- Из-за этого нельзя же лишать себя всего!
- Кто говорит! весело - так и слава Богу. Ты, однако, похудела от веселья-то. Видишь, талийка-то стала какая тоненькая, стройная; так городской барышней и смотришь. Ах, что я, Машенька, узнал! вообрази: Тима-то, дубина эдакая, надеялся жениться на тебе.
- Вот фантазия! - воскликнула Ненила Павловна, - узнала бы Анна Федоровна!
- А что Анна Федоровна? она бы, вы думаете, это горячо приняла? Полноте! она последнее время только и думает, как Маша одна, без нее останется. Она бы и за Тиму, пожалуй, отдала. Будут, дескать, на глазах, состояньице есть - проживут. Уж старушка так засиделась и одичала, что ей и Тима человеком кажется. Уж извини ты меня, Маша: последний раз я даже побранился с ней, как об этом разговор зашел.
- Кого ж мне больше ждать, как не Тимы, при моем образовании? - сказала Маша с горькой насмешкой. - О, как много, как много обязана я Никанору Васильичу! - прибавила она с жаром.
- Это Налетову? Добрый он человек, Маша, и умный, да что-то ум-то его тяжел. Все он с плеча так и рубит. Ведь это тоже нехорошо. Ну как так-таки все и сбросить с себя? Точно он в другую веру тебя переводит.
- А ведь часто, почти всегда, говорит правду, - сказала Маша.
- Да, правду, конечно… Только все как-то рубит, рубит с плеча.
- А вас бы все по головке гладить, - вот как я теперь? - сказала Маша, проводя рукой по седым волосам Якова Иваныча.- Рубит с плеча! - прибавила она, - он дела хочет, а не слов.
- Да ведь он только и кричит: лети в пропасть, если правду любишь… Ведь на кого попадет - и погубить недолго.
- Ну что ж? и лети, если точно любишь…
Старик посмотрел на нее с тоскливым беспокойством.
- Он и сам полетит, - прибавила Маша.
- Ну еще увидим, как полетит; может и шею свернет… Что пользы-то?
- Как что пользы? А какую пользу делали мученики, умирая за веру?
- То, Маша, другое дело: то для Бога.
- А это разве не для Бога? разве в правде не Бог?
- Как, однако, Маша, твой ум развился! - вмешалась Ненила Павловна, - такие суждения у тебя смелые! Вот что значит общество образованных мужчин!
Яков Иваныч опустил глаза и глубоко вздохнул. Маша заметила его тревогу и постаралсь успокоить его лаской и веселостью. Яков Иваныч загляделся и заслушался ее и сознавался невольно, что теперь она стала не та, что манеры ее сделались мягче, приятней и самая речь лилась стройнее и свободнее.
Вечером приехали гости, между прочими Налетов и Арбатов. Первый был не в духе и все почти молчал; зато последний был необыкновенно оживлен; он пел, говорил, рассказывал, - и все это так увлекательно, что даже Яков Иваныч подумал, уезжая:
- Батюшки! не влюбилась бы в него Машенька!
- Погляди-ка, Аграфена, не едут ли? - говорила Анна Федоровна своей ключнице.
Аграфена высунулась в окошко, поглядела с минуту в сторону на дорогу и безнадежно произнесла:
- Никак нет-с.
- Чтой-то они запоздали? уж скоро семь часов; я к обеду ждала. Уж не запил ли братец твой? ведь ему только была бы оказия - сейчас наглохтится. Хоть бы ты его пощуняла.
- Что мне, сударыня! у него самого борода седая; слава Богу, не молоденький.
- Эка старая пьяница!
- Что делать, матушка, - слабость человеческая. Дал бы ума, да своего мало…
- Чу! собаки лают, - проговорила тревожно Анна Федоровна.
- Ну, это никак они! - сказала Аграфена и хотела выйти.
- Прибери со стола-то. Экая разиня, не догадается, - закричала Анна Федоровна. - Верно, Ненила Павловна с ней.
- Да уж я очень обрадовалась! - умильно отвечала Аграфена, снимая со стола тарелку с огуречными семенами и пучки калуфера*.
Анна Федоровна всегда сама разбирала овощные семена и вязала калуфер.
Между тем старая дребезжащая коляска, запряженная четырьмя клячами, управляе-мыми седым кучером, въехала на двор и остановилась у крыльца. Анна Федоровна заколыхалась на месте, но встать без помощи не имела сил.
В комнату вошла Маша. Ненила Павловна сказала правду: мать не узнала ее, пока она не бросддась целовать ее руку.
- Машечка, дружок! ведь я было не узнала тебя. Отчего же Ненила Павловна не приехала? по-настоящему ей можно было самой проводить тебя.
- Вот письмо от нее, маменька. Она нездорова. Она приедет после.
- А, это другое дело… Ну, мать, моя, нагостилась ли, навеселилась ли? - спросила Анна Федоровна Машу с легким оттенком колкости в голосе. - Узнала теперь свет, каково-то в родном доме покажется… Ведь там, я думаю, бархатная мебель да дорогие обои…
С тех пор как Анна Федоровна заметила, что Маша рвется вон из родного гнезда, она с ней стала гораздо раздражительнее и постоянно к ней придиралась.
- Мне не мебель дорога, маменька, а порядочное общество, - отвечала Маша, на которую тон Анны Федоровны произвел неприятное впечатление и уничтожил всю теплоту ее чувства к матери.
* Калуфер - многолетнее растение. Культивировалось как пряность.
- Вот уж как! мы, значит, не порядочные, с нами нечего и знаться.
- Ах, маменька, вы хоть бы на первое-то свидание не упрекали меня!
- Вот тебе раз! уж нынче мать и правды не может сказать! Уж и от матери каждое лыко в строку! Этому тебя там что ли научили?
- Меня там многому научили, - отвечала Маша, дрожащей рукой развязывая ленты шляпки.
- Это и видно. Хорошо ученье!
- Уж вы, матушка, не гневайтесь, не огорчайте их на первый раз, - льстиво вмешалась Аграфена, находившаяся тут же.
- А она меня эдакими ответами не огорчает! Откуда у тебя нынче эта дерзость взялась?
Маша глубоко и нетерпеливо вздохнула.