- Куда еще ходил Серебро с тех пор, как вы его отпустили? - снова звонил прокурор раздолбанному им несколько часов назад Степененке. - Может, в магазин, в школу, на дискотеку?
- А куда ему ходить? В Ближнее Село ехать собрался.
- Звонил куда-нибудь?
- Звонил, - нехотя отвечал Степененко. - Только что, из автомата. Кому - устанавливаем.
- Глядите, не потеряйте мне его! - раздражал себя попусту прокурор. Но и Никодим Фомич, следователь Степененко, тоже раздражен был до крайности. Эта старая гэбэшная вошь! Этот заржавленный крючок! Не понимает элементарных вещей! Не понимает: гуманизм ни при каких обстоятельствах не позволяет держать пацанов в тюрьме. Именно из соображений гуманности Маца и был отпущен. Но разве "этому" объяснишь-расскажешь, что вот и отец отпущенного прибегал, волосы на себе рвал, обещал запереть сына накрепко. И правильно, пусть запрет! Самого бы прокурора недельку-другую на нарах подержать!
Картинка "прокурор на нарах" взвеселила Никодима до крайности.
И Никодим Фомич хохотал: бурно, заливисто. Хохотал и думал об одном: как земля носит этих законопослушненьких вшей? "Да, да, земля! перекинулись вдруг мысли следователя совсем на другое. Надо землю во дворе поглубже проверить! Маца же этот никуда не денется. Может, еще и выведет на кого надо. Да и был ли этот "кто-то"? Тут - вопрос! Этим-то вопросом и надо огорошить прокуроришку при встрече!"
А тем временем случайно ускользнувший от оперативников на Покровке Маца с гранатой в кармане шел в Тетрагон взрывать Урода...
О взрыве в Тетрагоне Урод услышал быстро, минут через сорок. Услышал как раз тогда, когда, напуганный беззубой головой, взбирался со второго этажа "Аналитички" на шестой. И враз перед ним вытянулась вся им задуманная и умело выкованная цепочка: мальчики, убитый старик, особняк на Солянке, ЗИС, который он гонял к особняку, длинный дурачок, продержанный вместо Нелепина у входа в особняк больше пятнадцати минут. Нет, здесь был порядок! Любой следователь такую цепь с крюком на конце заглотнет. А уж после событий на фирме, о которых Урод узнал совсем недавно и в которых этот самый Нелепин был, без сомнения, замешан, тем боль! Нет, здесь все о'кей! Взрыв хоть и разворотил дверь бывшего агавинского кабинета, к самому Уроду никак не подводил. А раз так - опасаться нечего. Но вот поторопиться, без сомнения, следует!
А вот Дюдя Тимерчик пошел по ложному пути. Да, так! Теперь он это понял ясно, отчетливо. "Не надо быво так нагво налетать на эту говняную фирму. Не надо быво устраивать скотский дебош! Надо быво купить всех. А кто на дебош его товкнул? Кто оставил маленького чмок-астронавта без разработок, без банка данных, без главного научного специалиста фирмы по фамилии Дурнев - словом, без штанов? Кто придал делу ненужную огласку? Кто вообще должен ответить за все?"
Чувствуя, что совершает еще одну и, возможно, непоправимую ошибку, Дюдя уволил Срамоту со Свечным.
Теперь действовать приходилось одному. И в первую голову надо было вернуть Дурнева Валерьян Романовича из нетей в Москву. Здесь Свечной и Срамота были не помощники. Здесь требовались людишки помощней! Людей, способных вернуть кого угодно и откуда угодно, Дюдя нашел весьма скоро. Но вот как этого самого Дурнева найти? Здесь пахло безнадегой. Делом фирмы занималось ФСБ, а туда Тимерчика и на пушечный выстрел не подпускали. И вдруг золотой этот ученый, платиновый этот Дурнев объявился сам! Не сразу, ох не сразу, но объявился. Письмо, лох, написал! На адрес фирмы! Ай да башка ученая! Конечно, прежде чем к нежданной почте потянулись грязные лапы ФСБ, Дюдины люди на фирме письмо ухватили и на Старую площадь доставили. Адресовано оно было нынешнему руководителю "Холзана" доктору медицинских наук - читай: старой калоше - В. Авилову. В письме, кроме жалоб на жизнь и нескольких строк псевдонаучного вранья, ничего ценного не было. Но был обратный адрес! И хоть далековато залетел ученый (за границы России, дрянь, сиганул!), теперь установить с ним контакт, а если надо, то и вывезти силой (вместе с неким Нелепиным, который тоже, как выяснилось из письма, был носителем какой-то особо ценной информации) - особого труда не составляло. Дюдя и стал такой вывоз готовить. А здесь - второе письмо! В нем Дурнев, пеняя старичку Авилову за молчанье, писал, в частности, и о том, что этот самый "носитель" Нелепин сбежал дальше на юг, в некую Русско-Украинско-Бессарабскую Республику (сокращенно РУБР), да и сам Дурнев через несколько дней собирается в столицу этой дохло-наглой республики выехать. Здесь был шанс! Незаконная республика! Раковая опухоль на теле братского государства!
Окрыленный нежданной удачей, Дюдя всего за два дня через своих людей в Министерстве обороны все и организовал. Выходило красиво, выходило стройно-великолепно. Вскоре должен был отправиться секретный "борт" на юг. И... и... Дюдя у себя в кабинетике на Старой даже заплясал. Можно будет наконец вывести его дельце на мировой уровень. Слухи-слушонки! Острые! Разящие! И эта новая "материя д.", руководимая В. Р. Дурневым, тут очень даже сгодится! Надо лететь с военными! Под такое дело можно и кого-нибудь из прессы с собой прихватить! Не для того, конечно, чтобы на весь мир о захвате и вывозе сообщать. А для того, чтобы рассказать о том, как он, Тимерчик, современную науку патронирует. Тут необходимо было "свое" и очень тонкое перо! Чуток посомневавшись, Дюдя набрал один давно известный номер.
Был вечер. Может, поэтому ответили Дюде кратко-рублено:
- Ну.
- Господин Агавин?
- У.
- Есть информационный повод для абсолютно сенсационной статьи. Возможно, вас заинтересует... - Дюдя медленно выговорил еще несколько десятков слов, затем важно уложил трубку на рычаги. Все! Тонкая шейка предстоящего события была обильно смочена, намылена, оставалось затянуть на ней веревочку потуже!
Информацию о фирме Дюдя собирался еще раз прокачать на своем подвальном компьютере. Но неожиданно в кабинет его, вместо верных, мордасто-горбатеньких помощников, влезла страхолюдная буддийская монахиня. В серой хламиде, наголо обритая, со стальными мышцами, грубая, дерзкая, она затолкала Дюдю вглубь кабинета, закрыла дверь изнутри на ключ, усадила онемевшего сочинителя слухов в кресло и, мигом завязав у него на горле бантом белую парикмахерскую простынку, адским пыточным голосом спросила:
- Как будем стричь, сучара?
Дюдя не ответил. Стальные лапы монахини, ее титановая, тихо клацающая челюсть враз лишили Тимерчика языка. Чтобы снять чрезмерный эффект от религиозно-философского шока, монахиня буднично и как будто между прочим спросила:
- Ты чего ж это, сурло? Настоящих хозяев своих позабыл?
- Яххр...
- Забыл? А? - монахиня с вжатыми в голый череп мышиными ушками белый узел на горле слегка поослабила. - Кто в кремлевском нужнике третьего дня написал: "Всем йогам по рогам?" У? А куда это ты без спросу на летательном аппарате пилить вздумал? - перескочив с детских проказ в клозете на серьезное, монахиня затянула бант на шее потуже. И Дюдя, почти теряя сознание, укорил себя горько за то, что удалил от себя сто и тысячу раз проверенных Срамоту и Свечного. - Ты, сучок, ведь только сочинитель слухов. А события сочиняем - мы! Сделаешь так: никаких полетов... - монахиня перешла на шепот, однако Дюдя, потрясенный тем, что роковую ошибку уже не исправить, помощников не вернуть, из своего утомленного сознания внезапно выпал...
Ну, а следователь Степененко решил ошибки исправлять вовремя. Работать и работать над ошибками - решил он! Для такой вот "работы над ошибками" следователь сел в собственной кухне на табурет, взял зеркало и, заглянув в него, строго задал себе несколько вопросов: "Кто-то к убитому старику приходил? Приходил. С предложением? С предложением. Этого "кого-то" старик в тот вечер и ждал. Он ведь петь по утрам начал! Это и в особняке заметили. Значит, тот, кого ждал он, обещал что-то ценное, может, дорого давал. Кто ж это был? Так и не выяснили. А пора, пора выяснить! Опросить пора всю Солянку! Взять за грудки, вытряхнуть, выгрести нужные сведения!"
Отражаемый зеркалом, следователь заулыбался даже. Приятно было представлять, как, проехавшись по Солянке, выпрыгнув пружинно из "Волги", отдавливая чьи-то ноги, полоша зевачий люд и приказывая гнать этот люд в шею, станет он накручивать шажки у особняка. А потом, вдруг нащупав вариант поиска, кинется стремглав к ближнему из соседних домов, найдет там старика, уже лет пятнадцать сидящего безвылазно дома, и навалясь и пугая его, но по временам и жалко трухая оттого, что старик ничегошеньки-таки не знает, выгребет из свидетеля все, что тот в свое мутно-заляпанное окошко каждый день видит! Заставит перебрать все дни осенние! Должен, должен помнить потенциальный свидетель богатую событиями прошлую осень! Вытряхнув же из старика все до крохи, следователь его бросит, станет скорым шагом обходить квартиры стоящего близ места преступления дома, будет вбивать, вколачивать в садовые, в криво-боязливо торчащие из косеньких плеч головы: "Вы свободны, свободны! Говорите, рассказывайте! Предавайте гласности! Преступники ее смертельно боятся! Мы посадим убийцу, посадим всех убийц! И нынешних, и бывших, и будущих!"
И безумным казался в этот час следователь своей тихой, робко заглядывающей в кухню жене, безумным казался сыну, слышавшему через стену несуразные выкрики отца, безумным казался и самому зеркалу, отразившему за век свой людей многих, людей разных.
"Хватит вопросов! - тут же решил Никодим. - Прояснение наступит в процессе работы! Дело надо ладить! Де-ло! И не только как следователю - но уже и как судье! Да, верно! Он должен стать частным судьей! Пусть никто его не назначил, не нанял, - он сам себя наймет и назначит. Нужен, нужен частный суд! Не подверженный произволу систем. Пусть субъективный - зато скорый. Расследовал - осудил - приговорил - привел в исполнение! Три-четыре дня - и кончено! А то тянут, елозят! Тогда только в России все уладится, когда судить частно будут. Частно - значит честно!" Эта последняя простенькая сентенция взвинтила Степененку до высшей степени.
Он и начал ладить дело по-новому. И несмотря на легонькое безумие (а может, именно благодаря некоторому в голове кавардаку), вдруг достиг результатов изумительных. Удалось-таки ему из люда сидячего кой-чего повытрясти! Правда, не из старика, а из девочки, которую по вечерам оставляли дома одну. Девочка все время глядела на улицу - телевизор смотреть она почему-то не желала - и видела, как недели через три после октябрьских событий подъезжала к дому напротив "вроде старая, а сама как новая машина". Этого было маловато. Но следователю, битый час кружившему вокруг девочки, снова повезло (проницательным всегда везет!). Подглядев из-за портьеры на выкаблучиванья встрепанного, густо мигающего "милицейского" и пытаясь внучку от этого скачущего козлом - маньяк, что ль, какой? - избавить, в комнату вперлась бабка в штанах, в телогрейке, прогудела певуче:
- Ты чего, сокол, девчонку маешь? Ты б меня спросил, что ли!
- Дети подчас видят такое, чего ни вы, ни я...
- Да я сама енту машину видала. Два раза. Один-то вечерок был памятный, праздничный. Да только и после того машина приезжала. В аккурат в тот день, как сторожа зарезали. Я еще себе думаю: день рабочий закончился, чего ж машина ента приперлась? Машина старая, как послевоенная, а выкрашенная по-новому.
- Цвет и... и... оттенок? - взволновался следователь до икоты.
- Говорю: аж поблёскивает!
- Марка, стиль, страна изготовления, багажник, окна?
- Да чего тебе окна? Я тебе номер скажу. Номер-то у нее чудной, я его с двух разов и запомнила! 88-80 номер. Я еще себе думаю...
Но Никодим Фомич ничего уже не слышал. "Каковы подонки! Думали поддельным номерком, стирающимся в сознании любого грамотного человека, обвести! Не на тех напали! Номер, конечно, липовый, но здесь ниточка, нить, веревка! Старую машину выкрасили! Потом, конечно, на свалку. А мы ее на свалочке и отыщем! Там, там, там... Тара-та-т-там! Номер, номер..."
Номер оказался подлинным. Тут же был установлен и владелец машины ЗИС 52-го года выпуска - им оказался Нелепин Василий Всеволодович. Вначале от этой новости Никодим даже слегка онемел, потому как с Нелепиным этим самым в особняке разговаривал. Тот сам к следователю и подошел, спросил что-то общее, как, мол, дела, как следствие? Представился даже, подонок! Зачем? Это выяснится! Степененко - ликовал. Четыре дня он занимался проверкой личности хозяина автомобиля, а к вечеру пятого, от напряжения и горячки, скакнул под ледяной - только, только ледяной! - душ. Запершись в ванной, он выл и стонал от восторга.
"Военно-промышленный комплекс! Под фирмочку выкрасились! Старый президент - тю-тю! Новый - в бегах! Уф, Никодим, уф, лягашечка! Куси их, куси!" Одним поворотом ключа дело было запущено по новой. Грудь следователя выгнулась колесом, он стучал в нее кулаком, и грудь отвечала ему певуче и грозно. Дело окрашивалось в инфернально-политические тона. "ВПК разлагает частный бизнес! Да еще и мистикой его обволакивает! Вот она - новинка! С нею можно взлететь высоко! Уфф! Уфф!"
И Степененко, начавший играючи разматывать все эти уголовно-процессуальные сложности, тут же махнул в мутновато прорисовавшийся на листах дела Волжанск. В Волжанске радости прибавилось. Здесь был уже заговор, мятеж, взрыв! В Волжанске Степененко бросил смеяться, не прыгал козлом, не стучал себя в грудь. Серой мышкой перебегал он от филиала фирмы к теплоходу (давно возвращенному из волжских плавней), повторяя про себя: "Не спугни, Никодим, не спугни!"
Недавние события в Волжанске, какая-то неявная, но все ж уследимая связь Нелепина с погибшим при исполнении служебного долга губернатором-демократом С. И. Луевым, внезапно открывшееся исчезновение вертолета (который обслуживал работавший на фирме "Холзан" пилот Скусов), исчезновение, к которому - а вдруг? - мог быть причастен и этот горе-предприниматель Нелепин, - потрясали. А тут еще туманные полунамеки вице-губернатора Зистера. Все это давало в руки такие козыри, что пора было, как говорится, воду сливать! Надо было, конечно, подключать к делу ФСБ, потому как попахивало здесь дурновато! Но... Никодим Фомич, следователь Степененко, решил синицу из рук не выпускать: когда еще такой шанс! Он скупо сообщил начальству: дело разрастается. И попросил связаться с близлежащими областями, а на всякий случай и с МВД стран ближнего зарубежья, запросив тех в первую очередь о людях и о вертолете.
Ответ из одной такой "ближне-забугорной" страны пришел на удивление скоро. Вертолет обнаружился в небольшом городишке прижатой к России жарко, прижатой тесно страны. Сама республика к вертолету, к его пассажирам и экипажу претензий не имела и уголовное дело вести на своей территории, конечно, не разрешила. Правда, в частном порядке (для сбора материалов с последующей их передачей в прокуратуру независимой республики) приехать кому-нибудь из "расейских" дозволялось. Впрочем, вопрос о привлечении к ответственности граждан бывшей метрополии обещали прояснить и утрясти на месте. Но для всего этого необходим был официальный запрос в прокуратуру республики. Однако составлять такой запрос было некогда, некогда! Потому-то Никодим Фомич никакого обращения-запроса решил не ждать. Отлетев из Волжанска на денек в Москву, Никодим кой о чем рассказал прокурору Осташкину, обозвал его формалистом-консерватором, заявил, что идет по горячему следу, буквально вырвал у прокурора согласие на создание новой оперативной группы и на продление дела по вновь открывшимся обстоятельствам, а сам на следующий же день, и именно в частном порядке, в эту самую ближне-независимую республику выехал.
Душепродажа
Рана в левом плече кровоточила, пылала, словно выгрызли из плеча огромный кус мяса, топориком надкололи кость, вставили в проруб остро-горящую сталь.
Их снова везли все в той же открытой машине. Еле ловимые раненым голоса республики, но, главное, ее странное имя, своим грубо-сокращенным звуковым телом вередили рану. В урывочных же и обманных выплесках зрения многое в республике представлялось бестолковым, глупым.
Так, к одному из участков дороги выехал новенький танк, приспособленный под торговую точку. Из люка танкового торчала по пояс громадная баба - в белом передничке, простоволосая. На одну руку баба навертела связку истекающих жиром сарделек, сразу вызвавших у раненого приступ тошноты, на другой руке ее болталась связка новеньких учебных гранат. Широко раздирая рот, баба что-то без роздыху орала. Никаких солдат-офицеров близ танка не было, не было и покупателей. Весь народ скопился в другом месте. Люди в яркой, но разносезонной одежде (в мерлушковых шапках над легкими безрукавками, в кожаных куртках на голое тело и поверх шорт, в длинных платьях с меховыми манжетками и в галошах на босу ногу) толпились бездельно под огромным, до рези в мозгу обрыдшим кумачом. Узкозмейный кумач вился меж двух черенков от лопат. "ЛАСКОВО ПРОХАЕМО ДО РУБРУ", - звал кумач. По самому низу кумача углем было дописано: "До чортяки Верлатого".
Внезапно машина резко затормозила, боль в левом плече стала непереносимой. Раненый, полулежавший на заднем сиденье, шире раскрыл глаза и увидел нависающий над ним балконом кремовый барский дом.
- Заноси его! Быстро в лазарет! Остальные - в штаб!
Штаб развернут был в этом же кремовом, с рамами голубыми доме.