Это была самая счастливая речь в моей жизни. С тех пор отец никогда не мешал мне в моей работе.
Наоборот, мы часто делали большую работу совместно.
После этого я вступила в рабочую сионистскую партию "Поалей Цион" и после Первой мировой войны, когда усилился антисемитизм в Восточной Европе, участвовала в организации демонстраций.
В эту пору сестра моя оставила город Милуоки, переехала в Денвер и я стала старшей из дочерей. Отец продолжал работать на {47} прежнем месте, дом наш оставался центром общественной деятельности, хотя круг людей изменился: раньше у нас собирались русские революционеры, а сейчас в наш дом стали приходить товарищи из партии "Поалей Цион" - члены районного партийного комитета.
В это время мне тоже пришлось столкнуться с родителями, хотя и не на почве общественной деятельности.
Когда я окончила школу первой ступени, я хотела продолжать учебу в старших классах II ступени. С первых дней моей учебы - кажется, со второго класса - я твердо решила быть учительницей. Но в штате Висконсин, в котором находился наш город, существовал закон, запрещающий замужним женщинам заниматься преподавательской деятельностью. Мое желание стать учительницей очень беспокоило маму - не помешает {48} ли это моему замужеству. Поэтому она решила, что не следует мне идти заниматься в высшие классы средней школы По ее мнению, я должна была поступить в торговую школу, учиться специальности секретаря и стать машинисткой-стенографисткой Отец тоже поддерживал этот план Но для меня такое будущее было хуже смерти. Дело дошло до острого столкновения и я поняла, что нет другого выхода - надо оставить отчий дом
С материальной стороны я старалась быть по возможности независимой и до этого. Каждый свободный день и в летние каникулы - я работала, чтобы заработать на карманные расходы и не просить ничего у родителей. Плата за обучение также не представляла большой проблемы: моя старшая сестра была уже замужем, жила в Денвере, и я вела с ней переписку, хотя с родителями {49} она была "в ссоре" и с ними не переписывалась. Теперь, когда я решила продолжать свое образование в высших классах средней школы, вопреки желанию родителей, мы с сестрой разработали план, что я оставлю наш дом и уеду к ней, в Денвер.
Само собой разумеется, что родители об этом ничего не знали и я начала готовится к тайному побегу из дому. Сестра прислала мне железнодорожный билет и план поездки, и я договорилась с одной из моих подружек, что вечером спущу через окно второго этажа мои вещи. Ночью мы повезем их на железнодорожную станцию, а утром вместо того, чтобы идти в школу, пойду на вокзал и с утренним поездом уеду. Я была уверена в успехе, и даже, сидя на кухне в присутствии родителей, написала им, что уезжаю к Шейне, чтобы они обо мне не беспокоились.
Наутро все было сделано по плану, но {50} отсутствие жизненного опыта привело к тому, что письмо мое попало к родителям раньше чем я предполагала. К моему счастью, они и не думали отправиться на станцию искать меня. Только когда из школы пришли к нам домой узнать, почему я пропустила уроки - они спохватились, но было уже поздно.
Мое бегство из дома очень тяжело повлияло и на родителей, и на мою младшую сестренку. Она теперь осталась одна, и в результате этого к ней стали относиться лучше - отец очень мягко с ней обращался, и мать тоже относилась к ней не так, как к старшим дочерям.
Я не появлялась дома около полутора лет, и в течение всего этого времени отец не написал мне ни слова. Однако, я не удивляюсь этому, ибо знала, какой он гордый и как оскорбило его то, что я сделала. С {51} мамой я постоянно переписывалась. Однажды я получила от папы письмо, в котором он писал, что, если я жалею маму, я должна немедленно приехать домой.
Было ясно, что если папа пишет так, значит положение очень серьезное и я вернулась. С тех пор мне не приходилось спорить с родителями, и мы сходились по любому вопросу. Я продолжала свою учебу в высших классах средней школы, затем поступила в колледж для учителей при университете "Медисон".
Отец не возражал против моей работы в партии "Поалей Цион". В это время у меня уже созрела идея репатриации в Эрец Исраэль. Мои представления о Сионизме были в те годы очень примитивными - я не могла понять: как можно быть сионистом и не переехать в свою страну. Понятно, что это мое решение причинило много огорчений {52} родителям, но они не сопротивлялись этому решению. Тем более, что в это же время моя старшая сестра решила переехать в Страну вместе с двумя детьми, а младшая сестра, студентка университета "Медисон", тоже готовилась присоединиться к нам после окончания университета. И родители смирились.
Милуоки был сионистским городом, и у "Поалей Цион" имелся здесь активный партийный филиал. В 1917 году приехали в Соединенные Штаты Америки покойные Бен-Цви и Зрубавел, и ныне здравствующий Бен-Гурион. Тогдашние турецкие власти их выгнали из Страны - и все они посетили Милуоки. Как уже было сказано, в нашем доме царила древняя еврейская традиция. И, хотя дома мы разговаривали на "идиш", отец послал меня и младшую сестру дополнительно учиться в особую школу "Талмуд Тора". Хотя настоящей школы на иврите там {53} не было, но мы получили достаточно основательное образование на иврите. Я не могу хвастаться, что мы вышли с очень большим багажом из этой "Талмуд-Торы", но, безусловно, основы знаний мы приобрели. Кроме того, ежедневно мы получали газету на языке идиш и читали художественную литературу на этом языке.
Наша семья никогда не была замкнутой в своем кругу и занятой только своими личными делами. При всей их занятости, и отец и мать были очень деятельны в разных общественных организациях, и дом наш был всегда полон людьми. Разные лекторы и докладчики, приезжавшие в город Милуоки, не останавливались в гостиницах, а жили у нас.
Отец был активным членом в обществе "Бней Брит", в организации помощи евреям Европы, а затем во "Всемирном Еврейском Конгрессе". Мама была тоже занята делами {54} общества "Бней-Брит", в женской секции, и участвовала во всяких мероприятиях по организации помощи бедным семьям. Много времени она уделяла устройству вечеров и "базаров" для нуждающихся переселенцев. А так как у нас в доме всегда было шумно от гостей, понятно, что она была занята до предела. Она отличалась искусством приготовления рыбных блюд и сладостей. До сих пор помним все мы - и дети и внуки наши - ту "бабушкину рыбу", - даже и те, которые не пробовали ее...
Папа и мама были очень уважаемы и с ними считались все слои общества нашего города. Например, в Милуоки в те годы главным раввином города был уважаемый Раббай Шейнфельд - чудесный человек и не только большой ученый в области Торы, Талмуда и еврейской литературы, но и в области общей культуры. {55} Мы слышали также, что он сочинял книги по философии. Всегда, когда к нам приезжали именитые гости, как, например, Сиркин или литератор Житловский - они всегда навещали его.
Симпатичный и гостеприимный человек, он вместе с тем был очень строг и суров в вопросах религии и морали. В чужом доме он нигде не ел и не пил; на свадьбах и других праздничных событиях не произносил проповедей. И вот я помню, что на мою свадьбу пришел Раббай Шейнфельд и не только согласился немного выпить и закусить, но и выразил желание произнести речь. Это было для матери большой радостью, и она вспоминала это до конца своих дней.
Моя сестра и я приехали в страну в 1921 году, а через пять лет прибыли и родители. Мы выехали из Америки во второй {56} половине мая месяца, после кровавых событий 1 мая того года. Все наши знакомые считали, что мы с ума сошли: кто едет туда в такое опасное время?
Отец, несмотря на свою добросердечность, не был плаксой. Ему была свойственна твердость, но когда провожал нас - мужа и меня - на вокзале, он плакал.
Он ни слова не говорил, только стоял и плакал.
19 мая мы отправились из Нью-Йорка. Это была весьма "интересная" поездка, ибо пароход, на котором мы должны были пересечь Атлантический океан, оказался неустойчивым и расшатанным и каждый день ему угрожала авария.
Целую неделю мы плыли из Нью-Йорка в Бостон. Там нам представлялась последняя возможность сойти с корабля. И действительно, многие не захотели рисковать и {57} сошли.
Муж моей сестры не поехал с нами. Тогда еще не было возможности переехать всей семьей в Страну.
Было решено, что он останется и будет помогать семье, а сестра с двумя детьми поедет с нами. Когда мы приехали в Бостон, мы уже знали "качество" нашего парохода, но сестра, унаследовавшая упрямство отца, не намеревалась сойти на берег - и мы продолжали наш грозный, чреватый многими опасностями путь.
Так закончилась вторая, после русского периода, эпоха нашей жизни американская эпоха.
Я оставила Америку, полностью сознавая ее хорошие, ценные стороны жизни, ее особые свойства. Я любила Америку, ее свободу, права и возможности, которые она дает человеку. Я любила ее пейзажи, красоту ее {58} природы. Может быть и нехорошо в этом признаваться - мы ведь уже 46 лет в нашей стране.
Надо сказать, что жизнь среди товарищей-неевреев не обременяла и не ущемляла нас. В Америке мы себя чувствовали равноправными. В школах, где я училась, незаметно было никакого антисемитизма. Я не помню случая, чтобы кто-нибудь из учеников или учителей сказал бы что-нибудь такое, что могло быть истолковано как проявление антисемитизма.
Возможно, что из-за духовной жизни нашего дома, из-за моего активного участия в сионистском движении с самых ранних лет - влияние школы на меня было не столь велико.
В школу я поступила, главным образом, чтобы получить образование. Несмотря на большие возможности, предоставляемые {59} Америкой каждому человеку, и не преуменьшая всего хорошего, что мы там получили, могу сказать, что все же после того, как мы оставили Соединенные Штаты, я не испытала тоски и сожаления; таким естественным и само собой разумеющимся казалось нам желание переехать и жить в нашей стране с самого первого дня пребывания в Стране.
Четырнадцатого июля мы прибыли на "великолепную" Тель-Авивскую железнодорожную станцию. Никогда не забуду этой минуты: песок, сумасшедшая жара - и это все! Один товарищ, который ехал с нами вместе, обратился ко мне и сказал:
- Ну, Голда, ты хотела в Эрец Исраэль. Вот мы и приехали. Теперь мы можем ехать обратно. Хватит.
Но и он остался здесь до своих последних дней.
До того, как ехать сюда, в страну, мы {60} решили, что будем жить и работать в кибуце. Что такое "кибуц" - мы тогда еще не знали.
В кибуце "Мерхавья" был мой друг и товарищ по фамилии Дубинский. Он прибыл сюда с еврейским отрядом (потом он женился на Ханне Чижик). Все парни из нашего города, добровольно отправившиеся с еврейским отрядом во время Первой мировой войны, уходили на фронт из нашего дома. У них не было ни семьи, ни родителей. Мои родители провожали их на вокзал, а мама шила для них все, что нужно было им в дорогу, и готовила множество вкусных и сладких вещей.
В те годы в кибуцы не принимали новых членов в середине года, так как только в Рош-Хашана (евр. Новый Год; ldn-knigi) знали, кто намерен оставить кибуц и сколько мест освободятся.
Мы решили вступить в кибуц {61} "Мерхавья" потому, что там был Дубинский. На трех собраниях провели голосования по поводу нашего приема в кибуц - не потому, что были возражения против Меерсона, а потому, что я из Америки. А какая американская девушка способна работать и жить в трудных условиях коллектива кибуца?
Только на третьем собрании решили наконец-то принять нас. Мне кажется, что решение о принятии в кибуц состоялось благодаря тому, что мы привезли с собой патефон и много новых, прекрасных пластинок. Это был первый современный патефон в стране, без большой трубы. Он до сих пор находится в кибуце "Мерхавья".
Пока нас не приняли в коллектив кибуца, мы жили в Тель-Авиве. Мы сняли квартиру и платили пять лир в месяц, но обязаны были заплатить заранее квартплату за целый год. Хотя мы и приехали из Америки, {62} но миллионерами мы не были и богатств с собой не привезли. В конце концов мы нашли квартиру на улице Лилиенблюма и там поселились. Это была квартира из двух комнат, а кухня и коммунальные услуги были во дворе. Двор был общий для многих семейств. Благодаря нашему патефону, каждый вечер в нашей квартире собиралось множество людей, чтобы услышать чудесные пластинки, так прекрасно звучащие на "чудо-патефоне". Мне казалось тогда, что все евреи Тель-Авива собирались у нас. Я помню, что спустя много лет встречала незнакомых мне людей, которые говорили мне: "Позвольте, это ведь у вас мы слушали такие хорошие пластинки".
Сразу после приезда в страну меня все время мучила совесть за те огорчения, что я причинила моим родителям, уехав против их воли. Теперь мы вступили в кибуц, и я опять {63} огорчила их, оставив сестру с двумя маленькими детьми в городе.
Моя сестра начала тогда работать в больнице "Хадаса" сначала в тифозном отделении а затем в малярийном. Работа была тяжелая, к тому же сынишка ее заболел глазным заболеванием - в глаз попал песок. Однако я не могла остаться с ней в городе. Для меня тогда Эрец Исраэль и кибуц представляли одно понятие и были неотделимы - и мы поехали в кибуц "Мерхавья".
Жизнь в кибуце была сносной. Мы не страдали. Мы вошли в коллектив, жили общими интересами. И как все трудились - так и мы. Но сестра моя и ее дети пережили очень тяжелый период. Младший ребенок, как было сказано, заболел глазной болезнью, а старшая девочка страдала беспрерывно от фурункулов. Муж моей сестры был еще в Америке и жил там очень хорошо. И тот {64} факт, что ни разу не возникало у нее даже в мыслях желание вернуться обратно в Соединенные Штаты и она осталась в Стране, борясь за жизнь и существование детей - свидетельствует о ее большой душевной силе! После пяти лет нашего пребывания в Стране, в 1926 году, приехали и мои родители.
В письмах мы рассказали им о нашей жизни, но не касались подробностей и не писали о трудностях будней, чтобы не огорчать их. Я помню, что писала им о коллективе в кибуце и о жизни кибуца. Между прочим, рассказала им о том, что я стираю белье для всех товарищей - а нас было тогда 30 или 32 человека - и что я пеку хлеб. Мама сильно испугалась, прочитав это. Она была потрясена, будто с ней приключилось нечто страшное. (Здесь я хочу {65} напомнить о другом случае, связанным с выпечкой хлеба: когда я прибыла в Москву в качестве посла после образования Государства Израиль, поехала со мной моя дочь - член кибуца. Однажды, на каком-то вечере, русские женщины заинтересовались ею и стали спрашивать, что она делает в кибуце. Когда я рассказала им, что она занимается физическим трудом, что она обязана выпекать хлеб и обеспечивать всех членов кибуца хлебом - они были поражены. Они считали, что дочь посла должна быть по меньшей мере председателем этого еврейского колхоза...).
Мой шурин Корнгольд знал, конечно, обо всех трудностях, но он знал также, что сестра моя не тронется с места - и он приехал к ней.
Когда мои родители прибыли, мы уже не жили в "Мерхавья". К сожалению, я {66} вынуждена была оставить по семейным обстоятельствам этот кибуц. Мы жили тогда то в Тель-Авиве, то в Иерусалиме, а сестра в семьей поселилась в Тель-Авиве. Родители основательно приготовились к приезду в страну. Еще будучи в Милуоки, они купили отдельные участки земли. Организация "Общины Сиона" в Америке продавала строительные участки по всем районам Эрец Исраэль. Папа купил 12 дунамов земли в Герцлии, - сплошной песок. Второй участок он купил в Афуле - "точь в точь против здания оперы в Афуле", как сказали ему.
Мы здесь хорошо знали условия жизни в "столице" Афуле, и совместными усилиями убедили отца, чтобы он отказался от "оперы в Афуле" и лучше занялся строительством дома в Герцлии. Один из первых трех или четырех домов в третьей зоне поселка {67} Герцлия был дом отца. Большую часть дома он построил собственными руками. Так как у него был участок в 10 дунамов, он посадил там цитрусовый сад. Отец и мать с первых же дней поселения стали самыми горячими активистами в поселке. Отец даже стал кантором в синагоге, и дом их превратился в оживленный центр кипучей общественной деятельности.
В те дни Герцлия находилась между арабскими деревнями, и положение поселка было вовсе не безопасным.
Так как дом отца стоял на пригорке, его использовали как наблюдательный пункт. Отряд местной обороны установил там вышку и почти до самого последнего дня отец выходил на свою смену во время ночного дежурства.
Во время кровавых событий 1929 года все женщины и дети были эвакуированы из {68} этой части Герцлии. Но мама отказалась уйти из своего дома и осталась с отцом.