– А я тебя предупреждал, – заметил Лопатин. – Не связывайся ты с этим луком. В наше время нужно вести дела честно…
Пушкин отмахнулся. Если все делать честно, то откуда деньги в кошельке заведутся?
– И как только он меня выследил? Чудеса!
Пистон время от времени посматривал на часы и минут через двадцать поднялся.
– Ладно! Пора! Я пошел встречать могильщика.
Пушкин хмуро оглядел его с ног до головы и кивнул.
Пистон развернулся и, хлопая подвернутыми ботфортами болотных сапог, зашагал в сторону шоссе.
– Ну что, – поднялся вслед за ним Пушкин. – А мы в укрытие. Прятаться…
Напоследок Пушкин не удержался, подошел к трупу и откинул с его лица ветки, чтобы еще раз на него взглянуть.
Кровь перестала течь и свернулась на лице одним большим еще не застывшим струпом. Под головой человека из Медвежьего угла растеклась большая темная лужа.
Пушкина передернуло, и он опять прикрыл покойника ветками.
Они с Лопатиным двинулись огибать озеро, чтобы занять наблюдательную позицию на другом берегу.Пистон отсутствовал минут тридцать. Сашка с Лопатиным, которые спрятались в кустах на противоположном берегу, успели как следует озябнуть. Лопатин несколько раз принимался энергично ходить взад и вперед, топая ногами, а Сашка дважды прикладывался к охотничьей фляжке с коньяком.
Над лесом по-прежнему царила тишина. Начал накрапывать осенний дождичек.
Потом откуда-то из-за косогора донеслось завывание мотора, работающего на низкой передаче, и вскоре на поляну, перекашиваясь на бок и соскальзывая со склона по мокрой листве, выехала забрызганная грязью незнакомая «Нива».
«Нива» остановилась посреди поляны, из нее выбрался Пистон, а с другой стороны – хмурый коренастый мужичок в стеганом ватнике, замурзанной армейской ушанке и кирзовых сапогах. Лопатин с Сашкой поняли, что это и есть Севастьяныч.
Из их укрытия было видно, как Пистон подошел к кусту орешника, под которым был спрятан труп, откинул скрывающую его ветку, и отступил в сторону, демонстрируя Севастьянычу клиента.
Лицо покойника произвело впечатление на Севастьяныча. Даже издали было видно, как его передернуло, он хмуро достал из кармана смятую пачку папирос и поспешно закурил.
Пистон принялся что-то говорить, достал пачку денег, полученную от Лопатина, и попробовал вручить ее суровому Севастьянычу. Севастьяныч выслушал, решительно помотал головой и замахал руками. Между ними завязался спор, причем могильщик упрямился, мотал головой и зло сплевывал на землю… Несколько раз Пистон пытался всучить Севастьянычу деньги, но тот решительно отказывался и даже прятал руки за спину. В свою очередь Севастьяныч трижды порывался сесть обратно в свою «Ниву», но Пистон трижды не давал ему этого сделать, удерживая то за рукав, то за полу ватника.
Лопатин и Пушкин следили за их спором, затаив дыхание. Постепенно жар препирательств начал спадать, Севастьяныч, видимо, уступал, и спорившие наконец договорились.
Севастьяныч опять уселся за руль свой машины, подал ее задом к кусту орешника, открыл вверх заднюю дверцу машины и достал кусок лежащего в багажнике брезента. Они с Пистоном расстелили брезент рядом с трупом, потом подхватили покойника под коленки и подмышки и переложили на брезент. Севастьяныч умелым движением стянул углы брезента узлом, подельщики подхватили получившийся куль, мелко семеня, поднесли его к автомобилю и перевалили в багажник. Севастьяныч навалил поверх криминального груза какие-то строительные мешки и коробки, они с Пистоном с разных сторон забрались в машину, хлопнули двери, «Нива» взревела и резко взяла с места.
Лопатин и Сашка переглянулись и вздохнули, наконец, с облегчением.«Нива» на хорошей скорости катила по шоссе по направлению к городу.
Пистон, сидевший на переднем пассажирском сиденьи, с самодовольным видом вертел головой по сторонам.
Севастьяныч, он же Платов – а роль могильщика, как легко догадаться, исполнял именно он, – не отрывая глаз от дороги, сдернул с головы грязную ушанку, не глядя бросил ее куда-то назад и расстегнул ватник.
Он покачал головой.
– Ну, ты… даешь! – сказал он. – А если бы они не перешли на другую сторону озера? Или бы вообще решили вызвать милицию?
– Если бы да кабы! – передразнил его Пистон. – Ты не в Чикаго! Какой русский бизнесмен захочет вызвать милицию? Не смеши народ!
– Ну что, блин, скоро? – вдруг раздался сзади злой голос. Платов вздрогнул.
Пистон подождал еще немного. Потом сказал:
– Все. Можешь вылезать.
Платов услышал сзади звуки возни, коробки и мешки зашевелились, из-под них показались сначала руки, потом плечи и, наконец, голова покойника с кровавым месивом вместо левого глаза.
– Пистон, а ты погрязнее ничего не мог на меня навалить? – зло спросил покойник. – Всю рожу какой-то мукой запорошило!…
– Что было, то и навалили… – отозвался Пистон.
– И такое приходится терпеть за какой-то жалкий косарь!
Пистон ничего не ответил.
Голова с синюшным лицом принялась озираться по сторонам, пытаясь сориентироваться, далеко ли до города.
– И вообще! Сволочи вы! Я сорок минут на холодной земле провалялся. Ждал, пока вы по телефону наговоритесь.
– Меньше нельзя было. Вышло бы ненатурально… – заметил Пистон.
– Ну и замерз же я! – сказало лицо. – Бляха-муха! Что у тебя такая машина холодная! – обратился он к Платову. – Да еще изваляли всего! Выпить ничего нет?
Платов пожал плечами – откуда? – но Пистон нисколько не удивился. Он полез куда-то во внутренний карман и вынул плоскую фляжку. Во фляжке оказался коньяк.
Покойник с удовлетворением принял фляжку, запрокинул голову и не опускал ее до тех пор, пока туда не вылилось все содержимое до последней капли.
– Во! Так уже лучше! – сказал он.
Пистон неодобрительно покосился через плечо.
– Ты бы, Боря, глаз-то отлепил. Скоро в город въедем. Менты остановят – проблем не оберешься.
Боря презрительно скривился, показывая свое отношение в ментам, но все же подцепил ногтем где-то у себя возле уха и, как кусок глазуньи, отклеил от глаза гуттаперчевую заплатку с кровавой раной. Под заплаткой оказался обычный левый глаз. Такой же злой, как и правый. В зеркальце заднего вида на Платова глянуло небритое худое лицо с выражением голодной решимости.
Лицо показалось Платову знакомым. Кажется, он видел его по телевизору где-то в эпизодах. А может быть, и нет.
Боря опять принялся озираться по сторонам, выглядывая в окна. За окнами уже начались городские окраины.
– А что у нас с бабосами? – спросил он.