- Ну какая прощальная! - Нелепин временами и сам слышал гул Москвы, превращаемый резонаторами домов и вытянутыми в струнку мостами в музыку. Музыка эта и впрямь словно прощалась с чем-то - легкая кольцевая музыка трамваев, туповатая музыка строительных тулумбасов, нежно-стеклянная музыка пуляющих в витрины ветерков, жестяная, с прибульком неона музыка и днем горящих реклам, - вливалась по временам в окна фирмы.
- Так что вы тут делали? - Иванна запустила острые коготки в русую, с чуть заметным пеплом шевелюру Нелепина.
- Что? - он перехватил Иванну за талию, усадил к себе на колени. Спрашиваешь, что? Хочешь, пойдем посмотрим?
- Хочу, да! - Мигом спустились они на второй этаж, в комнату, где еще недавно Нелепин засекал и снимал фасеточным телеглазом зарождение "материи д.". В комнате было теперь затхло, сумрачно. Уже несколько недель съемки не велись, но пахло здесь еще гадкой парфюмерией, чуть ли не тройным одеколоном пахло.
- Видишь? - Нелепин кивнул на стену. - Там - окошко.
- Где? Не вижу... - Иванна толкнулась к стене, потом развернувшись, прямо в кроссовках заскочила на высокую с шишечками кровать, стала на ней прыгать, топтать кровать коленками, локтями.
Нелепин перехватил ее прямо в полете, рванул на себя. Иванна выскользнула из рук. Тогда он изловчился и одним махом попытался сдернуть с нее легкую, на пуговицах, кофточку. Кофточка треснула, пуговицы градинками осыпались вниз. Под кофточкой был черный, полускрывающий грудь лифчик, его снимали уже вместе. Нелепин мягко укусил Иванну за грудь, захватив ртом желудево-коричневый, в свежевздувшихся пупырышках сосок. Иванна охнула, схватилась за его ремень. Пока Нелепин, покрякивая, стаскивал с себя брюки, она успела снять через голову юбку и, сдвинув в стороны воздушные трусики, толкнула Нелепина в грудь. Тот от неожиданности сел на кровать, и она, повизгивая от нетерпения, стала медленно-осторожно на него опускаться.
У Дурнева, давно искавшего Нелепина, и в мыслях не было подглядывать. К смотровому окошку он подошел по привычке. Подошел-то он по привычке, однако не столько увидав, сколько угадав необычную "вихримость" тел, их неяркое "свечение", - одним толчком всю инерцию из себя повышиб. Быстро, собственным ключиком отпер он напольный сейф, выхватил из него готовую к съемкам телекамеру, стал прилаживать на штатив у окошка. Нервничая, торопясь, пристегнул пять основных проводков, чмокнул двумя-тремя присосками, присоединил камеру к генератору инфракрасных лучей и начал брачующиеся тела жадно-нежно, - словно редчайших розово-смуглых тропических бабочек, - на пленку укладывать.
Тяжко-зеленые волны моря вздымали, а затем медленно опускали на горбленых буйволиных шеях Иванну с Нелепиным в пучины и пропасти. Как пловцы, они то боролись с превышающей их силы стихией, то доверялись ей.
Здесь замигал сигаретным огоньком, задергался тревожно зрачок на генераторе, предостерегающе дзенькнул сигнал тревоги на выходе из самописца.
- Точка! Есть! - заорал Дурнев и звонко ляснул себя ладонью по лбу.
Результата положительного, то есть обнаружения зарожденья или хотя бы тени от вспышки "материи д.", судя по журнальным записям, не было больше четырех месяцев. В такие промежутки нарастали сомнения в возможностях оптики и электроники, в корректности эксперимента, сама идея начинала казаться безумной.
- Есть! - проорал еще раз Дурнев, отодрал себя от камеры и, не разбирая дороги, ринулся в экспериментальную комнату. Вбежав, он затряс выхваченной из самописца и по краям продырявленной бумажкой. - Есть вспышка!
Отвалившись от Нелепина, Иванна мигом перевернулась на бок, потом легла на живот. Дурнев чмокнул ее на ходу в тускло блеснувшую попку, получил сдавленное "Пошел вон, дурак" и, не обращая внимания на женщину, стал трясти бородатую голову Нелепина, ухватив его за уши.
- Попал, есть, попал! Ну! Говорил же тебе?
Нелепин уже сидел на тахте. Прикрываясь поднятыми с полу брюками, он осторожно, двумя пальцами принял бумажку.
- Ты, это... - глянул он искоса на Дурнева, - посторожи, чтоб не зашел кто...
- Ладно, чего там! Одевайся! На экран выводить будем! - выскользнув из комнаты, Дурнев на ходу ощутил прилив восторга...
Съемку дурневскую смотрели тут же, в темненькой комнате. Спецкадр на экране сразу делился надвое: с левой стороны шла картинка, с правой мелькали цифры, линии, даже какие-то графики. Значения их Иванна не понимала, да и понимать не желала. Ее неудержимо влекла только их с Нелепиным "картинка". Неизведанное доселе наслаждение стыдом, и именно стыдом просмотра эротических картинок при постороннем, поднималось в ней, укалывало кончики пальцев, дергало губы, наливало огнем уголки скул. Причем чем сильней в иные - самые откровенные - моменты съемок возрастал стыд, тем большим было наслаждение от стыда.
Кадры шли в замедленном темпе, в красноватых тонах. И от этого вместе с наслаждением тихо вкрадывалась в мозг Иванны тревога. Тревога росла, росла, но вдруг (и как раз в момент полного их с Нелепиным слияния) пропала. Тут же Иванна увидела фиолетовую точку с крылышками, перемещавшуюся из правого верхнего угла экрана вниз, к их единому в тот миг телу. Точка укрупнялась, принимала разные формы, напоминая то запятую, то раскрытую ладонь, то человеческое, "крылышкующее" над землей тело. Наконец точка оформилась, приняв вид бабочки-бражника с человеческим телом и полураскрытыми крыльями. Крылышки, правда, тут же в красных лучах сгорели, тельце - пропало, погас и сам красный свет...
Здесь Иванне почему-то пришло в голову: только так, при постороннем внимательном наблюдении (чьем, чьем?), и может возникнуть из соединения двух тел и двух душ - душа новая. И наслажденье от зарождения новой слаботелесной плоти, от самой благословенности такого зарождения - должно быть высшим, неизъяснимым!
"Это кто же за нами наблюдает? - впервые за время просмотра шевельнулась она в кресле. - Назирает кто? Ангел? Сам Всевышний? Ну тогда и Валька Дурнев здесь очень к месту со своей камерой, - некстати подумалось ей. - Без него ничего и не узналось бы..."
- Ты видел? Все! Будем заносить в картотеку!
- Какая там картотека! Сюда не сегодня-завтра придут чужие люди. Им твоя картотека нужна как собаке пятая нога!
- Чужие? Кто? Англичане? Ну они тоже заинтересованы... Им это тоже может сгодиться! Хотя... глупо, конечно, получается...
- Вот именно, глупо. И так мы у всякой дряни под каблуком. Так им еще и "материю д." на тарелочке поднести? Конечно, ты как один из авторов идеи - полное право имеешь. Но тогда начнешь все сначала. От фирмы, от Ушатого, от меня - ничего не получишь, никакой систематики, никаких данных!
- Чего ты так раскипятился? Я ведь и не сказал ничего...
В дверь тихо-настойчиво постучали. Вошел завотделом науки Ника Каркавцев.
- Вас. Всев! Только что позвонили... - он подступил к Нелепину вплотную, стал жевать у него над ухом. Рукой Каркавцев одновременно указывал куда-то за стены темненькой комнаты, на улицу, во двор...
А там, на улице, в громко воющих и тонко поющих пространствах Москвы Дюдя Тимерчик, запрягший в работу Срамоту и Свечного, времени даром не терял. Еще с утра Свечной и Срамота по указанию патрона стали готовить захват фирмы.
План был краток и величествен: силами муниципальной милиции и ОМОНа фирму занять! При этом навесить на нее какую-нибудь уголовщину и под видом проверки оперативных данных денек-другой пошуровать по сусекам. Что городские власти на это пойдут - Дюдя не сомневался. Научную же сторону, то есть доступ именно к тем материалам, какие Дюде были нужны, должен был обеспечить Дюдин человек, получивший неделю назад участок на Минке. А там пусть военные приходят! Пусть над пустыми полками зубами клацают!
Теперь, "сполняя" план, Срамота уже битый час трубил в телефонную трубку:
- Изготовление наркотиков в особо опасных размерах! Да! Химия, химия! Курнул - залупа синяя! Хе. У нас проект повторного акционирования фирмы! Роскомимущество в курсе. Наверху? Там все известно! Еще раз предупреждаем: на фирме что-то готовят, возможно, заметают следы! Нужна скорость, скорость!
И здесь подошел час мытарства блудного. С тайной тоскою и смутной болью ангелы покинули испытуемого вновь.
Свет преступно узкий, свет по краям, как застиранное полотно, легко сминаемый, обтек испытуемого тончайшей материей. И очутился он на безобразно толстой, кинутой поперек широченного топчана перине. Грязно-серая и жестко колющая, взбитая, как сорное облако, перина тут же облегла его "тонкое" тело. Сплевывая мелкий куриный пух, он вскочил на ноги, разгляделся. Наискосок от него, грубо вылупившись из тюремного сумрака, на такой же высоко взбитой - но почище - перине, восседал в рогатой кике князь блудного мытарства. Был князь одет в смердящую, окропленную кровавой пеной хламиду, заменявшую ему багряницу властителя. Рядом с князем головой вниз болтался в воздухе - как дерьмо в проруби голый, коричневый бес-порученец. С омерзением глянул князь на испытуемого, сердито надул свои яично-желтковые, крупно посеченные порохом щеки. Так, однако, ничего и не сказав, сухо-злобно щелкнул он волосатыми крепкими пальцами. И сейчас же на перину с низенького, потолком закопченным нависшего неба упала гадкая сколопендра, за ней другая, третья, двадцатая.
Вслед за сколопендрами пало на перину и несколько каракуртов, а вдогон им - с десяток отвратно шевелящих полупрозрачными щупальцами фаланг. Тут князь с порученцем исчезли, каракурты с фалангами затерялись в складках перины, а на топчан, вместо всей этой пакости, сошла, гордясь розовым пупком и хвалясь желудевыми сосочками, нагая женщина. В бритый лобок ее был вжат горькопахучий ореховый лист, а в руке она держала готовый брызнуть соком красный, разрезанный пополам гранат. Вслед за белокурой, широкой в бедрах женщиной соскочила на топчан и другая: посмуглей, потоньше. Все естество испытуемого потянулось к ним, к обеим: к тяжко-медленной первой, но и ко второй - вертлявой, резкой, задорно подпихивающей локотком в бок. Он встал, расправился, ступил вперед...
И от этой двойной тяги, от двойного этого вожделенья лопнул и разодрался в лоскуты пах его, а все прятавшиеся до того в складках перины фаланги и сколопендры кинулись к нему в ноги, стали въедаться в дымящие свежей кровью срамные части тела. Уже падая навзничь, на остро колющую перину, увидел испытуемый: под отворот распахнутой рубахи, прямо к соску его ползет черный, с изумрудным хвостом скорпион. Он хотел сбить скорпиона щелчком, сдуть его воздушной струей, но не смог, хотел пошевелить руками, но они даже не вздрогнули. А тем временем скорпий, заламливая хвост выше, круче ударил лежащего шипом в сосок. И от скорпионьего удара разорвалась грудь испытуемого, а от вида ставшего влажным и алым нагло-членистого скорпионьего тельца, треснуло пополам его сердце. И глаза лопнули тоже: потекло из них жгучее, расплавленное стекло.
Но и потухающим зреньем, но и убывающим осязаньем успел уцепить испытуемый: составив себя из двух разрубленных пополам прелестниц - белый верх, черный низ - ложится на него сверху гибкий воздушный дух.
- Я - бес Пуполобок! Я, я теперь твой хозяин! Сверху я - пупо. Снизу лобо! Пупо-лобо! Лобо-пупо! - шипел гадкий дух.
И от такого трансвеститского издевательства над человеческой сущностью разорвалась на месте блудном душа испытуемого. И потянули бесовские сквернящие осязанья, вкупе со страстными прикосновеньями гадких членистоногих, клочья лопнувшей души его вниз: в гехинном, в гадес!
Кувыркаясь, падая, проламывая темечком хрусткие слои неба, понял вдруг испытуемый тайный смысл блудного мытарства. И был этот смысл до безумья прост: намеренно блудящее тело неотвратимо приведет и к блуду души! А стало быть, в конечном счете, - и к вечной ее смерти. Блуд ведь не только понял он - с женщинами бывает! Разлит он в склонности к изгибам карьеры, в желании поудобней "лечь" под встречаемых в жизни чиновников, в мерзком и необузданном стремлении к совокуплению с неживыми идейками, с полудохлыми сущностями, с мертвящими вещами...
Грубо мучаясь таким упрощенным пониманьем, стал готовиться испытуемый к великим казням и нескончаемым измывательствам гехиннома.
Однако вместо гехиннома - провалился он в сонное небытие. Потому что и на сей раз выкуплен был у бесов молитвой, поданной с земли вспомнившей о нем с любовью женщиной. Но и эта молитва кратенькая была ангелами услышана, была зачтена!
Душа и кровь
Тебя нет, душа?
Ты испарилась, исчезла? Может, и не существовала вовсе? Называющий тебя - называет пустоту, обман, зияние? Или ты все же есть? Существуешь одновременно и как нечто общеогромное, и как малое, единичное, частное? Существуешь и пособляешь нам, "запитав" своей энергией все сущее: и человека, и ширь океанов, и околоземные пространства, и лунный влажный свет, и пустые донца земных равнин? И от такого энерговоздействия становишься величавей и мощней сама и вновь - как исполин-архитектор, перекраиваешь человеческие сообщества, материки, города, ландшафты, вдувая в них по пузырьку жизнь высшую, жизнь иную?
А ты, Россия? Ты есть или тебя нет уже? Куда запропала ты в последние десятилетия и где искать тебя, о неизъяснимая страна? А может, мы неправильно исчисляем тебя и определяем? Может, языковые твои границы, географические и духовные твои очертанья нам недостаточно известны? Тогда... Тогда хоть на краю листа надо немедленно вычертить контур другой от многих себя скрывающей - страны. И там же записать: нет, Россия, о нет! Ты не птица и не возок, влекомый ленивым коренником и глядящими на сторону пристяжными! Ты не катишься колесом кровавым к прогрессу и не регрессируешь! Ни от кого не отстаешь и никого не обгоняешь, не летишь в бездну и не задыхаешься подводной лодкой на илистом дне! Твои качества и движенья твои - иные. Нелинейны они и непоступательны, трудноуследимы и сверхэволюционны. Потому что ты сама и есть оболочка для одной из частиц мировой души. И этой-то мировой, всеобщей души в тебе, Россия, - немерено! Больше, больше ее, чем для жизни "нормальной" надо. Даже и жить "по-современному" такой излишек души мешает. Потому как провозгласил современный мир: Бог, совесть, душа - не нужны, избыточны! Однако ж есть места, где это пока не так. И одно из мест таких последних - Россия. Потому-то говорить о душе и не говорить о тебе, Россия, - бессмысленно. Даже и тогда, когда сама ты о душе и о Боге забываешь...
То, что сказал заведующий отделом науки Ника Каркавцев, враз смяло и опрокинуло все нелепинские планы, повытряхнуло из него и мысли о душе:
- Только что позвонили и передали: умер Александр Мефодьевич.