Общество, которому Фелипе де Фанья желал представить Ишмура, приняло старца со смесью любопытства и скептицизма. Тайный союз объединял людей, которые на свои цели смотрели с разных позиций.
Одни привыкли мыслить сугубо практически. Немногословные, но мудрые речи Ишмура о переменах увлекали их — однако такие люди не видели всей значимости фигуры, представшей перед собранием. Для них Ишмур был лишь каким-то диковинным мудрецом — не более.
Но другие были похожи на самого Фелипе, и они поняли куда больше. Хотя о встрече на острове, куда Фелипе попал неведомым образом и откуда не менее удивительным путём вернулся, он никому не рассказал.
Немудрено: прозвучало бы бредом. Их обоих — Фелипе и Ишмура, сочли бы за безумцев.
Но Ишмур объяснил учёному, вновь на примере закрытых повязкой глаз, что дело не в видимом. Важны суть вещей и суть речей: потому старец остался доволен тайным балеарским обществом.
— Те самые люди, которые нужны… Те, кого я так долго ждал.
— Если бы они увидели то, что видел я!
— Им ни к чему.
Фелипе не смел спорить. В конце концов, ему было лестно среди посвящённых являться самым посвящённым. Он заслужил такой статус: многолетним кропотливым трудом, огромным багажом накопленных знаний.
Тайные встречи проходили раз в две недели, и Ишмур успел побывать на них дважды. Остальное время он проводил в доме Фелипе, стоявшем в самом центре Марисолемы. Учёный предложил гостю в распоряжение весь третий этаж: исключительно из вежливости, поскольку понимал, что Ишмур не нуждается ни в чём.
Он ведь не был человеком, это ясно. Кем же был? Этого Фелипе де Фанья пока в полной мере не осознал — а догадками делился лишь с бумагой, в запертом на ключ кабинете. Лишь свечи и луна в такие моменты составляли ему компанию.
Слуги в доме были не из болтливых, что кстати: ведь старец немало их удивлял. Это члены тайного общества видели его недолго. Иное дело в доме: Ишмур не притрагивался к пище и не требовал никакого ухода, хотя определённо был слеп. Он практически не покидал самую маленькую, самую дальнюю комнату третьего этажа — а из-за закрытой двери никогда не доносилось ни звука.
— Я не пробуду у тебя долго. Довольно скоро нам предстоит дальняя дорога.
— Я поеду с вами?
— Конечно. Разве ты не собираешься пройти этот путь до конца?
Фелипе не поинтересовался, куда они отправятся и когда именно.
Ишмур отказался обучать балеарца языку, на котором писал — однако сам фолиант не отобрал. Поначалу де Фанья всё-таки осмелился настаивать. Ответ был простым: он прочитает манускрипт, когда это будет нужно.
За эти недели лишь однажды произошло значительное событие. Оно в какой-то степени запутало Фелипе де Фанью, но многое для него и прояснило.
Ишмур сказал, что желает посетить храм. И сделать это в такое время, когда они с Фелипе никого не побеспокоят, а им никто не станет мешать. В ответ учёный, беспокоящийся насчёт возможного внимания к старцу — что было способно принести лишь вред, поинтересовался: не подойдёт ли иное святое место? Потише, чем храм?
Оказалось, что подходит любое. И тогда, посреди лунной ночи, они направилась в монастырь Сан-Бернардо.
Местный настоятель был связан с доном Фелипе многим. И дальним родством, и совместными научными изысканиями — и даже некоторыми щекотливыми делами, о которых не стоило лишний раз вспоминать. Потому он согласился ненадолго предоставить гостям скромную старую часовню, не задав никаких вопросов.
И славно. Что Фелипе де Фанья сумел бы ему ответить?
Под святыми каменными сводами было абсолютно тихо. Пусть и редко пользуясь часовенкой, монахи ухаживали за ней: внутри оказалось чисто, даже все многочисленные свечи стояли на своих местах. Фелипе осталось их только зажечь. Тусклый свет лёг на святые образа, алтарь и статую Беллы, Благостной Девы. По стенам заплясали тени.
— Ты верующий, Фелипе?
— Был верующим. Сейчас я уже не знаю, во что верить.
— Будто другие знают! Они верят в некий Порядок, который сами же и создают. Вера людям затем и нужна… Равно как и наука. Чтобы упорядочить окружающее. Но потом наука ломает привычные устои, а вера толкает к войнам. Вся суть мира в этом противоречии.
Ишмур неторопливо и почти беззвучно вышагивал по молитвенной зале. Хотя глаза его были закрыты тканью, как и всегда, старик будто осматривал обстановку. Несомненно, он что-то видел, однако что именно и каким образом — Фелипе даже не догадывался.
Наконец Ишмур остановился напротив статуи святой Беллы.
— Эта женщина отдала всё, чтобы изменить мир. Без колебаний отдала свою жизнь. Она сгорела, чтобы народ увидел свет того костра и пошёл к нему из тьмы. Как думаешь, Фелипе: не потому ли ныне, пред устрашающим порогом перемен, человеки вновь стали жечь женщин на кострах? Быть может, они надеются увидеть новый указующий свет?
— Вы говорите об охоте на ведьм? Возможно, Церковь и правда толкает на это страх грядущего, но едва ли речь об осознанном страхе. И ещё замечу: в Балеарии подобного почти не происходит. Колдовство принялись вовсю преследовать на севере — когда стирлингский епископ написал ту книгу. «Пламя очищающее».
— Довольно глупая книга. Её автор кое-что увидел, но почти ничего не понял. А остальное понял неправильно.
— Наше духовенство тоже не согласно с позицией епископа Корнелия. Он полагает, будто смерть, подобная смерти Благостной Девы, очистит души слуг Нечистого. Но это безумная идея. Люди, принявшие святую веру от женщины, теперь в женщинах же углядели врага всему святому! Увы, но в Стирлинге и королевствах, на которые он имеет влияние, учение Корнелия пугающе популярно.
Ишмур покачал головой.
— Ты не смотришь вглубь. Ты должен был понять, что это праздный вопрос — значит, объяснения бессмысленны. Полагаешь, будто рассказал нечто, чего я не знаю? Из истории с этими кострами можно сделать лишь один полезный вывод: человекам необязательно знать, зачем они делают что-то. Важно лишь то, что они делают.
И правда: ведь сам Фелипе понятия не имел, зачем отправлялся в море на том корабле. Важно оказалось лишь то, что учёный предпринял путешествие, изменившее его жизнь. Возможно — изменившее нечто куда большее, чем жизнь одного человека.
— Попытки цепляться за Порядок таким образом, Фелипе, только приближают Хаос. Церковь сама подталкивает перемены, которых не желает.
— Зато перемен желаем мы.
— Это ты их «желаешь»… Для меня слово неподходящее. Я сам — часть этих перемен. Часть силы, которая рано или поздно указывает людям новый путь. Можно даже сказать, что я — самая суть перемен.
Пожалуй, впервые Ишмур заговорил об упорядоченном и хаотичном настолько конкретно. Речи, которые он вёл в тайном обществе, были куда более осторожными. Фелипе уже почти ощущал готовность понять то, что слишком рано объяснять другим. Ну а пока — набрался смелости для вопроса.
— Зачем мы пришли сюда, Ишмур?
— Я хотел поговорить… Но не с кем.
— Мы ведь здесь одни.
— Именно. Я хотел поговорить с тем, к кому приходят в подобные места.
В голове Фелипе мелькнула страшная догадка: пугающая всеобъемностью и безысходностью. Неужели?.. Голос учёного дрожал:
— То есть… вы хотите сказать… что Творца Небесного нет?
— Он безмолвствует.
Это были слова, способные напугать любого. В самые тёмные времена, в разгар войн и эпидемий, некоторые позволяли себе говорить: Творец Небесных отвернулся от людей. Одни тем оправдывали свой отказ от веры — а значит, и от диктуемых ею заповедей. Другие, напротив, подобными речами призывали к истовым молитвам о спасении.
Но так или иначе — это были пустые разговоры. Ни простой человек с крестиком на груди, ни высший церковный иерарх никогда не видели Творца Небесного. И не слышали его голоса. Они были совершенно равны в неспособности судить, присутствует ли Всевышний рядом.
А вот Ишмур судить об этом, вполне вероятно, мог.
— Что это значит?
— Не так уж много. Нам важны человеки.
Фелипе было трудно понять картину, которая вдруг обрела новую линию координат. Он, будучи искушённым в богословии, прекрасно понимал суть Света и Тьмы. Теология этой вечной борьбе и была посвящена: в масштабах от всего мира до конкретной души.
Как пересекалась эта простая картина с двумя ориентирами, лежащими в совсем иной плоскости — с Порядком и Хаосом? Учёный догадывался, где в этой системе стоит Ишмур. Конечно, он не имел отношения ни к Свету, ни к Тьме. И тем более, говоря о переменах, являлся противником Порядку.
Но как Творец Небесный и Нечистый, если в действительности существуют, отнеслись бы к Ишмуру и людям, которые пойдут за ним? С одной стороны, Фелипе де Фанья был готов предположить: Свет и Тьма, привычные каждому категории, составляют собой Порядок. Но обычный богослов, очевидно, сказал бы иначе. Любые перемены в мире он назвал бы или добром, или злом — а потому определил бы в союзники Ишмуру или Творца Небесного, или Нечистого.
Так много вопросов, так мало ответов! Фелипе де Фанья ничего не произнёс вслух, но Ишмуру его мысли всё равно оказались слышны.
— Не забивай себе голову Светом и Тьмой. Для нас между ними почти нет разницы.
— Почти?
— Тот, кто должен быть здесь, молчит. Те, кто призван служить ему, уже давно претворяют только собственную волю. Однако вот Тьме по-настоящему служить не перестали… Встань здесь.
Фелипе повиновался, встав лицом к стене. Из-за спины послышался скрежет: Ишмур передвинул что-то. Тусклый свет пришёл в движение, тени изменили форму. Значит, старец разместил позади учёного тяжёлый напольный канделябр. Осветив стену, свечи ярко очертили на ней тень Фелипе.
И не только его тень.
К своему ужасу, рядом с собственной фигурой Фелипе де Фанья увидел и другие. Женские. Силуэты тех, кого в часовне не было. От неожиданности он закричал: вопль раскатился по залу, наверняка потревожил монахов, однако на это учёному было плевать. Он обернулся, но зажмурившись — и едва заставил себя поднять веки.
Нет, никого больше за спиной не было: только Ишмур. Видение. Наваждение. Что-то подобное. На лбу выступил пот, и напрасно Фелипе старался унять дрожь в пальцах.
— Они, Фелипе, будут цепляться за Порядок изо всех сил. И не только в силу своей естественной природы… Но также потому, что в молчании со стороны Света — шанс Тьмы на полную власть. О, не сомневайся: из их лживых уст польются самые сладкие, самые убедительные речи о том, сколь ценен Порядок и как страшны перемены! Они пойдут на всё, что в их силах… Но мы справимся. Ты не должен бояться этих женщин. Знай: они сами в страхе. О да! Дрожат, словно листья в их мрачном лесу.
Теперь учёный понимал гораздо больше. Конечно, далеко не всё — и может, это к лучшему, потому что таковое понимание совсем не радовало. Не только людям, боящимся перемен, ему предстоит противостоять. Старец сказал «женщины», но Фелипе сразу догадался: он видел не людей. Лишь тех, кто выглядит подобно людям.
И хотя Ишмур велел не бояться, исполнить его наказ было затруднительно.
— Вы спрашивали, во что я верю… Я твёрдо верю в одно, Ишмур: перемены нельзя остановить.
Старец ничего не ответил. И мускулом на лице не повёл: лишь развернулся и направился к выходу. Фелипе остался наедине со своими размышлениями.
А дома, едва запершись в кабинете, учёный бросился записывать. Перо выскальзывало из пальцев, чернила оставляли на бумаге безобразные кляксы, но ему было всё равно. После Фелипе открыл драгоценную книгу. Казалось, будто в убористых строках стало куда больше понятного, чем прежде.
Он уснул прямо за рабочим столом.