Алебарда была очень тяжёлой — особенно для паренька, которому ещё не исполнилось шестнадцати. Кудряшка не жаловался, но невольно выдавал внешне, насколько устал. И отец, видя это, говорил только одно:
— Она настолько тяжёлая, насколько нужно, чтобы сделать тебя сильным. Будь мужиком, блядь!
Потому Кудряшка заставлял себя тащить алебарду на плече, не отставая, хотя давалось ему это очень непросто. Передовой отряд, высланный ради разведки и провианта, продвигался вглубь «ничьей земли». Туда, где не закрепилась ни одна из армий.
Отгремело неделю назад важное сражение, в котором полегли тысячи: оно принесло тяжёлую, но заслуженную победу. Теперь время славы кончилось, вернулись суровые будни — в которых хорошего находилось мало. Один лишь тяжёлый солдатский труд.
Стояла омерзительная весна. Снег недавно растаял, а пролившиеся следом дожди превратили почву в сплошную грязь. Эту землю некому уже было вспахать и засеять, чтобы по осени собрать урожай. Разве только армии вспашут колеями обозов и осадными траншеями, а заместо семян в почву лягут солдаты.
Отряд был пехотным: только три женщины, сопровождавшие солдат, ехали в косо сколоченной телеге. Даже командир — отец Кудряшки, шагал пешком. Облегчить себе ношу, сняв часть доспехов, никто не решился. Расслабляться здесь не стоило.
Низко стелились серые облака, до костей пробирал ветер: вроде бы лёгкий, но очень холодный. У юного солдата хлюпало в носу и ботинках. Очень хотелось съесть что-нибудь горячее — но привала пока не ожидалось, да и еды ещё не нашли. Кудряшка обыкновенно был весёлым парнем, разговорчивым и заводным, но нынче с утра не проронил ни слова. Паршивое настроение. Новый день — прежнее дерьмо.
На горизонте показалось деревянное укрепление: кривой, тёмный силуэт, словно чудовище оседлало холм. Форт был ещё далеко, зато деревенька перед ним — близко. Поселение выглядело опустевшим. Ничего удивительного: отец Кудряшки был уверен, что именно через эти земли прошли отступающие. Всякие недобитки, дезертиры и прочее отребье.
— Поглядим, что там.
Знамя едва шевелилось на ветру: мокрая тряпка. Однако даже не разглядев рисунок, всякий должен был узнать цвета. Цвета людей, шутить с которыми не стоит.
— Ничо-ничо… — бубнил старый солдат. — Скоро заживём. Дали приказ наступать — значица, заживём!
— А толку? Кабы город брали, так зажили бы.
— Ты чо, город какой с зимы видел?
— То-то и оно, шо не видел. Поля да поля, а эта сволочь не кончается. Рубишь-рубишь… Бабы на севере, видать — аки крольчихи.
— Всё говнишься!.. То не так, сё не эдак. Наступление, сука, всегда к лучшему!
Кудряшка ещё не отошёл от недавнего боя. Пусть и подросток, на войне он был уже не новичком — но в таком колоссальном сражении прежде не участвовал. Казалось ему тогда, будто всё сущее, что есть под серым небом — то самое поле боя. Будто битвой охвачен весь мир и не было нигде в этот день ничего другого. Ни в землях, что Кудряшка уже видел, ни в тех, о которых только слыхал. Ни в заморской стране, ни к востоку от леса — ничего, лишь война. Будто всюду только и должно быть слышно, что топот копыт да лязг брони бесчисленных вражеских всадников. И лишь голос командира может состязаться с тем грохотом — даже не гром небесный.
Слыхал Кудряшка от полкового лекаря: дескать, земля-то на самом деле круглая, а не плоская. И вертится она сама по себе, а вовсе не солнце вокруг ходит. Чудак-человек… но если это правда, то верно одно: солдаты землю и вращают. Солдаты, шагающие по полям войны туда-сюда.
Сначала казалось, в что в поселении ни души, но скоро послышался шум. Из большого дома вытащили за шкирки нескольких солдат в грязных, прогнивших стёганках.
— За кого воевали?
Отец Кудряшки на этих оборванцев совершенно не походил. Он служил сержантом. У него и одежда была новая, и крепкая кираса имелась, и очень неплохой шлем — пусть жутко старый, с кольчужной бармицей и полумаской. Семейные реликвии бывают не только у рыцарей.
— За наших. — процедил один из недобитков, подняв рожу из грязи, в которую его вдавили.
— И мы за наших. Вы за которых именно «наших»?
— А вы за каких?
Дураку ещё повезло, что врезали за это обухом глефы: могли зарубить.
— Ты сам, сука, по знамени не видишь?
Кудряшка не стал слушать дальнейший разговор. Он пошёл вперёд.
В деревеньке живых, кроме этих дезертиров, не осталось. Многие дома выгорели, повсюду валялись трупы: вразброс, а не кучами — прямо там, где настигла смерть. Поселение окружали кое-как сколоченные ограждения. Ясное дело: пытались обороняться от пришлой банды, но сил не хватило. Скорее всего, почти все дезертиры давно ушли, а эти просто с перепою отстали. Дисциплину они утратили вместе со знаменем.
Жестокость излишняя, свойственная именно дезертирам. Отец всегда так и говорил Кудряшке: мол, банды недобитков — уже не люди. Это как стая волков, а то и просто падальщики. Из качеств солдата у них остаются оружие в руках да решимость, но уже иного толка: просто терять нечего. Такие банды, шатающиеся повсюду после проигранных битв, надо вырезать. Человек способен легко обратиться в зверя, но вот из зверя человека уже не сделаешь.
Потому даже не важно, своими они когда-то были или чужими. Убивать таких — санитарная мера. Как рану промыть. Кудряшка уже понимал, что иначе не устроено.
В стороне от домов, на небольшом поле, виднелись человеческие головы: с десяток. Перед ними лежала обнажённая женщина с перерезанным горлом. Лишь на первый взгляд Кудряшке показалось, что головы отрезаны и аккуратно разложены. Подойдя ближе, он понял: эти люди по шею вкопаны в землю.
— Мммать моя…
— Ну ты глянь, а! Это по-людски? Это, блядь, по-человечески?!
— Конченые, етить. Отбитые наглухо. Говорю ж, дезертиры — не люди. Нормальному такое в башку не придёт.
И верно, нормальному солдату не пришло бы. Сколько времени потребовалось на изуверство, даже если ямы копали сами деревенские? Такое можно творить, только наслаждаясь насилием ради самого насилия. Кудряшка подобного не понимал. Да и люди вокруг него — тоже.
Чёрная птица деловито выклёвывала глаз одному из мертвецов: прочие падальщики, громко захлопав крыльям, разлетелись прочь — едва Кудряшка приблизился. Но эта оказалась особо смелой.
У тех, кого зарыли в землю, оставив медленно умирать в раскисшей грязи, была общая черта. Перепачканные волосы имели медовый оттенок. Это могло объяснить, почему с деревенскими поступили именно так.
Солдаты, плюясь и ругаясь, ушли обратно к домам. Юноша уже было последовал за ними, когда почудилось какое-то движение. И верно: в одном из закопанных еле-еле теплилась жизнь. Он смотрел на Кудряшку и пытался что-то сказать, но только бесшумно шевелил губами, до крови потрескавшимися от жажды и ветра.
Это был подросток, ещё младше Кудряшки. Не больше четырнадцати лет.
— Сюда! Сюда!..
Кудряшка кричал изо всех сил, и товарищи примчались мгновенно — с оружием наперевес. Поняв, в чём дело, они сначала побранили юношу, а следом кликнули его отца и притащили пленных дезертиров.
Те в ответ только плечами пожали.
— Так это ж гвендлы. Чо ещё с язычниками делать? Мразь, какой мало осталось.
Отец Кудряшки долго матерился. Остальные молчали, потому что прекрасно понимали ситуацию — в отличие от пленных. Наконец сержант нашёл осмысленные слова:
— Вам поэтому нравится гвендлов убивать? Потому что их здесь мало?
Не дожидаясь ответа, сержант снял шлем, а следом и стёганый чепец: из-под него на плечи упали волосы медового цвета. Тут всё было ясно без слов: сослуживцы знали, каковы взгляды Фейна. Сержант яро исповедовал старую веру, отступившихся от неё гвендлов презирал — но даже такие соплеменники ему были дороже чужаков.
Дезертиры наверняка поняли, что ничего хорошего их уже точно не ждёт.
— Выкапывайте, пидоры. Живого первым.
Подростка скоро вытащили из земли. Он оказался гораздо выше Кудряшки, но страшно худым — кожа да кости, и на ноги подняться не сумел. Фейн склонился над ним, смерив не самым добродушным взглядом. На шее мальчика болтался деревянный крестик.
— Отступившийся, значит. Ну как? Помог вам Творец Небесный?
Подросток ничего не сумел ответить. Только трясся и ошалело вращал глазами, лёжа на земле. Когда сержант сорвал с него крестик и повторил вопрос, мальчик забился в истерике.
— Фейн, ты дурак? Чего пристал к нему?
Это был женский голос, голос матери Кудряшки — из того же древнего народа. Фейн позволял ей подобную дерзость: характер у Милдрит был покрепче, чем у иного мужчины. Могла бы и сама сражаться, будь в отряде такое принято. Женщина закутала мальчика в чёрный солдатский плащ и прижала к груди — лишь тогда он немного успокоился.
— Вроде целый…
— Чего с ним делать?
— Ну не бросать же! — огрызнулась Милдрит. — Наш ведь…
— Да нихера не делать… Верно говоришь: наш. Тащите в телегу. — распорядился сержант.
Мало хорошего Кудряшка видел на войне, но всё это вовсе лежало за гранью. Он ведь сам был почти ребёнком, потому едва не расплакался: удержал лишь страх перед отцом. Фейн, впрочем, всё равно отвесил Кудряшке подзатыльник.
— Чего нюни распустил?
Трупы тоже вытащили на поверхность. Старики, женщины и подростки: деревенские мужчины, видимо, живыми не сдались. Увы, никто не оказался столь же везучим, как мальчик с крестиком.
Говорят, выживает вопреки всему тот, кто пуще других жить хочет. Этот тщедушный долговязый мальчишка, наверное, и до ямы вечно боролся за жизнь. Такие хиляки не всякую зиму перенесут, что говорить о подобном испытании.
Фейн велел стащить трупы в какой-нибудь дом и поджечь: не лучшая последняя милость, однако оставлять тела гнить никто не хотел. Дезертиров бросили внутрь вместе с жертвами. Хижина, несмотря на сырость, занялась быстро. Кудряшка стоял к огню ближе всех: так близко, что жар почти опалял лицо. Очень хотелось согреться.
Вопли сгоравших заживо дезертиров тоже немного грели.
Уже далеко за полдень отряд выдвинулся к форту.
Это была, конечно, не великая твердыня: простое деревянное укрепление, способное защитить от случайной банды — но не представляющее проблем для серьёзного отряда. По всей видимости, внутри это прекрасно понимали: вида знамени с волчьей головой хватило, чтобы парням Фейна немедленно открыли ворота.
Местный лорд оказался крепким мужиком, на благородного человека не особенно похожим. Едва ли он был старого рода: наверняка получил земли за какие-то личные заслуги перед маркизом. Может быть, храбро сражался в молодости. Или как-то раз спас сюзерена на охоте. Или хотя бы от похмелья, сгоняв поутру за пивом — кто знает? Такие нынче настали времена. Благороднейшие люди в один миг теряли всё, и также молниеносно многие поднимались из грязи.
Воинов лорд встретил со хмурым лицом.
— Брать с нас нечего, сразу говорю. Сами последний хер без соли доедаем. Бабы нужны? Баб в избытке.
Форт оказался забит под завязку: не протолкнуться от хилого деревенского мужичья, насмерть перепуганных женщин да сопливых детей. Люди оголодавшие, натерпевшиеся страха, близкие к полному отчаянию. Местные плотно обступили Фейна и его бойцов, каждый с немой мольбой в глазах: Кудряшка понимал, что местным от войны порядком досталось. И надежды на то, что бойня скоро прекратится, очень мало. Этим людям не приходилось строить планов — дожить бы до следующего дня. Что в немалой степени зависело теперь от солдат Фейна.
Командир всё равно задал вопрос о деревне, на что мелкий лорд отвечал безо всякого стеснения.
— Ладно бы простое отребье! Да тут под сотню недобитков гуляло: свои, чужие, поди пойми… Бандиты как есть. Неделю всё в округе жгли, сволочи. А у меня людей, которые копьё да арбалет держать могут — видал, сколько? Кот наплакал. Вот мы и серились: удержим ли частокол, если на нас полезут… Не решились, хвала Творцу Небесному. И припасов, знаешь ли, не густо осталось в замке. Чем мне людей накормить? Только зима кончилась. Сам месяц мяса не видел. Я сколько смог, столько черни забрал за стены, а прочим уж Творец Небесный защитник.
Несложно было истолковать мрачное выражение лица Фейна. Лорд и сам всё прекрасно понимал. Кудряшке он не нравился, но у юноши ума накопилось достаточно, чтобы разобраться, почему всё происходит так, а не иначе.
— Ну, делай со мной чего хочешь. Я тебе честно скажу: да, мне свои люди дороже тех, которые сюда лет десять припёрлись. И тебе тоже свои дороже чужих. Понимать должен! Колотила гвендлская баба в ворота: мол, хоть сына возьми, он ведь твой. А я помню, что ли, кого да когда у себя на земле поимел? Может, и правда мой. Проку с детей мало, лишние рты — и всё. У меня законных семеро. Самому жалко было, вот веришь-нет, я ж нормальный человек… Но что поделаешь?
— Выходит, вы неделю со стен глазели, что вокруг творилось?
Местный лорд раздражённо фыркнул. Мальчик лет восьми, весь в струпинах от тяжёлой болезни, прижался к нему и захныкал. Девочки-близняшки робко выглядывали из-за спины отца.
— А скажи: ты кто такой, чтобы меня судить?
На это сержанту ответить было нечего. Кудряшка про себя согласился: не им осуждать человека, отчаянно старавшегося выжить в это мрачное время — да сберечь хотя бы немногих своих людей. На войне быстро избавляются от иллюзий.
Ничего солдаты не получили с этого форта. Да и стратегической ценности в укреплении не виделось никакой. Только несколько местных девок увязались за отрядом, рьяно убеждая, что пригодятся: видимо, дома им окончательно всё опостылело. Кудряшке одна приглянулась, и он отвлёкся от мрачных мыслей, представляя себе всякое. Женщины у него до сих пор не было.
На обратном пути отец отвлёкся, и юноша уличил момент забраться в телегу, чтобы хоть немного отдохнуть. Ноги уже едва шевелились, плечо нестерпимо болело. Бабы собрались у переднего борта и вполголоса говорили о своём. Спасённый мальчик сидел напротив, бесцельно глядя назад — в сторону уходящей за горизонт крепости, подле которой прежде жил.
Он более-менее успокоился и дрожал теперь скорее от холода, чем от страха — зябко кутаясь в шерстяной плащ. Лицо подростка без грязи, которую более-менее оттёрли, выглядело ещё хуже прежнего. Всё в какой-то сыпи. Кудряшка плохо представлял, что с пареньком будет: на человека, подходящего в рекруты, дохляк совсем не походил. Его бы бросили, не заступись Милдрит. Мать Кудряшки была женщиной по-своему доброй, хоть и убила людей больше, чем он сам пока успел.
Впрочем, рассуждал Кудряшка — этот мальчик лагерь особо не отяготит, а уж на самую простую работу как-нибудь сгодится. Отряд под чёрным знаменем с белой головой волка не голодал, в отличие от несчастных жителей измученных войной земель. Наниматели платили щедро, хотя и с задержками, а трофеи рано или поздно появятся.
Ничего: когда-нибудь эта война закончится. Не может ведь в жизни быть одна война?.. Кудряшка очень надеялся увидеть нормальную, мирную жизнь. Без крови и страданий. Изучить какое-то ремесло, построить дом и жениться: нехитрые у него водились мечты.
— Ты не боись. — заговорил юный солдат. — У нас кормят хорошо. И с нами не страшно: всё время побеждаем. У нас гвендлов много, хорошо нашему брату в отряде. А ты какого клана?..
Мальчик даже не посмотрел на Кудряшку. Ох, ну и глупый же вопрос тот задал: какие кланы? Так далеко от Орфхлэйта могло занести лишь давно крещёных гвендлов, которых отчего-то погнали с насиженной земли. К лесу, что далеко на северо-востоке, им пути не нашлось: вот и направились в противоположную сторону. Но всё равно не обрели покоя.
Не получив ответа, Кудряшка сам продолжил:
— А я из клана Нэйрнов. Ангус Нэйрн. Только отца изгнали из Орфхлэйта. За убийство. Вот мы и тут… Батя в Волчьем Легионе служит, уже десять лет. Сержантом! Его зовут Фейн, а матушку Милдрит. Я сам пехотинцем младшим уже год… Имя-то есть у тебя? Как зовут?
— Шеймус. — едва пробормотал мальчик.
Ангус, которого все называли Кудряшкой, ободряюще похлопал Шеймуса по плечу — от чего тот невольно вздрогнул.
— Ну вот, так-то лучше. Будем знакомы! Авось подружимся…