- Ступай, - отвечала ей мать сердито.
- Благословите меня.
- Зачем тебе материнское благословение? тебе оно не нужно.
- Маменька! - сказала Маша кротко и примирительно, - как знать, может быть, я нынешней ночью умру: сами же измучитесь, что и проститься со мной не хотели.
- Нечего глупости выдумывать! Уж это мне пора о смерти думать… Что ты мне пики изволишь говорить.
- Вы меня не благословите?
- Ну прощай, Бог с тобой. И она перекрестила Машу.
- Мне здесь не жить, - говорила Маша самой себе, укладываясь в постель, - лучше живой в гроб лечь… Жаль мне только Якова Иваныча, да так что-то сердце замирает… Недаром я никогда птиц в клетках держать не могла и где увижу бывало, так выпустить и хочется… Бедные птички!
- Что-то придет ли она, моя милая девочка? - думал Арбатов, пробираясь в стороне от дороги густой чащей соснового леса к обычному месту свиданий его с Машей. - Пусть строгие философы, вроде Налетова, толкуют что хотят, а я еще никогда не проводил таких приятных минут, какие провожу с ней в этом диком перелеске… И как будто
я виноват, что она любит меня! Я не обманывал ее ложными обещаниями… Что такое любовь? - светлый праздник души, пышный цветок сердца, упоительная минута вдохновения… Там, под голубым небом Италии, звучал мне чудный голос Анжелики; здесь мне улыбается милое личико Маши - и там и здесь отражается все тот же, вечно искомый и никогда неуловимый идеал человеческого блаженства… А жаль мне расстаться с ней! Так и увез бы ее!.. Да ведь, поди, не решится? начнутся хныканья, ломанья, - прощай, поэзия! Когда я намекал ей об этом последний раз, она промолчала и переменила разговор… А вот и она!
Он пошел навстречу мелькавшему между дерев серенькому платьицу.
- Ты устала, мой ангел? - сказал он, взяв Машу за обе руки.
- Я скоро шла и сделала большой обход; мать сердится и подозревает; она запретила мне ходить одной вечером, вот я сегодня раньше и пришла, как обещала.
- Какое у тебя озабоченное выражение лица, Маша.
- Ты когда едешь? - спросила Маша, не обращая внимания на его слова.
- Позабудем о разлуке, моя милая! сегодня и то мне напомнил о ней приезд Налетова.
- Я не могу забыть… Может быть тебе легко…
- Маша! не грех ли? Я как помешанный все эти дни. Мне так тяжело уезжать, так тяжело!..
- В самом деле? Ну так возьми меня с собой… Я не стесню тебя?
Арбатов несколько минут смотрел на нее с восторженным удивлением.
- О милая! верить ли!..
- Мне нечего жалеть, мне этой жизни не нужно… Все равно, я не перенесу ее без тебя, и ты для меня - все!
- Маша!..
- Ты говоришь, Налетов приехал? - сказала она, уклоняясь от его объятий, - он знает про нашу любовь?
- Да, знает.
- Ну что, как он на это смотрит?
- Что нам за дело до чужих взглядов!
- Нет, что он говорит?
- Да как всегда: с иронией, с недоверчивостью.
- Почему же с недоверчивостью?
- Ведь ты его знаешь… это, говорит, хорошо - потревожить, пощекотать душу недурно… Чудак!
- Он, видно, никогда не любил?
- Кто его знает! Маша задумалась.
- Ну, так когда же ты едешь? - спросила она.
- О, теперь, когда хочешь, хоть сейчас…
- Завтра, в ночь. Остановись у полянки - ты знаешь? - и жди меня, я приду… А Налетову до тех пор ничего не говори; пусть он ничего не знает и не ожидает. Прощай пока, до свидания! Дальше не ходи; место открытое, увидят. Ты веришь теперь?.. - прибавила она с грустной и кроткой улыбкой и побежала вниз по тропинке с пригорка, которым заканчивался лес.
- Помилуй! - говорил Налетов Арбатову, выезжая с ним в крытом, покойном, щегольском тарантасе со двора его старой запущенной усадьбы Голубкова, - кто в теперешнее время ночью пускается в путь! По здешним дорогам не мудрено шею сломить.
- Как-нибудь доедем… - отвечал Арбатов как-то уж слишком беспечно и весело. - Какая скверная погода!
- Еще скверней для тех, кто идет пешком, - сказал Налетов. - Что тут такое, батюшки! - вскричал он спустя несколько минут при сильном толчке тарантаса, по которому хлестнуло ветками старых сосен, - тут трущоба какая-то! нет, уж, пожалуй, лучше бы пешком идти…
Арбатов захохотал.
- Трус же ты порядочный! - сказал он.
- Будешь трус! я не привык ездить закупоренный, да и потемок терпеть не могу! У всякого своя слабость…
- Вот только бы этот лесишко поганый проехать, - вмешался кучер, - а там дорога гладкая; фонари зажжем.
- Оно и дело! - воскликнул Налетов, - по гладкой дороге фонари зажечь, а в трущобе, где можно на каждом шагу полететь вверх ногами, фонарей не нужно… Ну вот стали! Что еще сделалось?
- Полянка? - спросил Арбатов кучера тревожно и пытливо.
- Полянка-с, - отвечал тот с обычным хладнокровием русского человека.
- Фонарь засвети. Дай сюда, я засвечу; на ветру не засветишь.
- Да что ты, увозишь что ли кого? - спросил Налетов, - или проститься ждешь? Неужели?.. Нет, в такую потьму и ненастье она не решится…
- Вон кто-то идет, - сказал кучер.