- Нальете вы мне или я тут с вами с тоски подохну! - по-тигриному мягко Иванна спрыгнула на пол. Оказалось, что она не в вечернем платье, как сперва почудилось Нелепину, а в спортивном костюмчике, застегнутом под горло и в кроссовках. - Долго я ждать буду? Привезли сюда, так поите, растлевайте! Ну!
Нелепин наклонился к столу, однако выпивки на нем не нашел.
- Здесь нету, нет! От Силы Илларионыча прячем! - не обращая внимания на вскочившую Иванну, запричитал Зистер. - Вы здесь новичок, хоть, так сказать, и у себя дома, - снова подпустил он скорбной иронии. - Сейчас, моментом оформим!
- Скажите, чтоб подышать меня выпустили, - обратилась Иванна к Нелепину. - Может, они вас послушают. А то я сейчас от этой муйни головой в стену въеду.
- Ивочка, душа моя! Сделайте милость! Вы свободны, свободны! Здесь, поправился Зистер, - на теплоходе свободны. Так что, куда хотите: вверх, вниз.
- Это вы при постороннем так. А вот он, - Иванна указала на спящего Силу, - сказал: так здесь в кабинете и подохнешь, если не дашь сейчас же...
- Фу... Ива... Ну перебрал наш губер маленько, ну да ведь у него и слов таких в лексиконе нету. Мы-то вас отпустим. А вот ваше руководство... Но как представитель власти заявляю вам: вы свободны!
- А, свободна, так пошли! Ну, показывай дорогу! - Иванна встала, вызывающе подбоченилась, прошлась фертом по глухим коврам "малинового кабинетика", как бы нечаянно толкнула зазевавшегося Зистера бедром.
Хорошего, даже высокого росту, стриженная, с матовым, залитым легчайшей смуглотой лицом, подбористая, но вовсе не сухопарая, Иванна обладала, на взгляд мужского племени, лишь одним недостатком: была чересчур своенравна (некоторые говорили "бодлива") и неподнадзорна. За что ей всегда и нагорало по первое число: и в газете, где она работала обозревателем, и раньше, в университете, и здесь в Волжанске, куда занесла нелегкая женщину полтора месяца назад и где намертво захлестнула ее петля пусть и "научного", но все одно мертвящего и липкого блуда.
На верхней палубе, куда поднялись все, кроме Силы, гуляли острые ветерки, шатался некрепкий еще речной сумрак. Сквозь буроватую его наволочь правый высокий берег Волги еще виднелся, но воспринимался уже как нечаянно-неловкая размывка заскучавшего к ночи художника. Был он каким-то неестественным, этот далекий холмистый берег, был словно за порогом реальности! Впрочем, никто, кроме Нелепина, на берег не смотрел. Всяк был занят своим, и поэтому текла в четыре потока по-над стынущей материей воды материя человечьих мыслей. Дурнев думал о том, что опускаться дальше ему, ученому мирового уровня, занятому ныне устройством рулетки и лотерей, некуда. А надо либо кидаться головой в Волгу, либо валить за бугор. Зистер прикидывал, как сгладить у нежданно объявившегося представителя хозяев ночного клуба и многих других городских объектов неприятное впечатление от криков губернатора, как перетащить заезжего москвича на свою сторону в намечавшейся нешуточной драчке местного значения. Нелепин, обычно не слишком к женщинам внимательный, - безотрывно глядел на Иванну. У него вдруг явилось стойкое впечатление: в скором времени предстоят им совместные дела, предстоит совместное, чуть ли не сдвоенное существование! Почти против желания погружался он в незнакомую женщину, в ее душу и плоть, сливался с ее, пока для него загадочной, жизнью. "Что за черт... С чего это я заскакиваю во что-то еще со мной не случившееся?"
Иванна же в тонком своем спортивном костюмчике мерзла, ругая себя за то, что "выперлась" на этот сквознячище, и мечтала об одном - зарыться головой в подушку и забыть все: сумасшедшую идею поехать в Волжанск, устройство на временную работу в не известную никому фирму, съемки то ли в порнографических, то ли в биоэнергетических фильмах, ведущиеся какими-то чересчур скрытными людьми - может, учеными, может, военными... Ей хотелось разметать по ветру свою нынешнюю жизнь, которую иначе как жизнью крепостной девки и назвать было нельзя. "Хуже даже, чем крепостная! Продали, продали, - твердила Иванна про себя. - А кто продал?! - подливала она масла в огонь. - Сама ты себя и продала! Да только думала продаться красиво, а получилось: будут трахать тебя все подряд, когда и сколько захотят, а вместо цветочков-колечек получишь помои на голову. Потом еще и ноги об тебя вытрут!"
За всеми этими мыслями Иванна почти не слыхала, что говорил ей новый знакомый, правда, изредка и всегда в местах нужных слабо-равнодушно ему улыбаясь.
"Мели Емеля - твоя неделя", - подытожила она наконец про себя излияния незнакомца. И тут же решила: наплевать на все! Надо лететь, куда летится, падать - куда падается, втаптываться - куда втаптывает ее ребристыми подошвами начинающаяся ночь. Тут впервые внимательно глянула на нового своего собеседника. "Неплох! Главное рост, конечно. А то все недомерки какие-то попадаются. В ресторан стыдно выйти! И при деньгах, кажется. Тоже - плюс. Может, такого-то мне, дуре, и надо, может, он-то меня отсюда и вытащит, по попке нашлепает, в Москву к папе-маме отправит?"
- Вы сухое шампанское, но только совершенно сухое, без крупицы сахара любите? Чтобы бокал от сухости дымился? - Иванна распрямилась, улыбнулась.
От неожиданности Нелепин поперхнулся и развел руками, словно показывая: кто же, Иванна Михайловна, такого шампанского не любит? Потом добавил:
- Вообще-то я пью обычное сухое вино. Белое, не слишком охлажденное. Но вас, Валерьяна Романовича и господина Зистера я приглашаю выпить именно шампанского.
Здесь настало новое мытарство: мытарство чревоугодия, неумеренного питанья и несоблюденья постов.
Медленно, словно крадучись, вошли они в чье-то громадно-разверзшееся чрево. Ангелы в тусклом брюшном сиянии растворились.
Прожорливые, размером с гренландского тюленя личинки, кольцатые черви и каменные осы копошились над голубовато-лазоревыми всхолмленьями кишок. Кой-где кишки эти были пережаты до невозможной ужины, кой-где бугрились напряженно-плотными опухолями, узлами. В пространственной тесноте между желудком, селезенкой и печенью тоже царил мутно-синенький, с отравным коричневым оттенком свет. Здесь сновали уже не духи воздушные, - сновали какие-то ловкие официанты и продавцы-лотошники. Они-то и понесли навстречу поставленному на мытарства подносы с яствами, с питьем. Были питье и пища невыносимо гнусны, отдавали блевотиной, посвечивали кровавым калом. Запах жарящихся, скворчащих на цепторовских сковородках, клокочущих в кастрюлях-скороварках отбросов, мучительный своей неизбывностью, обдал испытуемому ноздри, опалил ему рот, проник в сердцевину души.
"Не хочу!" - изготовился крикнуть мытарящийся. Однако на губы и в глаза ему уже дрызнула гнусно-обильная бесовская жижа. Его вырвало желудочным соком, потом желчью, потом стало выворачивать и протаскивать через глотку все внутренности по очереди. А неуклюжие или нарочно все с подносов расплескивающие официанты все несли, все швыряли ему в лицо фекальные блюда, раз за разом меняя их. И тогда он упал лицом вниз, на плотные узлы кишок. Но запах неочищенной, запах мертвой и тошной сивухи, пробив стенки голубокаменных кишок, еще раз вывернул ему нутро наизнанку. И мытарящийся снова стал блевать остатками желчи и растворившимися в этой желчи частичками души. Он не слышал, как ангелы сказали "довольно", как отлепили лицо его от тошных склизких кишок, как ссыпали на весы официантам-лотошникам несколько его собственных и притом случайных молений о духовном голоде и нищей растительной пище. Ссыпали они также и собственные его слова "хватит жрать", сказанные еще на земле: на земле смутнодышащей, то медленно удаляющей, то приближающей внешние свои стенки к непостижимым пространствам мытарств.
Вдруг увернувший в приятном направлении разговор был разрублен на куски, растерзан: водно-воздушную теплоходную стихию мощно вспорол крик, поверх крика лопнул и растекся пекучей влагой отчаянный женский визг, взвыла, но, правда, тут же и смолкла пароходная сирена. А вслед за сиреной весь теплоходный свет, кроме синеватых дежурных ночников, погас. Чуть погодя к визгам присоединился звук ломаемой мебели и разбиваемой чуть не целыми сервизами посуды. Били посуду на средней палубе. Зистер заторопился туда. Иванна и Нелепин, переглянувшись, медленно двинулись за ним. На верхней палубе остался один, в этот час ко всему равнодушный, почуявший внезапно такой же наплыв неизъяснимой энергии и силы, как и когда-то давно, при начале работы над уловлением "материи д.", ученый Дурнев.
Материя высшей, иной, не нашей, но крепко связанной с нами жизни, плыла, притекала, валила на него плотными клубами грубо осязаемых сумерек! Она набегала с высокого правого берега Волги, она несла в себе человечьи голоса и помыслы, целые города и скопища времен, побитые полки и "котлы" с попавшими туда дивизиями и армиями, несла государства, народы, тюрьмы, подземелья с пытками, с присевшими на минуту у стен скелетами и печальными надписями над ними, несла печаль и скуку всей земной истории, но тут же приносила и восторг всеоживленья, восторг вечного существованья того, что прошло. Материя эта проницала все, была всем. Материя души, эта первоматерия мира, вмиг превратила мысли Дурнева в один сгусток, одаряющий его обладателя еще при жизни внетелесной свободой, бессмертной решимостью, вселенским опытом!..
Меж тем на средней палубе, в проходах и у роскошного стеклянного буфета уже бушевала толпа. Тон задавали девушки в лохмотьях. Они делали непристойные жесты и вопили; из дальних кают выставлялись головы беспонятливой мужской публики, сбегались на скандалёз охранники с нижней палубы.
- Что за гвалт? - Иванна легонько сжала нелепинский локоть. У нее этот, давно желаемый, однако как раз теперь лишний шум вызвал одно раздраженье. Может, потому, что новый знакомый начинал ее интересовать все больше.
- Не знаю, я здесь в первый раз, - смутился Василий Всеволодович. И вслед за его словами вопли бунтующих окончательно оформились в одно четкое слово: "Хозяина!"
- Хозяина! - визжали девушки в кровавом тряпье.
- Хозяина хлопнули! - убеждал стриженый и круглый, как колобок, охранник другого, с белыми, сплетенными сзади в косичку сальными волосиками.
- Хозяина?! - ревел вопрошающе внизу в кабинетике "малиновом" Сила Луёв.
- Чего эти прохвосты хотят? - очнулся вдруг Дурнев.
- Хозяина требуют. День, кричат, у них рабочий - 14 часов, а денег ни зарплаты, ни сверхурочных - не платят, - Иванна неопределенно повела плечом.
- Я вас прошу спуститься на среднюю палубу, - плотно налег на Нелепина Зистер. - Как представитель фирмы вы даже обязаны. На берегу ведь слышно! Что о нас подумают! Здесь, кажется, кто-то из Москвы ошивается, из газет. Скажите же хоть полсловечка! Ведь засветимся! - Зистер вертелся вокруг Нелепина чуть ли не дворовым песиком.
Не понимая, чего хочет от ее нового знакомого этот холощенный баран вице-губернатор, Иванна собралась было снова бедрышком Зистера толкнуть, но не успела. Сам не зная как, Нелепин сделал несколько шагов к лестнице, ведущей на среднюю палубу, и встал так, чтобы его увидели снизу.
- Вот он, хозяин! В Волгу его! - заорали десятки глоток. Нелепин поднял руку, чтобы дать понять: сейчас он во всем разберется, а взамен просит лишь тишины. Но в него тут же полетели огрызки яблок, легонькие пепельницы. Ни на какие переговоры толпа настроена не была. Нелепин еще раз попытался что-то сказать, но вызвал этим лишь новый шквал криков. Осыпаемый проклятиями и мелкой объедочной дрянью, он хотел выматерить Зистера, а заодно объяснить Иванне, что сам-то он здесь ни при чем. Но тут Иванна, до этого воспринимавшая происходящее как нечто сторонее, как чужую головную боль, ни к ней, ни к новому ее знакомому отношения не имеющую, вдруг сообразила:
- Так это вы? Вы и есть хозяин? Так это вы всех нас из подземелья на теплоход переправили? - прикрыв на миг серые огромные глаза, а затем с силой оттолкнув нелепинскую руку, потянувшуюся было к ее локотку, она сделала несколько решительных шагов вниз по лестнице и вмиг в разностильной толпе исчезла.
- Ну что же вы! - подпрыгивал рядом с Нелепиным Зистер. - Они же нас с вами последнего куска хлеба лишат! Да не ищите вы Иванну Михайловну! шипел он. - Ее охрана не выпустит! Скажите им что-нибудь по-хозяйски, крикните что ли!
Но разбушевавшаяся обслуга уже никого, ни хозяина, ни черта лысого слушать не желала. Да и время для разговоров было бездарно утеряно. Буза продолжалась, претензии перешли мало-помалу в жажду разбоя. Горячая пена гнева взлетала вверх, опадала в Волгу, залетала в бильярдные, видео-бары, интим-салоны. Самое сильное кипение ощущалось на средней палубе у стеклобуфета.
- Ты, Нюсь, в буфете давно ли была? - спрашивала одна из "малиновых" девушек - белокурая, с лунным оттенком волос и лица, прикрытая обрывками едва державшейся на сосках и на бедрах одежды, - у другой, невысокой, крепенькой, одетой в одну только сетчатую мужскую майку (правда, длинную) и шерстяные гетры. Эта вторая задумчиво ковыряла носком туфельки медный прут, продетый в такой же медный, грубо взблескивающий шарик.
- Вишь, в меди все, в зеркалах, - не то одобрила, не то обругала теплоход вторая, - да не то, что у нас под землей, зеркала-то! Импортные! И надпись в уголку есть... А давай-ка мы зеркалки эти пересчитаем?
Тут в руках у крепенькой Нюси, имевшей вид закоперщицы, явился добрый обрезок корабельной цепи, какою обычно притягивают к бортам всякую дребезжащую мелочь: ведра на баке, кружки, питьевые бачки. Послышался хлесткий удар, зеркало длинно хрустнуло - посыпались осколки. За первым ударом последовали второй, третий. Осколки разлетались на удивленье далеко, один даже отлетел к ногам Нелепина, и в нем, как ему показалось, мелькнуло лицо Иванны...
И наконец упала сверху, со штурманско-капитанских высот, в чашу бузы последняя тяжкая капля: стал спускаться на среднюю палубу Сила Илларионович Луёв.
- Хозяина кличете? - в сотый раз за вечер повторил колдовское это слово либергубер. - Я - хозяин! Чего надоть? Докладайте!
Но варняканье его потонуло в гоготе, свисте, визгливых разрывах смеха:
- Какой ты хозяин! - неслось отовсюду. - Ты вошь! Гнида! Тля обкомовская!
Покинув освещенную среднюю палубу, Нелепин поднялся наверх, припал к заградительным сеткам. На верхней палубе было зябко, темно. Плеск волн стал сильней. Казалось, теплоход не стоит на приколе у темной волжанской пристани, а тихо-медленно сплывает вниз по реке. Дальнего правого берега Волги видно уже не было. Снизу несся хруст дробимых в крупу зеркал, треск фанеры.
"Ну буза, ну обычное ведь для таких заведений дело! Кому-то из посетителей даже нравится, - уговаривал он себя, - чего это я так напрягся? Ну тряхнем их завтра. Продадим, может. Не нужен фирме такой ореол! Верно Ушатый говорил: измазать хотят!.." Он уже хотел идти вниз, искать Иванну в "малине", как вдруг, словно насмехаясь над его усталостью и досадой, мужской тенористый голос истерично крикнул в мегафон:
- Теплоход оторвало!
Шум и топоток, но теперь безо всякого уже смеха и женских визгов, возобновился. Захлопали двери, на верхнюю палубу стали и поодиночке, и гуртом выбегать полураздетые или, наоборот, одетые с иголочки люди. Все жадно вглядывались в непроницаемую завесу из воздуха и мельчайших капель воды и, ничего не увидев, бодро убегали назад. Наконец кто-то догадался: бросил вниз, в волны, зажженный факел. Факел, шипя, высветил на несколько мгновений черно-стылые, отливающие сизой зеленью, с гневом уходящие от борта валы. Стало ясно: теплоход, влекомый неведомой силой, плывет вниз по Волге.
Как раз в момент опускания факела в волны на верхнюю палубу выскочил Зистер. Резво пробежавшись взад-вперед, он быстренько выдернул взглядом из кучки толокшихся у борта людей Нелепина:
- Вот вы где! А я уж всех своих людей переполошил! Корабельная охрана перепилась в стельку. Ну, а наши ничего, держатся! Нас подцепили буксиром! Тащат куда-то.