«Видения» — неточное слово. Нельзя сказать, будто Мартин нечто именно видел.
Образы прорисовывались во всём, на что падал взгляд. Слышались в звуках вокруг. Возникали вовсе где-то в глубине сознания, не имея доступной обыкновенным чувствам формы. Сон наяву? Тоже нет… Речь не шла лишь о являемых Мартину картинах. Это был разговор.
Однако не «разговор», как его понимают люди. Общение не велось при помощи слов: подобное было бы просто невозможно. Вроде того, как человек и собака понимают друг друга, хотя речью собака не владеет. Или как перестукивание через стену, которая голосов не пропустит. Образы менялись, откликаясь на мысли Мартина, чутко на них реагируя.
Было страшно.
Пугала непонятность, конечно. Однако и понятное — не лучше, потому что Мартин не видел ничего доброго. Очертания городов, охваченных пламенем. Мёртвые лица людей, которые сейчас были живы. Толпы на площадях, растерянно застывшие в ожидании слова. Копыта бесчисленных коней, несущихся через поглощаемые мраком пасторальные поля. Рушащиеся стены могучих замков.
Мартин видел, как привычный ему мир рассыпается в ничто. Не только под натиском снаружи — но также и разрываемый изнутри.
Святое Писание описывало конец времён: час, когда Творец Небесный сокрушит Нечистого и воздаст по заслугам каждому. Но это не то. В знакомых картинах разрушения мира, построенного грешными по своей природе смертными, всегда имело место божественное присутствие. Здесь же — ничего подобного.
Если высшие силы были причастны к тому, что увидел Мартин — то они не имели ничего общего ни со Светом, ни с Тьмой, какими их описывала Церковь.
Конечно, он видел нечто тёмное, но оно не ощущалось именно злом. Сначала Мартин решил, что узрел нечто чуждое и добру, и злу — лежащее абсолютно вне этих категорий. Затем же он подумал иначе. Должно быть, Тьмой надвигающаяся масса представлялась лишь потому, что была непроглядна. Возможно, она не чернее утреннего тумана или молока.
Мартин понял немногое. Он осознал некую угрозу: видимо, способную находить бесчисленное множество проявлений. Не заключённую в чём-то конкретном, не выразимую одним образом. Также он понимал, что отнюдь не с этой угрозой сейчас общается.
Истории о пророках, которым являлись ангелы Творца Небесного или сама святая Белла, были мальчику знакомы. Но конечно, его странный собеседник ничего общего с Творцом Небесным или ангелами не имел. Нечистого тоже напоминал не слишком, но уже значительно сильнее.
Калейдоскоп проникающих в разум картин остановил ход. Неверно было бы сказать, что Мартин очнулся: он и прежде оставался в сознании, просто теперь перестал видеть вокруг лишнее. Второй слой реальности померк. Остался только ночной лес.
Как Мартин здесь оказался? Этого он вспомнить не мог. Ясно лишь, что это не чаща возле Колуэя, где стоял ведьмин дом и сгинули рыцари Церкви. Совсем другой лес.
Деревья здесь росли довольно редко, и все они были какими-то искажёнными, перекрученными, потерявшими нормальные очертания. Земля вспучилась от толстых корней, меж ними петляли бесчисленные ручейки. Было на удивление светло, но Мартин не мог понять, откуда этот свет берётся. Уж точно не от луны — ту скрывали или облака, или кроны.
— Где я?
Мартин не очень-то рассчитывал, что ему ответят — ведь рядом никого не замечал. Однако ответ последовал мгновенно.
— В Орфхлэйте.
— В Восточном Лесу?..
— Да. Но не волнуйся: тебе здесь ничто не грозит.
Мартин обернулся на голос, который не сразу узнал. В лесной хижине Гелла говорила иначе. Мартин помнил, как резко тогда её бросало из развязности в кротость, из холода в гнев — Гелла была полна жизни. Теперь её речь звучала совершенно отстранённо, безо всякой эмоции.
Да и выглядела ведьма по-другому. Вроде ничего в ней не изменилось, а вроде… словно статуя ожившая? Как и Мартин, ведь сидела прямо на земле, на мягком мху.
— Гвендлы не придут сюда?
— Вряд ли придут, пока мы здесь. А если появятся, тебе опасаться их не стоит. Гвендлы бывают в этом месте: одна из их священных рощ. Последователи старой веры считают, что здесь должно поклоняться духам леса. Будто бы здесь духи их слышат.
Хорошее место для поклонения кому-либо, заключил Мартин. Совсем не похожее на простой лес. Наверняка большая часть Орфхлэйта выглядит куда более обыкновенно.
«Орфхлэйта». Мартин поймал себя на том, что употребил языческое слово — вместо «Восточный лес». Пусть лишь мысленно, однако… тревожный знак. Или не тревожный? Может, так и должно быть?
— И что, духи правда их слышат?
— Тебе интересны духи? Ты ведь в них никогда не верил, а веровал в Творца Небесного.
— Я… уже не очень знаю, во что верить.
Ведьма придвинулась ближе. На миг в красивом лице отразилась какая-то теплота, но мимолётная эмоция тотчас растаяла. Гелла была похожа на актрису, которая до смерти устала играть.
— Понимаю, Мартин. Очень хорошо, что ты сам коснулся этой темы, поскольку она удачно ведёт к нашему с тобой… вопросу. Видишь ли: всякую человечью молитву кто-то слышит. Всякую, даже если молящийся почти утратил веру и полагает, что говорит с пустотой. Но совсем не обязательно слышит его именно тот, кому молитва адресована. Что уж там… чаще всего слышит некто совсем иной. Ты ведь образованный мальчик, ты знаешь о далёких странах, даже о другом континенте слыхал… Так вот: в мире очень много разных человеков, и все молятся по-своему, разным богам. Ты никогда не задумывался, что как-то глупо выходит — Творец Небесный един, однако лишь на небольшой части Ульмиса его почитают? Выходит, все прочие во всём огромном мире ошибаются?
Мартин, естественно, никогда не задумывался о подобном. Святое Писание ясно говорило: только из откровений святой Беллы исходит истина о природе мироздания, а прочее — в лучшем случае заблуждения несчастных людей, не слышавший истинного Слова. Иногда того хуже: прямое зло для всех добрых верующих. Ересь и мракобесие из тёмных веков, с коими борются паладины.
— Я понимаю: не задумывался, ведь в Святом Писании всё очень просто. Вот тебе Свет, вот Тьма. Забавно… Когда-то — очень давно, за тысячелетия до всяких там «писаний», и правда было просто. Но те времена прошли, возврата к ним нет. Счастливое прошлое мира, забытое человеками напрочь. Отвечая на твой вопрос… какие бы молитвы ни возносились в Орфхлэйте, слышит их один и тот же. Хоть духам молись, хоть Творцу Небесному, хоть кому угодно ещё.
— Кто?
— Тот, кто общался с тобой.
— А кто он? — Мартин хотел спросить, не сам ли это Нечистый, однако не решился на такую формулировку. В основном потому, что побоялся услышать в ответ «да».
— Очень сложно объяснить это правильно. И так, чтобы ты понял правильно — по крайней мере сейчас. Придёт время, не беспокойся. Всему свой час и черёд. Пока не так важно «кто»: важнее «что». Многое ли ты понял из всего, что слышал и видел?
Мартину осталось только ответить честно.
— Немногое.
Показалось, будто ведьма хочет горько вздохнуть, но этого не произошло.
— Неудивительно. Тебе вообще не нужно было ничего понимать, но увы: магистр Тиберий оказался именно настолько упрям, как я и ожидала. Горько, однако для тебя это удача, Мартин. Потому что теперь мы пойдём иным путём. По этой причине и вернулся твой рассудок. Наверное, неприятно такое слышать? Рассуждая по-человечески, ты имеешь право возненавидеть нас — и трудно будет это осудить. А можешь просто принять на веру: зла тебе никто не желал. Мы с самого начала дали тебе гораздо больше, чем забрали. Как бы объяснить, чтобы человек понял… Потеря здравого ума была для тебя этаким… самопожертвованием? Полагаю, так это называется. Самопожертвованием ради важной цели. Великой. Но не суть, потому как ты уже почти прежний. Даже лучше прежнего, вот так скажу.
Мартин не чувствовал ненависти. Из недавних событий он мало что помнил отчётливо. К тому же до сих пор судьба особенно и не бывала в его собственных руках: так ли важно, распоряжается ею Церковь или кто-то иной?
И очень хорошо, что здесь одна Гелла. Другие женщины, которых Мартин встретил в лесу, пугали гораздо сильнее. Дело не в том, что Гелла была очень красивой, а прочие… не особенно. Просто те женщины совсем мало напоминали людей. Выглядели они как люди, однако пугающее отличие, едва ли выразимое словами, бросалось в глаза почти сразу.
Гелла — другая. Мартин уже догадался, что и она — не человек, однако это было не настолько заметно.
— О чём… ну… о чём он, оно… о чём со мной говорили?..
— Я как раз и хочу немного пояснить.
Гелла придвинулась совсем близко, и это привело Мартина в смущение — хоть в глубине памяти сохранились воспоминания приятные, делающие любые смущения бессмысленными. От ведьмы это не ускользнуло.
— Да брось. Я же понимаю, как это выглядит. Сколь бы смехотворны ни были представления человеков о мире за пределами человечьего — что ваши, что гвендлов, что ещё чьи угодно… Они ведь не могут быть совсем ни на чём не основаны, правда? Ты читал «Пламя очищающее»?
— Читал.
— Епископ Корнелий много написал о суккубах и инкубах, соблазняющий добрых верующих. Да и вообще о том, как похоть становится для Нечистого вратами в душу. Смех да и только! Полагаю, у Корнелия те же беды, каковые превратили в кусок дерьма сира Вилфорда Винслоу. Однако доля истины в бреде сумасшедшего святоши есть. Просто смысл совершенно другой: Корнелий ткнул пальцем в небо и, как ни удивительно, попал более-менее близко. Но мы сейчас не об том беседуем. Давай не терять времени. Думаю, ты уже осознал: впереди тяжёлые времена, так?
Юноша подтвердил это молчаливо. Немногое ему было сейчас ясно, но это — в полной мере.
— Хорошо. Тогда слушай меня очень внимательно, Мартин. Человекам свойственно делить мир на чёрное и белое. Свет — добро, Тьма — зло. Просто и понятно. На деле всё устроено очень сложно, но я постараюсь упростить. Тьма и Свет — не большие противники, чем ночь и день: это части мироздания, части установленного когда-то порядка. Солнце заходит и восходит снова. Короли умирают, и их дети надевают короны. Однако нетрудно заметить: иногда в мир приходят большие перемены. Хаос крушит упорядоченное, а из руин прошлого рождается новый уклад вещей. Это можно увидеть везде. Земля сотрясается, меняя свой облик. Империи рушатся, и на их месте поднимаются новые королевства. Так и катится по дороге колесо Порядка, иногда меняющее свой ход под действием хаоса.
Это было предельно не похоже на привычную картину мироздания, в которой Свет и Тьма только вечно сражались между собой. С другой стороны, верно: как люди поняли бы милость Творца Небесного, не грози им Нечистый? Невозможно ценить свет, если темноты никогда не видел. Дихотомия очевидно лежала в основе религии, хотя прямо Церковью не объяснялась.
Мартина ещё в детстве, когда он начал посещать приходскую школу и впервые ознакомился со Святым Писанием, смущал один аспект. Священники без конца твердили о Нечистом, однако на страницах книги, призванной отвечать на все возможные вопросы доброго верующего, о сути зла имелось буквально полтора слова.
Если Святое Писание о Нечистом почти не говорит, то откуда Церковь столь многое о нём знает? Мартина за такие речи однажды крепко выпороли — с тех пор мальчик перестал вести их.
Но из головы вопрос никуда не делся.
— Этот мир построен вокруг вас: человеки не столь ничтожны, как им святоши пытаются внушить. Многое в мире они меняют сами. Иное, бывает, списывают на волю случая: но ведь очень часто отсылают к высшим силам, так? Дескать, то решил добрый бог или сотворил назло его тёмный противник? В точку, Мартин: подобное и правда случается. Некоторые изменения, направляющие вращение Круга жизни, бывают… связаны с некими силами. Разными. Теми, кому человеки молятся. Теми, кого они боятся. Теми, о ком даже не знают. Пока всё понятно?
Мартин кивнул, хотя понятно было не всё. Он побоялся показаться ведьме глупыми или, что ещё хуже, невнимательным. Да и речь шла о вещах сложных. И пережил Мартин за последнее время слишком многое, хоть немалую часть дурных приключений позабыл.
И вообще, что греха таить: рядом с Геллой сложновато было ясно мыслить. Всё тянуло подумать о греховном. Между тем ведьма продолжила.
— Вы, человеки, видите нас созданиями Тьмы. Противниками Света. Это очень примитивные категории, годные лишь для неспособных понять истинную суть вещей, но если вам так проще… пускай. Настоящая беда наших краёв не в том, что есть Тьма — а в том, что со Светом нынче стало непросто. Ночь не виновата, если в доме кончились свечи. Тот, кого вы зовёте Творцом Небесным, хоть он не заслуживает столь громкого титула, давно молчит. Не замечал, сколь бессмысленны стали молитвы? Многие корят себя — дескать, они недостаточно праведны, не верят истово, неправильно Творцу Небесному поклоняются… глупости. Нам он тоже не отвечает.
Мартина глубоко поразили эти слова. Его вера в Творца Небесного давно начала рассыпаться: да что там — бросив крестик в огонь, юноша так или иначе её отринул. Но изменить вере — это одно. Признать же нечто подобное… что значит — Творец Небесный молчит? Выходит, его просто нет? Но ведь бог умереть не может. Или может?
— Не могу сказать, Мартин, что я сама по Творцу Небесному сильно скучаю. Однако в чём штука: силы, которые меняют сущее, так или иначе проявят себя в положенное время. Наши проблемы им безразличны. Дождь ведь не станет ждать, пока ты залатаешь крышу? И это угроза. Очень большая угроза: если порядок и так-то зыбкий, невесть во что он способен обратиться за порогом перемен. Поэтому то, что вы считаете «тёмными силами», чувствует себя… неуютно. Очень неуютно, Мартин. Всё идёт совершенно не как должно, и мы стараемся это исправить. Увы, наши силы ограничены пределами установленного порядка. Человеки не смогли бы так легко разделить Свет и Тьму, не будь те связаны определённым образом. Чтобы настала ночь, должно закатиться солнце. А иначе новый день не придёт! Вот о чём речь. По нраву это вашей Церкви или нет, но мы — часть Порядка. И помним об этом куда лучше паладинов, жгущих деревенских девок почём зря. Чего-то мы не можем сделать, а чего-то делать просто не должны — иначе выйдет только хуже. Потому мне приходится говорить с тобой, с Тиберием, с прочими… Хорошо, когда с человеками не приходится лишний раз разговаривать. Но иногда нужно направлять их, даже если естественный твой удел — морочить.
Звучало пугающе донельзя: ничуть не слабее слов о конце времён в Святом Писании. Но как Гелла верно отметила, там всё объясняли предельно ясно. Любой деревенский дурачок, даже не умея читать, уж проповедь-то поймёт. Тут — увы.
— То есть, что же… мир в опасности?
— Не могу судить обо всём мире. Всё мироздание — не моя забота: я ведь говорила, оно устроено очень сложно. Лес Орфхлэйт — место очень особенное. Таких в мире немного. Мы здесь живём издревле, потому что так положено. И заботимся не обо всём мире: лишь о его части. Не хочу тебя лишний раз пугать, однако Великая война покажется ерундой в сравнении с тем, что может выйти теперь. Никто рад не будет. Ни королевства на месте Старой Империи, ни гвендлы, ни даже те, кто живёт по ту сторону Орфхлэйта. И мы тоже не будем. И даже тот, с кем ты говорил, не порадуется. Улавливаешь эту иронию? Тьме выпало сберечь устоявшееся от того, что может оказаться ещё хуже. Так бывает. Ты ведь читал про разные войны: не всегда на последнем рубеже стоят хорошие человеки. Чаще всего на последнем рубеже хороших мало.
— Значит, эти силы… силы перемен, если я верно понял… они враги?
— Не совсем. Человеки, вы такие… человеки: Свет-Тьма, друзья-враги… Это не вражда. Не будет смысла в Свете без Тьмы, я уже объясняла. Порядок без перемен тоже смысла не имеет: это уже не порядок никакой, а болото. Неужели так трудно понять?.. Всё устроено как устроено: лишь бы работало. Ради этого нам предстоит бороться, понимаешь? Чтобы ветер перемен гнал колесо по дороге дальше, а не опрокинул.
Мартин совсем запутался, и Гелла почувствовала это. Она нежно коснулась ладонью его щеки.
— Ладно, не переживай. Ты ещё во всём разберёшься. Когда время придёт.
Мартин совсем не чувствовал себя в силах разобраться. Он оказался в полном смятении от таких откровений — а в ещё большем от непонимания, ради чего с ним ведут подобные разговоры. Ну почему именно с ним?
Мартин отвернулся, потому что побоялся расплакаться. Гелла обняла его.
— Так уж сложилось, милый Мартин: тебе предстоит тащить на плечах многое. Вместо человеков покрепче, которым стоило бы этим заняться. Но кто-то ведь должен, правда? Иногда бремя ложится на случайного человека. Иногда герой кажется слабым, даже самому себе — но лишь поначалу. Ничего не напоминает? Да: уверена, ты в книжках читал о подобном. Ничего не бойся. Человеки любого, кто капельку сильнее них, готовы представить всемогущим. Даже полководца или короля — что говорить обо мне или ком позначительнее? Ах, кабы и правда было так! Но увы. Среди человеков нет всемогущей власти: почему они решили, будто таковая имеется выше? Ума не приложу. Но раз готовы верить — для нас это хорошо.
Они говорили ещё очень долго. Говорили обо многом. Мартин Мик по-прежнему понимал далеко не всё, но перестал из-за этого волноваться. Он осознал: понимать всё не требуется, особенно в начале пути. Ведь Церковь тоже предлагала прежде всего поверить. Идти верой, но не видением.
И теперь происходило почти то же самое.