– Патроны, патроны не забыл? – спрашивала у порога провожавшая жена Марина.
– Забыл! Ах, черт! И эту… как ее… Сумку для трофеев! Чтоб ее!
И Маринка бежит в кладовку за этой самой сумкой, по-научному, ягдташем. Потому что, сами понимаете, для участия в Сашкиных развлечениях пришлось накупить всего необходимого.
– Ну, с Богом! – каждый раз благословляла его на ратное дело жена. – Держись, Васёк!
Эти загородные поездки Лопатин терпеть не мог!
Во-первых, баня! Что, скажите, за удовольствие? И ладно бы еще своя, семейная, где только ты, жена и детишки. А когда десять толстых распаренных мужиков, с красными хмельными рожами, со вздувшимися венами на лбу и нездоровыми кругами под глазами, трутся друг об друга потными боками и задами, – от этого увольте! Это не для Лопатина! Вместо того чтобы поужинать спокойно в кругу семьи, мирно почитать газету, подремать у телевизора и поиграть с мальчишками в железную дорогу, – лезть вслед за всеми в ледяную воду, от которой сводит ноги, и делать вид, что ты на верху блаженства!
Во-вторых, пьянка! Даже представить себе трудно, сколько за выходные дни выпивали эти самые охотнички. Водитель Пушкина с утра пораньше в пятницу ездил прямо на ликероводочный завод, чтобы загрузить в багажник несколько ящиков вредоносного зелья, и еще ни разу, подчеркиваю, ни разу не было случая, чтобы к концу выходных хотя бы одна бутылка осталась не выпитой.
В-третьих, ночевка. Условия в охотничьем хозяйстве были, конечно же, хорошие, номера на двоих, паровое отопление, стеклопакеты и все дела, но когда удобства находятся в конце коридора, а в деревянном доме храпит десяток перепивших мужиков, и твой сосед заливается и трубит, как половозрелый марал на брачном лугу, можете себе представить, что это за сон!
А в-четвертых, сама охота! Это же чистое мучение. Во-первых, – это многочасовая топотня по разным холмам, оврагам и болотам. Во-вторых, топотать нужно с полной выкладкой, в пудовых охотничьих сапогах, а на плече все время таскать аршинное тяжелое ружье. В-третьих, Лопатин так и не привык к грохоту выстрела и отвратительному запаху пороховых газов, каждый раз испытывал тошноту и считал, что теперь-то у него наверняка лопнули барабанные перепонки. В-четвертых, ружье при отдаче каждый раз очень больно било Лопатина в плечо, так что синяк от предыдущей охоты не успевал проходить до следующей. В-пятых, он все время опасался, что какой-нибудь соратник по охоте с пьяных глаз всадит свой заряд в ляжку не оленю или медведю, а ему, Лопатину. А главное, самое главное, самое-самое главное – Лопатину было до слез жалко ни в чем не повинных убиваемых зверушек! Всех этих несчастных уточек, тетеревов, заек и лосей!
Представьте себе здоровых, сытых, слегка выпивших, в самом соку мужиков, которые с помощью самого современного оружия, используя лучшее из того, что выдумало человечество в области оптики, навигации и радио, полдня загоняет в заранее приготовленную безвыходную позицию престарелого рогатого хозяина леса, которого уже и хозяином-то давно назвать нельзя, потому что автомобили, дома, проложенные повсюду дороги, вездесущие дачники, зоркие грибники и горластые туристы вытеснили его в самые неудобные для жизни уголки леса; так вот эти мужики, трубя, стуча и в азарте подначивая друг друга, загоняют рогатого исполина, больного от испорченной человеком экологии аллергической астмой, в заранее приготовленное место и хладнокровно расстреливают его из многозарядного оружия, чтобы потом выломать ему рога, вырезать печень, зажарить ее тут же на костре и сожрать не сходя с места, запивая заранее охлажденной водкой.
Это было настоящей пыткой для чувствительного, нежного душой Лопатина.
Такие поездки на охоту стали регулярными и повторялись каждый месяц. То есть первую пятницу каждого месяца – обязательно. А плюс к этому еще раз-другой, дополнительно. Когда, например, тетерев пошел. Или сезон на глухаря. Или в связи с праздником объявили дополнительный выходной день.
Может быть, кто-то из мужиков и рад был случаю еще раз улизнуть из семьи, а Лопатин нет! Лопатин всю неделю жил одной только мыслью о выходных! О том, как он, наконец, окажется дома, в кругу семьи, среди своих курносых и конопатых сынков мал-мала меньше, как будет играть с ними, как пойдет со своей Пушкиной на рынок, пообедает, как человек, домашней едой, поспит после обеда и так далее. А вместо этого…
И ведь ничего не поделаешь! Раз пропустишь, два – и ты уже выбился из компании, ты уже чужой.
А уж с шутками на охоте творилось что-то совсем неприличное. Например, в бане. Стоило только Лопатину намылить голову и зажмурить глаза, как его тазик с водой непременно исчезал из-под руки, или вода в нем вдруг становилась ледяной, как из проруби. В стакане, который он подносил ко рту, чтобы запить водку, то и дело оказывалась та же самая водка. В его тарелку с пельменями обязательно попадался сюрприз, и, раскусив одну из них, Лопатин вместо мяса обнаруживал во рту жгучую смесь из горчицы, перца, чеснока и прочей гадости. Как-то раз, укладываясь в постель, подвыпивший Лопатин раздавил надувной пузырь, наполненный какой-то вонючей жидкостью. Короче, не жизнь, а кошмар!
А что делать – непонятно. Сердиться и протестовать Лопатин пробовал – только еще глупее выглядишь. Шутить над Пушкиным в ответ тоже пробовал – получается не смешно и нелепо: не Лопатинский это стиль.
Тут-то и случилась то самое школьное мероприятие, встреча одноклассников, на котором Лопатину на глаза попался насмешник и хулиган диджей Пистон.
– Все запомнил? Не перепутаешь? – сминая окурок в пепельнице, говорил Пистон. – К двенадцати приезжаешь на тридцать третий километр Северного шоссе и ждешь. Ждешь столько, сколько нужно. Машину подготовь сразу. Как договорились. Заднее сиденье сними, чтобы была ровная площадка. На окна черные шторки, на капот две скрещенные еловые веточки.
Платов мрачно кивнул.
– И оденься соответственно. Ватник, кирзачи, ушанку какую-нибудь. Найдешь?
– Не уверен…
– Найдешь! – настойчиво повторил Пистон. – Свитерок… джинсы… Только не переборщи. Понял?
Платов кивнул.
– Лучше бы все самому проверить… – поморщился Пистон. – Да времени нет!
Платов не возражал. Проверить самому было бы, конечно, лучше.
– Имей в виду, я врать не умею, – напомнил он.
Пистон только рукой махнул.
– Держись естественно. Будь сам собой. Главное – не пытайся никого играть. А над душой у тебя никто стоять не будет. И приглядываться к тебе не будут.
Платов кивнул.
– А если Стрелок промахнется? Что тогда?
– Тогда меня замочат, а тебе укоротят гениталии! – огрызнулся Пистон. – Что ты все время ноешь? Если да если! Если боишься, лучше сразу скажи! Я с тобой и связываться не буду.
– Я не боюсь. Только…
– Что?
– Ничего.
– Твое дело вообще самое маленькое – приехал, погрузил и увез. У других задачи посложнее будут. Понял?
– Понял!
– А раз понял, то нечего задавать дурацкие вопросы. Пистон, собираясь уходить, взялся за ручку автомобильной дверцы.
– Говорю тебе, все будет хорошо! – сказал он напоследок. – Ты меня знаешь!
Платову оставалось только вздохнуть. В том-то и дело, что он уже успел немного узнать Пистона. Иначе бы он ни капли не волновался.
Вскоре после встречи одноклассников Лопатин встретил приехавшего Пистона на пороге своего солидного кабинета.
Он усадил гостя в мягкое кресло напротив себя, достал бутылку хорошего коньяка, попросил секретаршу сварить кофе и начал пространно рассказывать ему о своей жизни, о тесте, о его смерти, о завещании, о шурине Сашке и возникших в последнее время проблемах.
То есть, с одной стороны, вслух размышлял Лопатин, ему вроде бы не на что жаловаться. Жизнь, как говорится, удалась. Почетное положение, деньги, шофер на машине возит, секретарша… Дома опять-таки… Жена, детишки… Короче, полный ажур… И все-таки, все-таки…
– Ясно, – перебил его через некоторое время Пистон, в очередной раз наполняя свою рюмку. – А от меня-то ты что хочешь?
– Что я хочу от тебя? – переспросил Лопатин. – Ты пей, пей не стесняйся. Я по этой части не очень, – добавил он, имея в виду коньяк.
Или взять этого самого Сашку, – продолжал Лопатин. Он, Лопатин, конечно же, понимает, что по деловым качествам им равняться не приходится. Это каждому понятно. У Сашки хватка, напор. А у Лопатина нет, Лопатин другими своими сторонами силен. Так ведь Лопатин ни на что и не претендует! У него даже и в мыслях нет переходить шурину дорогу… Или там претендовать на его место. И все же… Все же…