— …и да придаст Творец Небесный зоркость глазу вашему, равную мудрости своей; и да ниспошлёт Он твёрдость руке вашей, равную вере вашей! Ибо каждый выстрел возвещает благую весть Его, каждая пуля — проповедь Его!
Бенедикт, по мнению многих, давно уже сам не верил во всякую чушь о Творце Небесном — но продолжал регулярно выдавать подобные речи. Наверное, по привычке. Эти речи не позволяли забыть, как бывший миссионер сделался лейтенантом Ржавого Отряда. Занятная история.
Игги набожностью не отличался, а сложись иначе — наверное, почитал бы какого-то иного бога. Для юноши отряд являлся родиной в прямом смысле слова, а отец с матерью происходили не из тех королевств, что выросли на месте Старой Империи.
Поэтому проповеди лейтенанта были Игги глубоко безразличны.
Бенедикт, упитанный мужчина с окладистой седой бородой, всегда держался ближе к солдатам, чем другие командиры. Он вообще мало походил на прочих лейтенантов — наверное, к сохранившему печать благородства Регендорфу был чуть ближе, чем к весельчаку Ангусу или вечно угрюмому Рамону Люлье.
Потому Бенедикт лично прибыл к разведчикам, когда стало понятно, что всё пошло не по плану.
Игги оказался среди тех, кто ночью выдвинулся к стенам Фадла — вызвался сам, никто не приказывал. До начала штурма оставалось больше суток: имелось время, чтобы получше рассмотреть укрепления. Стояла и другая задача — на ней, по словам сержанта, сам Шеймус сделал особый акцент: захватить «языка». А лучше бы двух.
Даже простому солдату, каковым Игги являлся, важность этой миссии была понятна. Знание о делах за стенами может сберечь много жизней, когда наёмники окажутся там. Увы, ночью удача «ржавым» не благоволила.
Люди Камаль-бея вели себя умно. Часовые не стояли поодиночке, в охранении все следили друг за другом — нечего и думать о том, чтобы залезть на обломки стены и кого-то оттуда стащить.
Но уходить просто так наёмники не стали. В ночи они успели вырыть траншею под пригорком — получилась хорошая позиция для наблюдения. Дело рискованное, однако солдаты рассудили: не настолько их дозор обеспокоит Камаля, чтобы тот выслал сильный отряд. Да и орудия били по стенам с прошлого утра: особо не высунешься.
В крайнем случае — успеют отступить.
На рассвете наёмников пытались достать из кулеврин и арбалетов со стены, но те окопались грамотно — так что лишь посмеялись, подстрелив в ответ несколько особо наглых врагов. Вскоре появился Бенедикт с небольшим подкреплением: принёс еду, воду, много пуль и пороха. Почти всех солдат сменили, но Игги остался.
Мятежники занялись укреплением бреши. Она и так была не самой простой для штурма: осколки стены в проломе легли круто, карабкаться по такому склону — сомнительное удовольствие. Но защитники города навалили сверху ещё больше камней и дерева, создав баррикаду.
— Пусть враги не утешаются временной удачей. Они будут бояться ночной атаки: значит, толком не отдохнут. Мы же выспимся и свежими пойдём на штурм перед рассветом. Вот тогда явит Творец Небесный волю свою!
Так рассуждал лейтенант, поправляя свой «ржавый» плащ: свёрнутый, переброшенный наискось через плечо и заколотый золотой фибулой.
В траншее, уже расширенной и укреплённой большими щитами, бойцов в плащах было шестеро из пятнадцати. Приходилось всё время лежать или сидеть, скрючившись, но никто не жаловался. Конечно, уже едва ли стоило надеяться на пленных, но «ржавые» полагали: какой-нибудь толк из их действий выйдет.
— Храбрость угодна Творцу Небесному, но тебе нужно отдохнуть. И сменить повязку.
Повязка, закрывающая половину красивого лица Игги, действительно была слишком старой. Но его решимость оставаться на позиции не являлась пустым бахвальством — боль немного утихла, голова сделалась ясной.
— Разрешите остаться до заката. Уйду отдыхать, вернусь к штурму. — ответил Игги, продолжая единственным глазом следить за баррикадой.
Штурм он бы ни за что не пропустил. Кровожадность никогда не была Игги присуща, но к мятежникам Камаль-бея проснулась в полной мере. Обида заключалась не только в самом увечье — но и в том, что случилось оно буквально на ровном месте, в пустяшном бою. Даже славной истории о потере глаза у него не будет. Правдивой, по крайней мере.
А уж о том, как Игги теперь выглядит, не хотелось и думать. Заботившиеся о нём в дороге обозные жёны твердили, что шрамы солдат украшают — но сами кривились, меняя повязку. И ведь эти женщины повидали много страшных ран, так что…
Ангус говорил: если Игги, несмотря на ранение, отличится при штурме — то может немедленно заслужить плащ. Игги и так «заржавел» бы, особенно учитывая всеобщую симпатию и славу отца; но вряд ли раньше, чем через год.
В том разговоре юноша заявил, что почести ему безразличны — соврал, конечно. Среди лучших хотят быть все, да и тугой кошель наёмник не может не любить. С двойным жалованием и без половины лица будешь не так-то плох.
На стене никто уже особенно не высовывался. Кулеврины молчали — видать, запасы пороха в Фадле не столь велики, чтобы без толку тратить его до штурма. Единственное, чем защитники могли реально угрожать передовому отряду — это конницей, если бы открыли ворота. От пехоты наёмники убегут, а от коней… Но на конях, понятное дело, воюют благородные люди: а к чему им рисковать ради горстки солдат? Пуля знатности не разбирает, доспех от неё едва ли защитит.
— У них, говорят, дворец не хуже халифского.
— Будто тебя в халифский приглашали!
— Нет. Но в этом за господина буду!
— Ага, больше не погонят нас в лагерь. Капитан обещал. Задрали мураддины своими обычаями! Дикие люди, ничего святого. Где ж этакое скотство видано, шоб победители на бегу добро собирали? Аки воры!
— Точняк: нигде такого говна не помню.
— Да дикари они и есть. Пить, вишь, только после заката! Сплошные заморочки. Про баб ихних молчу вообще. Сложно всё с бабами этими…
— Вот город возьмём, станет просто!
По траншее прокатился хохот, к которому Игги присоединился, хоть от смеха болела рана. Вообще-то, такими плодами побед он прежде брезговал пользоваться, но…
Игги уже хотел отползти с позиции — всё затекло. Но тут высоко на стене, где мятежники ощущали себя в безопасности, началось оживление. Один из мураддинов вылез на парапет, держа в руке красно-оранжевую тряпку. Затем повернулся к наёмникам спиной, задрав халат. Сидевшие у бойниц мураддины поддержали идею товарища лихим улюлюканьем.
— Говорю ж, дикие люди. Подстрелить бы скотину!
— Хрен попадёшь отсюда. Только пулю тратить.
Пока наёмники спорили, есть ли смысл стрелять, а мураддин подтирался тряпкой «ржавых» цветов, Игги приложил к плечу аркебузу. Попасть и правда сложно, но пули всё-таки делают не из золота.
Воин Фадла никуда не торопился. Представление он дополнял выкриками на непонятном Игги языке: судя по восторгу окружающих, остроумия мятежнику было не занимать. Ну или публика больно невзыскательная — кто знает…
Игги отодвинул большим пальцем крышку пороховой полки. Убедился, что затравочный заряд на ней лежит ровно, а из зажима замка торчит достаточно длинный фитиль. Чуть подул на тлеющий кончик. Ствол лежал на краю траншеи, так что целиться было удобно. Игги едва-едва высовывался из-за мантелета: наверняка со стены дуло его аркебузы не видели.
— О! Щас Игги грохнет суку!
— Ну дааа… Серебряную монету ставлю, что не попадёт.
Игги не стал комментировать ставки, а нажал на рычаг. Фитиль уткнулся в полку: «пшшш», сразу следом — «ба-бах». Приклад ударил в плечо.
— Етить! Попал!
— Хера ж себе! Красавчик!
Мураддин изогнулся, заверещал и рухнул вниз, подняв густую пыль. Его товарищи тоже кричали, смешно размахивая руками и оружием. Чрезвычайно довольный своим выстрелом, Игги впервые за последние дни улыбался, когда отполз в безопасное место. Его хлопали по плечу и поздравляли.
— Хорош-хорош. Что там про монету?
— Эээ не, мы руки не жали, спора не было. Извиняй, Игги.
Бенедикт погладил бороду, удовлетворённо покачал головой.
— Славный выстрел. Но всё, хватит болтовни! Карл, на позицию! А монету я дам Игги сам.
Маленький серебряный диск с пробитой в середине дыркой тотчас сменил хозяина. Даже монеты у мураддинов были совсем не такими, как по другую сторону океана. Удивительно, но никто из местных не нанизывал их на тесьму, что наёмники сразу же догадались делать — зачем иначе дырявить?
Игги уселся на дне окопа, прислонившись к земле спиной, и начал перезаряжать оружие. Сыпать порох в таком положении было крайне неудобно, но «ржавые» однажды умудрились зарядиться целой ротой, стоя по грудь в болоте. Выучки хватало.
— Гляньте! Живой ещё, псина!
Копошение незадачливого шутника заметили и «свои». Видать, он был не последним человеком среди защитников Фадла — группа воинов перебралась через баррикаду, чтобы помочь. Раненый вовсе не бился в агонии, как сначала показалось наёмникам: он полз к бреши. Несмотря на пулю и падение со стены — люди бывают удивительно живучи.
— Надо же, полезли… Огонь!
Бенедикт мог и не командовать: завидев противника, пятеро стрелков тут же дали залп. А едва вновь спрятались в окоп, как над его краем показалось пять других аркебуз. Выстрелы грянули почти синхронно: стрелки Ржавого Отряда работали слаженно.
До раненого бунтовщики не добрались — вместо этого потащили назад троих новых.
Больше умирать за шутника никто не хотел. Он кричал, дёргался и понемногу полз в сторону, но все товарищи попрятались, поняв: даже на стене их вполне могут поразить. Зрелище показалось наёмникам забавным — теперь настал их черёд насмехаться над противником.
— Да, не торопится подыхать. Добьём?
— Хер ему. Пусть мучается, сука!
Умирать мураддин не спешил, хотя оставил попытки доползти до бреши. Подняться на ноги он или не мог, или боялся, но голос звучал по-прежнему звонко.
Это и подтолкнуло Игги к весьма отчаянной мысли.
— Лейтенант! А если его захватить? Вот и допросим: раз до сих пор не сдох, то…
Бенедикт нахмурился.
— Не подпустят, поляжем рядом с ним. Было бы нас больше, могли бы… но нет, так не получится.
— Получится! Я могу обойти сбоку, чтобы из бреши не достали, и кулевриной тоже. А со стены не высунутся, если припугнуть. Будут палить, но не прицельно.
— Совсем жить надоело?
Вопрос был риторическим. Беспокойся Игги теперь о своей жизни — играл бы на лютне для обозных жён в лагере. Командир ненадолго задумался.
Перспектива вытаскивать из-под стены уже не врага, а самого Игги, Бенедикта едва ли радовала: Ржавый Отряд старался не бросать даже трупы, не говоря о раненых. Принципиальная позиция, одна из основ дисциплины. Окажись на месте мураддина один из наёмников — за него сражались бы до конца.
С другой стороны, пленный и правда требовался — а до него буквально рукой подать. Идея крайне рискованная, но благодаря ней всё, чем пятнадцать человек занимались с ночи, обретало осязаемый смысл. Наконец лейтенант махнул рукой.
— На всё воля Его. Так, слушайте! Вы, семеро — по моей команде даёте залп в брешь. Игги побежит обходом, вы заряжаетесь, а остальным тогда должно следить за стеной. Можете мазать, главное — не давать им целиться.
Окажись стены Фадла современнее, Игги ни за что не добрался бы до раненого — но их строили слишком давно. Без выступов и вертикальных бойниц стрелять туда, где лежал мураддин, было почти невозможно. Оставалось успешно пробежать опасный участок.
Как только раздался залп, Игги выскочил из траншеи и со всех сил рванул, придерживая тесак на боку. Конечно, его сразу заметили — но вряд ли поняли, что происходит. Вслед за залпом позади раздались одиночные выстрелы: кто-то из защитников Фадла всё же высунулся, но прицелиться ему не дали.
Достать Игги из кулеврины уже было нельзя, да враги и не пытались — а пролетели ли мимо арбалетные болты, юноша не заметил. Неважно! Важно скорее бежать к стене — туда, где Игги окажется почти в безопасности.
Ближе, всё ближе. Дыхание пока не сбивалось. Если кто-то со стены собирался стрелять, то уже сделал это. Аркебузиры Ржавого Отряда стреляют дважды в минуту — мураддины заряжают свои мощные арбалеты подольше, это плюс. Сквозь шумное дыхание и дикий стук сердца Игги слышал крики: его подбадривали товарищи, голосили бунтовщики на стене, истошно вопил раненый.
Ещё мгновение, и Игги первым из «ржавых» коснулся стены Фадла: уже достижение! Мятежник лежал в нескольких метрах, ближе к бреши. Снова бежать. Рядом рухнул большой камень, брошенный со стены — и сразу кто-то пальнул в ответ из траншеи.
Раненый пытался дотянуться до сабли, которую потерял при падении. Этого Игги, увернувшись от ещё одного камня, сделать не дал — он вцепился в одежду врага и поволок его, не обращая внимания на жалкие попытки сопротивления.
У самой стены можно было чуть отдышаться. Сиди наверху сотня бойцов — они легко закидали бы Игги камнями, но вряд ли там больше десятка солдат Камаля. Когда штурм начнётся, всё будет иначе…
Довольно рассуждений. Обратно Игги решил бежать по прямой: смысла снова описывать петлю не было, замысел парня уже раскрылся. Мятежник брыкался, не желая мириться с судьбой пленного. Игги пришлось несколько раз ударить его прежде, чем взвалить на плечи. Теперь — к траншее!
Арбалетный болт чиркнул по кирасе. Ещё два пролетели над головой: Игги рефлекторно вжал её в плечи, отвлёкся — и потому споткнулся. Очень не вовремя!
Подниматься под обстрелом было смерти подобно. В надежде, что попасть в своего мятежники побоятся, Игги прикрылся мураддином. Вжался в пыльную землю.
— Огонь!..
Облачка порохового дыма снова закружились над окопом. Наёмник бросил взгляд через плечо — кажется, стрелки на стене попрятались. Пора. Поднять раненного оказалось гораздо сложнее, чем в первый раз, и бежал Игги медленнее. Вместе с усталостью нарастала боль в голове, единственный глаз сам собой жмурился. Мелькнула мысль: можно и не добежать…
Но заветное укрытие приближалось. Снова выстрел, ещё один следом — но теперь палили уже по Игги, из лёгких орудий на стене. Снаряд поднял фонтан песка на метр впереди, куда ушёл другой — солдат не заметил. Зато увидел лицо Бенедикта над окопом: тот тщательно прицелился и явно не промахнулся.
Больше Игги ничего не запомнил — очнулся уже в траншее, кашляя и едва соображая. Пленному вязали руки. Бенедикт, кажется, хвалил Игги: в ушах звенело, слов было почти не разобрать.
— Нечего теперь тут делать, дети мои. Кто говорит по-мураддински? Сержант, ты? Пулей лети к орудиям — объясни про пленного и скажи, чтоб дали по ним разок-другой. Попрячутся — будем уходить…
— Не послушают.
— А ты скажи, что иначе пойдёшь прямо к Шеймусу. Точнее — к Висельнику. Быстрее!
Сержант, оставив аркебузу, побежал исполнять приказ — но осторожно, низко сгибаясь к земле.
Расстегнув ремешок и развязав тесёмку, Игги избавился от шлема и стёганого чепца. Волосы, выбивающиеся из-под повязки, совсем намокли.
Уже вполголоса, почти на ухо, старый лейтенант добавил к публичной похвале:
— Славно, Игги, славно. Я расскажу капитану, как было дело.
Игги только устало кивнул. Пусть Шеймус избегал панибратства с солдатами, все в Ржавом Отряде знали: их заслуги от капитана не ускользают. Как и огрехи, конечно. Командир поощрял столь же щедро, сколь беспощадно требовал.