Всяко было, — ответил Семен.
— Здесь рядом есть междугородная телефонная станция, позвоню-ка я оттуда. Из дома или по мобильнику могут засечь, — решил Степан.
— Ольге? — понял его Семен. — Может, тебе лучше поехать туда?
— Да теперь каждый шаг, как по минному полю. Кто ж знает — как лучше? Но позвонить надо, на душе как-то муторно. Подождите меня здесь.
Степан и Семен сидели спиной к уличному движению. Сбитень сидел напротив, занимая своей массивной фигурой целую сторону стола. Но именно Семен почувствовал опасность (наверное, еще потому, что предназначалась она ему), когда Степан встал и повернулся лицом к находившейся за их спиной автомобильной парковке.
Дверцы черного джипа распахнулись, из кабины в обе стороны стремительно шагнули два парня с пистолетами, направив стволы в грудь Степана. Семену было достаточно чувства опасности, чтобы, не задумываясь над тем, как это выглядит со стороны, начать движение по касательной к этой опасности. Он бросил собственное тело, закрутив его вокруг своей оси, на землю, и ногами, как ножницами, зацепил ноги Степана. Во время падения второго в ускорившемся движении времени хлопки выстрелов расставили многоточие. Одна из пуль крепко зацепила Сбитня, разорвав его тело десятью сантиметрами ниже правого плеча.
Здоровяк-Юра только качнулся на легком пластиковом, но устойчивом стуле, и, принципиально сохраняя достоинство и презрение к любой опасности, весьма недоброжелательно посмотрел в сторону стрелявших. Во взгляде его можно было прочитать, что он сделает с покушавшимися, достань он их оставшейся здоровой, пусть и левой рукой. Но это был не художественный фильм, где герои позволяют друг другу обменяться перед смертельным поединком выразительными взглядами. Скунсу и Рыжему было наплевать, как на них смотрят. Они палили, не останавливаясь, и каждая секунда промедления могла стоить Сбитню жизни. Никто лучше Семена этих правил не знал. Прокрутившись по земле, он выбил ногами стул из-под Юры, и уже в следующий момент нырнул в аккуратно подстриженный кустарник, зеленым бордюром окружавший кафе.
Суматохи и визга вокруг не получилось. Несколько женщин вскрикнули и попадали под столики, а многие мужчины совершенно спокойно наблюдали за происходящим, словно находились в театре, а не поблизости от линии огня.
Ошибка Скунса и Рыжего оказалась не тактической, а стратегической. Столичная наглость криминальных разборок в северных городах еще не прижилась. Здесь стреляли чаще по ночам или в безлюдных местах. И уж совсем не рассчитывали исполнители на участие в перестрелке милиции.
Никто из них не обратил внимания на тщедушного младшего сержанта, покупавшего газеты у лоточницы на другой стороне дороги. Тот же при первом выстреле удивленно оглянулся, но уже после попадания в Сбитня занял позицию за стволом ближайшего клена. Отсутствие интереса к нему со стороны бандитов позволило сержанту старательно прицелиться из табельного «Макарова» и даже прищучить крепким словцом любопытных прохожих. И, разумеется, он не видел крайне изумленного лица Скунса, когда пуля, выпущенная из его пистолета, со страшной силой неожиданности толкнула его в спину в области сердца. Мгновение постояв с удивленным, но уже мертвым лицом, Скунс воткнул это удивление в асфальт. Рыжий среагировал мгновенно: в руках его появился второй пистолет, из которого он несколько раз выстрелил в кленовый ствол, защищавший сержанта. Между тем, из пистолета в другой руке, он, почти не целясь, размозжил для верности голову своего павшего товарища. Садясь в машину, он продолжал палить в обе стороны, откуда ждал ответного огня.
Сержант предпочел больше не высовываться, а Семен засунул обратно во внутренний карман свою «берету». На молчаливый вопрос брата он ответил:
— Зачем лишний раз светиться? Да и вообще уходить отсюда надо...
— Юра, ты как? — Степан склонился над Сбитнем.
Тот попытался сказать что-то бодрое, но на губах выступила кровавая пена, и он потерял сознание.
— Задето легкое, — определил Семен, — жить будет, но надо поскорей в больницу. Надо откачивать из легких жидкость...
Черный джип, визжа покрышками, рванул с места по опустевшей улице. Милиционер несколько раз выстрелил ему вслед, а Степан и Семен с огромным трудом оторвали Сбитня от земли и потащили его к машине. И пока сержант обратил свое внимание на них, они тоже запустили двигатель и помчались в противоположную сторону. Сержант вынул из пистолета пустую обойму и, осмотрев по-хозяйски место происшествия, сделал заключение:
— Беспредел, вашу мать...
2
В больнице, после того как Сбитня отвезли в реанимацию, Степан зашел к своему знакомому доктору. Маленький худощавый хирург готовился к операции, но Рогозиных встретил радушно. По какой-то своей надобности он только что вымыл голову и старательно расчесывал короткий ежик седых волос перед зеркалом. Здесь же в кабинете его ожидала сестра, приготовившая ему все необходимое для «боевого» облачения. Увидев братьев, он безошибочно, что очень удивило Семена, определил нужного и раскрыл свои неширокие объятья:
— Степан Андреич! Сколько лет! Сколько зим!..