Первым пришёл озноб. Холод кусал, отгрызая последние крохи тепла. Прикрытые от слабости глаза находили нечёткие блики скупого света. Изо рта валил пар, а лёд на усах и ресницах нарос крохотными сосульками.
Холодно… — как-то вяло пронеслось в голове. Протянутая рука наткнулась на шерстяное одеяло. Ворсистая поверхность покрылась крохотными ледышками от моего дыхания, которые при прикосновении превращались в воду и стекали по пальцам. Непривыкшие к свету глаза пришлось закрыть — они нещадно слезились.
Спал недолго. Как уснул на левом боку с подогнутыми к груди коленями, так и проснулся. Холод принялся атаковать с новой силой, как только я вылез из-под одеяла. Перед глазами плыли неровные очертания, а пустой желудок оказался где-то в районе горла. Жирник дарил частичку бесполезного света, играя на потолке желтоватыми бликами. Беспощадный холод заставил вцепиться в плечи, и слабое тело качнулось. Грохот низенького стола, спасшего меня от падения, наверняка был слышен далеко за пределами помещения. Прицелившись, я метнул себя туда, где, как мне казалось, был выход.
Холод был безжалостен. Но меня преследовали каргалы, следили чужие души и… и пещерная тьма. Эта мысль даровала силы, а в следующее мгновение я оказался на улице. Ветер обжигал, кусая щёки и нос. Он по крупицам забирал жизнь, процеживая её через сито вечности. Тренировки в далёком прошлом не шли ни в какое сравнение с этой стужей. Разболелась голова, а следом плечи обожгла боль. Ах да, это мои пальцы вцепились в них до крови.
Мрак. Меня снова окружал пещерный мрак. Внезапный страх заставил сердце биться быстрее и напомнил о том, что в спину снова дышит тьма. Она ждёт, когда я выбьюсь из сил и упаду. До меня снова донёсся каркающий сиплый смех твари. Оно стояло позади, дожидаясь бесславной кончины двуногого. Затылок чувствовал её ледяное дыхание, но сил драться не осталось. Уставший от борьбы разум хотел только одного — расслабиться и уснуть. Во мраке одна за другой чёрной мглой вспыхивали души, чёрными провалами глядя сквозь меня.
Холод неожиданно пропал. Его промозглые пальцы больше не царапали кожу ног, утопавших в снегу по колено. Он сменился теплом. В какой-то момент шевелить пальцами на руках стало невыносимо трудно. Я устал и мне надо поспать. Лечь в сугроб и поспать. Он больше не холодный, а словно тёплая перина, ведь мои ноги больше не чувствуют мороза. Надо лечь и укрыться снегом. Нет! Сперва убежать от твари, а потом можно и поспать…
Снежная буря этой ночью разыгралась на славу. А я медленно переставлял оледеневшие ноги, уходя в неизвестность. Нельзя, чтобы тьма догнала меня. Я слаб, а она ждёт. Ждёт, когда я упаду в её скользкие объятия.
Я очень, очень медленно моргнул и мир вдруг затрясся. Дышать стало труднее. Чей-то голос раздавался отовсюду, но слышал я так, словно давным-давно оглох. Меня как будто опустили под воду и заставили слушать разговор людей на берегу. Похоже, тьма дождалась, когда моё тело ослабнет и сейчас несёт меня в своё логово. От этой мысли стало не по себе. Проснувшийся солдат собрал последние силы и обрушил на существо страшный удар коленом. С единственным ударом надежда, забрав последние силы, исчезла, а заледеневшие глаза закрылись.
Тепло мягкой женской рукой гладило замёрзшие ноги. Оно медленно перерастало в жар, словно меня подогревали изнутри. Неожиданная смесь из боли и счастья пронеслась по ногам. Пролезла под коленками, спустилась к икроножным мышцам и затерялась где-то на кончиках пальцев. К ногам возвращалась жизнь, а теплую кровь, стучащую в ступнях, можно было потрогать. Она щекотала, напоминая, что я ещё жив. Очередная щекотка невольно вызвала улыбку на лице. Как же давно я не улыбался.
Полился пот, впитываясь в одежду. Оранжевые зайчики мирно играли с полумраком у белоснежной крыши, сложенной из больших кубов льда и снега. Пошевелиться не удалось — я оказался завален кучей разных одеял со всех сторон. Наконец, до ушей донеслись звуки чьих-то шагов.
«Наверное, это тьма за мной пришла», — пронеслась мысль, заставив меня задёргаться. В этот момент из узкого лаза вылез… Ну, человеком назвать это заросшее волосами существо я не мог. Смуглая кожа и длинные чёрные маслянистые кудрявые волосы, завязанные в маленькие косички у ушей. Такая же чёрная кучерявая борода доставала до мускулистой волосатой груди. Сквозь заросли угадывались выпученные наружу глаза и низкий лоб. Его руки, шея и ноги оказались оголены. Из одежды угадывались шерстяной нагрудник, по пояс перевязанный кушаком, да кожаные сапоги шерстью наружу. Мужик возвышался в два моих роста, а всё его тело расплылось под внушительным слоем жира, но, судя по нему, я бы не осмелился назвать его толстым. Было понятно, что жир приходился ему обычной защитой от холода, впрочем, оставалось гадать, почему он тогда просто тепло не оденется?
Время шло, а мы буравили друг друга изучающими взглядами. Когда я поднял бровь, подивившись своим мыслям про его жировую прослойку, он сделал тоже самое. Я уже хотел было поприветствовать странное человекоподобное существо, как в влезло ещё два человека. Один из них был облачён в то же самое, что и этот здоровяк, но выглядел старше и намного ниже ростом. Впрочем, на вид ему можно было дать не больше 60, а могучая сила в движениях всё ещё угадывалась. Второй походил на человека больше, чем эти двое. Обычного роста, в дохе, с коричневой шапкой, двухнедельной щетиной и рукавицами. Приглядевшись в его смуглое лицо, я воскликнул:
— Ты! Ты же…
Темнокожим оказался тот самый ловкач, исчезнувший на наших глазах перед встречей с узкоглазыми каю.
— Ведаешь ли ты, чьих он будет? — голос здоровяка оказался грубым и сиплым, но не таким уж и громким. Старосепахийский с немного иным произношением резанул слух — так говорили лет, эдак, триста назад. Немного подумав, темнокожий отрицательно помотал головой. Мои попытки вырваться из одеял, наваленных на меня, наконец, увенчались успехом. Оказавшись на морозе, я тут же скукожился и попробовал залезть назад под одеяла. Костёр, горевший в середине помещения, почему-то совсем не согревал.
— На, срам прикрой.
Дважды уговаривать не пришлось и спустя некоторое время меня грела тёплая коричневая доха. Шапку и рукавицы я решил пока не одевать.
— Бать, — обратился к старшему тот здоровенный мужик. — Не кажись ли те, яко два совпадения, чай, уже не совпадение?
— Во всяко намерени, днесь потчевать следует его, — голос морщинистого сухого мужичка также был довольно груб, но без сиплых ноток. — Глянь, елико утл, аки ветошь. Хоть прятайся за ним! У нас молодухи и те ширше будут!
— Эт точно! — хохотнул здоровяк и обратился уже ко мне: — Пошли!
Первым выскользнул молчавший темнокожий, следом тот, что постарше, а здоровяк задержался у входа. Смотрел он на меня одновременно любопытно и недружелюбно.
Протиснувшись в сияющий белизной проём, я зажмурился. Бескрайняя заснеженная полонина отражала полуденное солнце, заставляя прикрываться от света руками. Как ни странно, небо было полностью затянуто, но свет каким-то образом всё равно пробивался повсюду. Вдалеке угадывался низкий заснеженный горный хребет, очерчивающий белую пустыню по кругу.
— Полно зенки пялить! Ходу!
Грубый оклик заставил меня обернуться. Жилище, откуда выполз я, действительно оказалось сложено куполообразно изо льда и снега. Постройка называлась иглу, насколько я помнил из курсов по выживанию. Нас натаскивали строить нечто подобное, но называлось это снежная баня. Чтобы переночевать, нас учили выкапывать глубокие ямы на подветренных склонах. Потом внутри надо хорошенько утрамбовать стены и прокопать небольшую траншею для отвода холодного воздуха. Желательно было ещё сделать спальное место в стене выше пола и обложить его еловыми ветками или чем-нибудь иным. Хорошая времянка, однако эта постройка была куда больше и с отверстием в крыше, куда выходил дым от огня.
Тут и там обнаружились похожие постройки, а я сбился на третьем десятке, пытаясь их сосчитать. На меня, как на какую-то диковинку, пялились полуголые мужчины и старики. В отличии от этого здоровяка, остальные ростом и шириной плеч не выделялись, и редко обгоняли меня в росте на две головы. Их полуголые тела словно не замечали мороза, в то время как мне, всё-таки, пришлось надеть рукавицы и шапку.
Вдруг мой взгляд наткнулся на облачённую в такую же тёплую доху женщину, голову которой украшал шарф, хотя, скорее, даже платок. Пока меня вёл здоровяк, оказалось, что все женщины одевались в тёплые одежды, а мужчины ходили налегке. Даже мальчишки ходили так, как мужчины, а девочки уподоблялись матерям и одевались по погоде.
Как ни странно, холод здесь стоял такой, какой я не испытывал даже в горах Яксарда. Не спасали даже рукавицы. Щёки за столь короткий срок на морозе покраснели, а нос стал бесполезным наростом. Новое жилище оказалось не в пример больше иглу, где лежал я, чему я несказанно удивился. Иглу всегда строили небольшими, так как согреть большие постройки в условиях таких морозов невозможно.
Длинный стол посередине оказался накрыт на четверых. В воздухе витал аромат рыбы, яиц, жира, мяса и чего-то ещё. В животе заурчало, и я поймал себя на мысли, что не помню, когда ел последний раз. Не дожидаясь меня, хозяева расселись и молча начали уплетать за обе щеки. Мне ничего не оставалось, как уподобиться им и вгрызться в аппетитную рыбу. Косясь на новых знакомых, я, наконец, понял, что не давало мне покоя. Затылки у них были ненормально вытянуты назад и вверх. Не так сильно, но где-то на длину ладони, или на половину ладони точно.
— Что ж, — закончив с едой, бросил мужчина лет пятидесяти. — Ну, здрав будь, харип. Меня Хушем кличут, это, — он кивнул в сторону здоровяка, — сынку мой — Менги. А его, — Хуша хлопнул по плечу темнокожего. — Захаром. А днесь поведай, харип.
С трудом я вспомнил, что харип на старосепахийском означает «незнакомец».
— А что рассказывать-то? — прикидываться дурачком я ещё не разучился.
— От кого о Захаре ведаешь, кто таков, да как к нам угодил. Всё поведай.
— Славом кличут, — представился я своим взрослым именем. — Насчёт Захара обознался! Он на моего друга очень похож, один в один! Только Захар старше будет, — ложь обжигала язык, но лилась из меня сладким нектаром.
Судя по их немного напряжённым лицам, они пытались перевести на старосепахийский, и им это удавалось не без труда. Впрочем, как и мне.
— А как я здесь очутился — ума не приложу!
— Вертеп помнишь? Темень, да тварь поганую? — придвинулся поближе Хуша, прищурившись. — По глазам сужу, яко помнишь. У Захара подобно было.
Отвечая на мой невысказанный вопрос, Захар снял шапку, показав свои белые короткие волосы.
— Я что, тоже?.. Поседел?
— Да нет, полно в твои глаза глянувши, абы уразуметь, — улыбнулся Хуша. — Захару меньше везения, он паче и белее снега очутился.
Это сравнение почему-то рассмешило отца и сына, что нельзя было сказать о нас с Захаром. Отсмеявшись, Хуша задал вопрос, который уже давно вертелся у меня на языке:
— Гадаешь, яко сие тварь такая, чьих мы будем, да где ты очутился? Всему своё время, об сим мы дале разговор держать станем. Поведай паче, як ты с поганью совладал? Доднесь вы першие, совладавшие со злобою худою. За неполные два десятка зим мы многих потеряли, кто хаживал в поганый вертеп.
— Это из-за той… — я попытался подобрать слово, но не успел.
— Мы его тварью кличем. Просто тварью, — закончил за меня Хуша. — Вы единственные, кого оно в живых оставило. Аль нашли вы способ хитрый? — Хуша даже придвинулся ближе, заглядывая мне в глаза. — Яко ты силу одолел его?
— Да я убегал просто… Но как бы быстро не убегал, оно всегда догоняло, — пожал плечами я, держа себя за малоумного дурачка. — А что было дальше… не помню.
— А дале услыхал я крик со стороны гор, да тебя приметил, — сказал Менги. — Взгляд твой злобою пылал, да отчаянием, егда ты напасть на меня попытался. Сперва подумал, яко ты и есть погань лютая.
— Благодарствуй сынку моего, Слав. От сих до закатных гор сутки пути, а Менги тебя втрое быстрее донёс. С Захаром проще сталось. На него наткнулось несколько охотников, и они быстро донесли его к Надежде. Что ж, вёл ты сказ о том же самом, что и Захар. Но я никак не уразумею, что заставило тьму отступить… Сначала Захар, а спустя неполные сутки появляешься ты…
Хуша сосредоточенно дёргал свою бороду, а от меня не укрылись его последние слова. Ведь я помнил, что темнокожего я видел последний раз точно не вчера. А слова одного из безликих о том, что они потеряли его и не могут найти и следа, наводят на странные мысли.
— Ты здесь совсем недавно? — спросил я Захара.
— Ага, руки отморозил совсем, — голос его был мягок, высоковат и говорил он в нос. — почти не чувствую их.
— А…
В этот момент незаметно подошедший сзади Менги положил свою тяжеленную руку мне на плечо. Я попытался дернуться, но его клинок застыл у шеи.
— Что всё это значит, Хуша?
— Ответы должно тебе держать на наши спросы.
— А это, — покосился я одними глазами на кинжал у горла. — Обязательно?
— Обязательно, — подтвердил Хуша и взял мою руку, нащупав пульс. Пальцы его отличались невероятной сухостью и теплотой, даже жаром. Прикосновение этого человека напомнили мне высохшую до звона корку такыра под беспощадным солнцем пустыни Балхаш.
Выждав некоторое время, Хуша закрыл глаза и начал медленно задавать вопросы, словно пробуя на вкус каждое слово.
— Как тебя зовут?
— Я ведь уже говорил!
— Отвечай на вопрос моего отца! — немного встряхнул меня Менги, от чего клацнули зубы.
— Сын, буде ласковы, — мягко проговорил Хуша, не открывая глаз, словно прислушиваясь к чему-то. — Итак, назови своё имя.
— Слав.
— Ты один из тех, кто охотится на Захара?
— На кой чёрт мне он нужен! Нет, конечно!
— Тише, тише. Не лютуй. Ответь ещё раз. Ты один из тех, кто ищет Захара?
— Нет.
Тут Хуша нахмурился, словно споря с самим собой.
— Зададим вопрос по-другому. Ты один из тех, кто искал его? — отец Менги кивнул в сторону Захара.
— Нет.
— Ты каю?
Это был опасный вопрос. Хождение по острому лезвию ножа всегда вызывало необъяснимый азарт и трепет. А играть со смертью в последнее время приходилось всё чаще…
В голове вдруг одна за другой начали метаться мысли, просчитывая разные способы побега. Самым опасным был Менги, а перцовок, как назло, под рукой не оказалось. Как и оружия. Темнокожий неизвестен, но, судя по простоватому лицу и тонким пальцам, оружия он никогда не держал. Хуша опасен не менее, чем Менги, а его жилистые руки и узловатые пальцы говорили о большом опыте обращения с оружием. Несмотря на то, что он охотник и, наверное, с людьми сражался мало, силы в нём было немеренно. Но от этих безумных мыслей меня отвлёк неожиданно созревший в голове ответ. Ведь Слав действительно не является каю.
— Кто-кто? — изобразил я непонимание. — Нет, я не каю.
Оставалось надеяться, что вживаться в роль за эти годы я научился на отлично. Переходить к убийствам с помощью подручных средств, вроде ложки, зажатой в правой руке, совершенно не хотелось. Однако, похоже, ответ оказался удовлетворительным.
— Чем ты занимаешься? Твоё ремесло?
— Обычный рабочий. Я задолжал одному человеку, и должен был… ммм… вернуть долг немного противозаконными способами.
Вот тут я не соврал, ибо действительно всё ещё должен был вернуть должок одному знакомому из Гильдии. Хуша покачал головой, а сзади я услышал ухмылку Менги. Им были не по нраву воры, впрочем, как и всем нормальным людям.
— Ведал ли ты о существовании сего места, Слав?
Мои доселе напряжённые плечи вдруг расслабились, и я едва заметно выдохнул. Обмануть их оказалось проще, чем я думал.
— Никогда не знал.
— Яко путь держать чрез пещеры?
— Я не знаю, Хуша.
Мне уже наскучила это проверка, и я даже осмелился проверить остроту кинжала ногтём. Причём сделал я это, совершенно не задумываясь о последствиях. Похоже, Менги тоже не нравилась игра его отца, так как за пленником он следил невнимательно.
— Как ты в пещерах очутился?
— Меня настигли какие-то огромные твари, издающие странные звуки. Вглубь они не осмелились идти, поэтому у меня был только один выход — идти в темноту.
— Что ты там делал?
— Мне надо было схорониться. Сами понимаете, я ведь немного должен.
— Понятно. Какова твоя дальнейшая цель, Слав?
— Выжить и уйти от врагов.
— Что ж, — Хуша открыл глаза, отпустив мою руку и кивнул сыну. — Прощения прошу я, но мне потребно было ведать помыслы твои. Теперь и ты должен кое-что узнать.
Сунув мне в руки лыжи, Менги, не задерживаясь ни на миг, вышел на улицу. Лезвие у горла пропало столь же неожиданно, как появилось, заставив меня едва заметно выдохнуть. Разговор вызвал гадкое чувство, словно меня искупали в выгребной яме. Однако, стоит отдать должное учителям, вдолбившим в меня искусство перевоплощения и мастерство лжи. К моему стыду, раньше эти уроки я недооценивал.
На лыжах, насколько помню, последний раз катался лет, эдак, ммм… много назад. Никогда в жизни не чувствовал себя большим придурком, нежели сейчас. Краснея на глазах у пялившихся в нашу сторону поселенцев, я тщетно пытался правильно надеть лыжи. В очередной раз неодобрительно покачав головой, Менги сжалился и помог мне.
— Ты с ними управляться-то хоть умеешь? Аль мне опять твою тушку на себе нести придётся?
— Справлюсь! — буркнул я, запоздало поняв, что здоровяк надо мной потешается. Несмотря на его подколки, от Менги исходила некая… злость? Он мне сразу не понравился, особенно его взгляд. Дерзкий, спокойный, можно даже сказать, затаившийся перед броском. Взгляд удава. Этот человек был способен свернуть мне шею при любом удобном случае, и от этого становилось не по себе.
Первое время приходилось барахтаться в сугробах, пытаясь не замечать любопытных взглядов на своём затылке. Вскоре ноги приноровились, и падения стали куда реже. От постоянного движения холод уступал, а через некоторое время организм двигался как единый механизм. Ноги вспомнили, что такое лыжи и довольно уверенно шли лыжня в лыжню с Менги. Тем не менее, обморожение я получил знатное — ноги ещё покалывало, и чувствовал я их плохо, а почти зажившая рана на голени добавляла мороки.
Полуденное солнце никуда не делось и щедро разливало свет в океане снега и льда, заставляя щуриться. Мышцы вокруг глаз уже изрядно устали, но если я расслаблялся, то глаза буквально-таки выедало кислотной белизной снега. Менги надел на нос нечто, похожее на очки с узкими прорезями для глаз и сейчас влеготку переносил все тяготы пути.
— Куда мы двигаемся?
— Узнаешь, — еле слышно прозвучало спереди.
Монотонное движение продолжалось долго. Вырывающийся из носа пар оставлял на отросших усах и щетине жгучую изморозь. Сосредоточившись на лыжне, я выпал из окружающего мира, и не сразу услышал окрика здоровяка.
— Стой ты, куда прёшь!
Затормозив в последний момент, я воззрился на Менги.
— Дошли, снимай лыжи.
С первого взгляда мы находились всё на той же ярко-белой полонине с низкими горами слева и справа. Приложив ладони ко лбу, защищаясь от солнца, я смог рассмотреть синеватую гладь моря перед собой. А в тридцати локтях от нас снег словно бы кончался и таял. Столь резкая смена местности меня сильно удивила — словно кто-то рубанул гигантским ножом, создав снежную полонину позади и бесснежное пространство спереди. Со стороны снежной пустыни, вдалеке между деревьями кто-то натянул сшитые шкуры, создав временные убежища. Подобных убежищ мне удалось насчитать не то два, не то три. На фоне слепящего снега сосчитать точное количество было очень трудно.
— Это край нашего мира, — объяснил он, когда мы вместе перешли разделяющую линию.
Тяжесть ушла, а дышать стало легче. Нежданный тёплый воздух окутал, заставив вспотеть. Переступать разделяющую линию снова я не решился, заспешив за Менги. Там, вдалеке, где я заметил постройки, уже на этой стороне тоже что-то виднелось. Присмотревшись, я с удивлением узнал клетки, и, вроде как, распаханную землю, на которой что-то росло. Здоровяк присел на валун, устремив свой взор на неспокойное море. В пяти шагах перед ним оказался крутой обрыв, откуда доносились звуки штурмующих берег волн. Родные звуки живого океана растеклись в воздухе манящей музыкой, а волнующие запахи соли невольно всколыхнули воспоминания Гилима. Жаль, что там меня больше не ждут.
— Присаживайся, — как-то грустно проговорил Менги, не отрывая взгляда от вод.
— Где это мы? А там что за клетки? И скажи, тебе что, не холодно на том морозе? И что с солнцем? Вроде, солнце яркое, но небо облаками затянуто.
— Присаживайся, — Менги пропустил мои вопросы мимо ушей. — Люблю здесь иногда посидеть. Ты замечал, что снег похож на соль? В качестве приправы соль незаменима. Но её хочется выплюнуть, высыпав хотя бы щепотку на язык. Белая пустыня обжигающе холодна, словно бесчувственная блудница в твоей постели. Она никогда не ответит тебе взаимностью, ежели ты полюбишь её. Наш новый дом непостижимо белый и прекрасный, словно полная луна. И столь же чужд и недосягаем, как звёзды.
Менги говорил тихо, цедя каждое слово через свои волнения и боль, но вдруг осёкся и замолчал. Я тоже молчал, не зная, что отвечать.
— А чего вы сюда не переедете? — наконец, нашёлся я. — Здесь куда теплее, и места на всех хватит, если расположить постройки вдоль оврага.
— Посмотри вниз, — он кивнул в сторону обрыва.
Внизу, в тридцати саженях, оказался скалистый берег, на котором белели скелеты.
— Мы называем это место погостом прошлого. В конце Эпохи Первого Солнца множество из нас было разбито о скалы. После того, как мы обжились в вечных снегах, смельчаки спускались вниз, пытаясь найти выход из этого места. Но всё было тщетно. Жить близ кладбища не хотелось никому. Тем паче, мы почему-то плохо переносим воздух по эту сторону мира и не в силах здесь долго находиться.
— Постой, ты сказал Эпоха Первого Солнца? — улыбнулся я. — Ты ничего не путаешь?
— Захар тоже дивился, когда отец мой вещал ему сию быль, — Менги устало вздохнул, глядя под ноги равнодушным взглядом. — Всё началось очень давно…
Молодой неокрепший мир, словно не вставший на ноги ребенок. За ним нужен уход, нежность, ласка… но порой с ним необходимо быть строгим, нужна сильная твердая рука и изредка стоит наказывать. Рождённый ползать летать не может. Нет, не так… Рождённый ползать всегда грязный.
Когда-то давно, когда еще сам мир только-только учился самостоятельно ходить, когда молодые Боги ещё не ступили на святую землю, бескрайними полями и неприступными горами правили Первые. Легенды о них оставались на устах у единиц самых старых и самых умудрённых… Сказания потомков Первых, гласят:
…Они были одарены мудростью Богов. Они видели вблизи и вдали. Знали всё, что происходит в мире. И изучали все стороны света, небесного свода и лика земли. Их мудрость вызвала зависть молодых Богов, которые не хотели, чтобы Первые с ними сравнялись. И тогда Сердце Небес плюнуло мудрецам в глаза и затуманило их. Отныне они могли видеть лишь то, что вблизи. Так было покончено с мудростью и знанием Первых.
И, сменяя Эпоху за Эпохой, потомки давно позабыли свой род и могущественных предков, которых Творцы наделили невиданной властью. А после и вовсе запамятовали, какова их истинная цель. Они были заняты выживанием в агрессивной окружающей среде после очередной Большой Воды, вызванной бесчисленными противостояниями молодых Богов…
Когда языки солёной смерти вместе с проливными дождями обрушивались на неприступные горы, те не имели права противостоять разрушительной мощи стихии. И скалы невольно склоняли головы, пропуская Большую Воду вглубь материков. Уничтожая страны, стирая с лика старушки земли древние континенты, прокатываясь невероятной силой по скалам, Потоп, невольно подчиняясь Богам, создавал новый мир, новые острова, новые континенты. И новую Эпоху. Эпоху Второго Солнца. Семь недель безостановочно длились варварские набеги морской смерти, и каждый раз оставшиеся в живых двуногие существа, знали, что со следующей волной станет только хуже. Будут новые жертвы, новые крики и новые страдания. Каждый ждал своей смерти, как чего-то неизбежного, но где-то глубоко внутри всё-таки теплилась надежда. Поэтому из последних сил народ киров цеплялся мертвенными пальцами за очередной выступ острых скал, нащупывал ногами во тьме ступень и брёл. Не зная куда, они шли и пытались выжить целых семь седмиц. И выжили, найдя новое пристанище в высокогорьях.
…Было темно, потому что ещё не было Солнца. Молодые Боги разожгли на вершине горы большой костёр. В него должен был броситься тот, кто пожелал стать Солнцем, дабы очиститься пламенем и взойти на небо. И тогда Боги сказали потомку тех, кто выжил: «Попробуй ты, Утун». И Утун закрыл глаза и бросился в огонь. Языки пламени взметнулись до неба. Грянул гром. Боги преклонили колени и молча стали ждать восхода Солнца. Спустя три беспросветных дня, люди увидели, как горизонт окрасился в алый цвет. Но когда Солнце взошло, никто не мог на него смотреть, ибо оно слепило глаза, низвергало и щедро пускало свет, который разливался во все стороны. Так началась Эпоха Второго Солнца.
— Вы что же, получается, Потоп пережили? Это же легенда! Да и он, по слухам, лет 400 назад случился.
— Время по ту сторону движется иначе, — он махнул рукой в снежную пустыню. — Одни сутки в снегах равны примерно 15–20 суткам здесь, на этом овраге. Как я подозреваю, и в остальном мире тоже. Ты, верно, уже заметил те постройки у границы? Это времянки тех, кто следит за здешним садом, зверинцем и банями. Очень удобно, когда звери и овощи растут не по дням, а по часам. Так вот, 25–30 суток в снегах равны одному яру здесь. Так и выходит, что для нас Потоп произошёл не более 19 зим назад. Гнев Богов встретил я, будучи 17-летним сопляком.
Теперь мне пришлось посмотреть на Менги по-другому. В 17 лет он потерял свой дом, народ, обычную жизнь, и мир, в конце концов. По сравнению с ним, мои проблемы казались высохшим плевком на мостовой. Продолжать неловкую тему не хотелось, поэтому я задал вопрос, давно созревший на языке:
— Менги, так всё-таки, тебе не холодно?
Некоторое время он молчал, погружённый в свои мысли, но потом вздрогнул:
— Что? Ах, да… Несмотря на подлость снегов, они даровали мужчинам нашего народа это, — он ткнул пальцем на свой ненормально вытянувшийся затылок. — Он начал расти с первых дней. Из-за этого наши мужчины легче приспособились к зимним условиям. Здесь наши тела покрылись волосами и стали запасаться жиром, подобно медведям. Женщины же похорошели и не могут заболеть никакой хворью. Даже простудой. Старики говорят, наши боги благословили свой народ, даруя возможность выжить, — вдруг Менги треснул кулаками по коленям. — Но все они выжившие из ума глупцы! Боги, коим мы молились, не уберегли свой народ от Большой Воды, и заперли в вечных снегах! Эти лжецы давно отвернулись от нас!
Здоровяк немного успокоился, а его морщины разгладились.
— У нашего народа там, в былой жизни, существовала богиня Айжигаш. Она олицетворяла собой луну и её чтили как богиню мудрости. Когда мы попали сюда, в эти проклятые места, Айжигаш отвернула от нас свой лик! Луна, Слав! Даже луна здесь чужая, ты понимаешь?! Из-за завесы облаков, наши дети никогда не познают, что такое луна!
Я тут же поднял взгляд в небо, силясь рассмотреть её, но вовремя вспомнил, что ещё только вечер.
— Не стоит искать эту предательницу, харип! — рявкнул Менги. — Она того не стоит!..
— Кто старое помянет, тому глаз вон, — тихо сказал я.
Ответ последовал незамедлительно:
— Кто старое забудет, тому оба глаза.
Помолчали.
— Менги, — медленно начал я. — Откуда вы родом?
— С архипелага под названием Канахусада, но это уже давно не имеет значения.
Я даже слухов о таком месте никогда не слышал. Большая Вода сделала своё дело, и островов давно уже не существовало.
— Признаюсь, до этого момента я считал Большую Воду чем-то вроде сказок. Впрочем, как и большинство людей в мире.
Моих слов Менги не слышал. С горящими ненавистью глазами, он неотрывно смотрел вперёд, силясь рассмотреть что-то за горизонтом.
— Нам пора, — поднявшись одним движением, процедил Менги.
Не став дожидаться, пока я надену на себя тёплые вещи, сын Хуша шагнул на сугроб и исчез. Снег блестел, но Менги исчез, словно его и не было. Разволновавшись, я быстро запахнул доху, надел рукавицы, подтянул повыше шарф и тоже шагнул следом за Менги, тотчас натолкнувшись на него.
— Твою же!.. Я же сказал, что тут время замедлено! Для тебя там прошло полдня, а для меня едва ли миг!
Половину слов из его тарабарщины я не понял, поэтому приходилось догадываться.
— Извини, не привык…
Похоже, ему надо было просто выпустить пар, так как он не слушал моих оправданий, ворча что-то себе под нос. Солнце снова нещадно играло бликами на снегу, отчего пришлось натянуть шапку пониже. До Надежды добрались быстро. Либо действительно дорога назад всегда короче, либо передвижение по своей лыжне сказывается. К этому времени щёки успели превратиться в ледышки. У поселения нас уже ждал Хуша.
— Как твои ноги? Егда тебя к Надежде мой сынку принёс, они были паче обморожены. Мы сделали всё возможное, и ты шёл на поправку. Но когда ты по дурости своей нагим вылез в ночную стужу… Благо, вовремя спохватились, и ты недалеко ушёл. Ноги шибко скверно выглядели, даже подумывали, уже не спасём.
— Так это мне не привиделось!? — удивлённо воскликнул я, незаметно для себя краснея до ушей.
— Нет, дурья твоя башка. Даже полумёртвым ухитрился садануть сынку моего так, что он дале сутки дышать привычно не мог.
Я с удивлением покосился на Менги.
— Не-е-ет, — протянул мужчина, — То был не Менги! Чаво этому лбу станется от твоих затрещин! — Хуша небрежно махнул рукой на здоровяка, гордо скрестившего руки на груди.
— А кого я тогда?..
— Кумекаю же, сынку моего! Эвилулу! Но ты не беспокойся, всё с ним нормально! Чай, не бабёнка, а мужик! Ну ладно, хватит трепаться. Идём, вече ждёт.
— Не удивляйся, у меня пять братьев, харип, — промолвил Менги, когда мы поспешали за спиной Хуша. — Себба, Эвилулу, Сабаф, Даарг и Савтех.
— А вы не путаетесь в их именах? — ляпнул я, сохраняя легенду глуповатого рабочего по имени Слав.
Менги как-то странно посмотрел на меня, но ничего не ответил. Я же не решился продолжать натянутый разговор. В иглу, где мы завтракали, собралось несколько человек, расположившихся вокруг заставленного низкого стола с яствами. Едва нос уловил запах еды, живот подал признаки жизни. Несмотря на недавний приём пищи, желудок снова хотел есть.
Надышали в иглу так, что впору снимать верхнюю одежду, что давно сделал Захар, сидевший на дальнем углу стола близ Хуша. Для меня оставалось загадкой, каким образом столько отапливались помещения эти необычные иглу с дырой в крыше, но времени изучить мне пока не представилось.
— Так вот каков новый харип, — сказал старичок, приоткрыв веки и уставившись в меня своими живыми блестящими глазами. — Я — Хам, сын Йерида, отец Хуша и дед Менги. Тебя Славом кличут?
— Точно так, — растерявшись, я даже чуть поклонился дедушке здоровяка.
— Отец, — продолжил прерванный разговор Хуш, — всё же на своём слове стою я, дабы мы оставались в Надежде. Негоже нам совать носы в этот вертеп поганый. Ложиться брюхом кверху твари на радость я не собираюсь.
— И что же ждёт нас, сын?
— Уверен, Боги в скором времени…
— Богам плевать на нас, отец! — не выдержал Менги, а его мощный голос эхом отразился от ледяных стен. — Мы трясёмся здесь, как испуганные кролики, уже 19 яров!
От негодования Хуш резко подался вперед, облокотившись на стол:
— Мы неоднократно высылали киров в пещеру, но никто так и не воротился! Ты предлагаешь пустить под нож весь наш род? Нас осталось совсем немного, Менги! Каждый кир на счету!
— Но Боги не защитят нас здесь, отец! Нас оставили медленно подыхать, как больную свинью!
— Тишина, — как-то вяло проговорил Хам своим тихим голосом с хрипотцой, но неожиданно озеро тишины затопило помещение. — В словах Хуша слышу я водопад истины, — в этот момент Хуша приосанился. — Но и мысли твоего сына подобны ветру — столь же остры и неумолимы. Мы не можем принести на жертвенный алтарь весь наш род, но и медленно гнить больше нельзя.
Он сделал небольшую передышку и с продолжил:
— 19 зим мы жили, надеясь на милость Богов. Уверен, они делают всё возможное, дабы спасти свой народ. Но возьми слово для меня, сын, что есть число 19?
— Оно означает количество воплощений Бургана в мире смертных… — тихо произнес Хуша.
— Это знак, сын. Бурган подаёт нам знак, что пришло время действовать.
— Но что мы можем?
— Именно поэтому здесь присутствуют Захар и Слав, — на нас тут же скрестились взгляды собравшихся. — Поведайте, что же нам делать.
Простым пересказом нашего злоключения не ограничилось. Наперебой киры задавали уточняющие вопросы, такие, как «сколько ударов сердца прошло между касаниями твари?», или «тварь хохотала, или стрекотала?». Были совсем уж глупые, вроде «какая на вас была одежда?» и «вы шли справа или слева?». Как и следовало ожидать, наши ответы не удовлетворили любопытства киров, которые хмурили брови и разочарованно чесали вытянутые затылки.
— Отец, это безумие, — наконец, нарушил тишину Хуша. — Может, погань не трогает людей и чует только киров?
— М-м-м-м… — сросшиеся брови Хама сдвинулись к переносице. — К сожалению, у меня нет ответов…
Снова наступила тишина, в которой был слышен тлеющей фитиль жирника и потрескивающий костёр.
— Значит так, — проскрипел Хам. — Длань Бургана благословит в последний поход отроков наших, — при этих словах зубы Хуша скрипнули, а кулаки сжались. — Вместе с двумя харипами в вертеп отправятся Менги, Даарг и Литос.
— Отец, сие сумасшествие! Не собираюсь я посылать двоих сыновей на погибель верную!
Хам медленно перевёл взгляд на Хуша и прищурился:
— Сын, ты меня слышал. В поход отправляются Менги, Даарг, Литос, Слав и Захар. Харипы должны помочь вам осилить поганую силу твари.
Как я понял, мнение старших здесь было непререкаемым. Взгляды вдруг снова скрестились на нас с Захаром, а нам очень сильно захотелось спрятаться под стол. Мне не нравилось, что на нас повесили такую ответственность, даже не спросив. Мы и понятия не имели, как это получилось и что делать теперь. А может, отказаться? Отказаться и остаться в этих бесплодных снегах на всю жизнь? А то и на всю Эпоху Второго Солнца?.. Вдруг закралась подлая мыслишка. А почему нет? Каргалы меня здесь точно не достанут, а спустя пару месяцев по ту сторону пройдёт несколько лет и все обо мне позабудут. Подожди пару лет в снегах и Ингул с Бритвой умрут от старости. Не успел я развить мысль дальше, как меня прервал Хуша:
— Я понял, отец.
— Кхм… — я прокашлялся и на мне тут же скрестились взгляды всех присутствующих. — Думаю, следует переждать какое-то время, — губы обжигал яд лицемерия, но слов уже не вернуть. — Те люди, что охотились за мной, просто так от своей цели не отступают. К тому же, по вашим словам, я понял, что Захара тоже кто-то преследует?
— Дюжины суток, думаю, хватит, — после небольшого раздумья, ответил Хуша. — На той стороне пройдёт, по меньшей мере, пол яра.
Я задумчиво покачал головой — этого мало, однако чувствовалось, что на большее рассчитывать не стоило.
— Что ж, считаю вече оконченным, — проскрипел Хам.
Вопреки ожиданиям, никто не встал из-за стола и не полез в маленький лаз наружу. Наоборот, все поудобнее устроились и потянули руки к заранее приготовленным курительным трубкам в центре стола. Я один удивлённо переводил взгляд с одного кира на другого, когда заметил скривившееся лицо Захара. Его словно заставляли съесть суп из вонючих жуков и плавающими в нём ещё живыми червями. От такого сравнения лицо само собой скривилось, и в этот момент трубку в мои руки сунул Менги.
— Первыми отведать должны гости. Это традиции наши.
Что на запах, что на вкус, было похоже на перегнивший болотный мох. Спустя некоторое время на языке расцвёл сладковатый аромат калужницы, сменившийся обычной древесной корой. Едва гости отведали местное курево, хозяева выпустили клубы ядовито-зеленого дыма.
— Ничто не может так скрасить вечер, как дородная женщина, добрая чарка шоги и сладкий шаркис! — с закрытыми глазами пробормотал Хуша, выпуская зловонные пары.
Если это они называют сладким, то мне страшно предположить, что, по их мнению, значит горький. Впрочем, Захар был такого же мнения и давно уже отложил трубку от себя подальше. Начало церемонии, какой бы странной она ни была, положено. Дальше — дела хозяев.
Время пролетело незаметно. Настроения в Надежде витали разные, но большинство надеялось на нас, как на посланников Бургана. Называть нас стали не иначе, как «ыдык», что означало «святой» или «благословлённый». Так же выяснилось, что здоровались киры совсем необычно для меня. При встрече, младший по возрасту протягивает руки ладонями вверх, в то время, как старший кладёт сверху ладонями вниз, пожимая у локтя. Однако здоровались подобным образом они лишь при первом знакомстве и на новый год, который они называли Шагаа. В остальные же дни касались левой рукой своего живота. Этот жест означал, что ты уважаешь кира и готов угостить его у себя дома в любое время. Еда, живот, тепло и костёр у киров играли наиглавнейшую роль в быту. К примеру, живот сравнивали здесь с теплом и огнём. Объяснялось это тем, что, насытившись, живот согревал кира, отчего внутри него начинал пылать костёр жизни. Восход же означал начало новой жизни. Костёр киры тоже называли «ыдык», и считалось, что нельзя делать никаких похабных вещей, если огонь на тебя смотрит. Плевать, бросать что-либо в огонь, что может его оскорбить, считалось грехом почище воровства или убийства. Вместо этого киры проводили интересные обряды. Перед охотой, зачатием ребёнка, каким-либо начинанием, в общем, перед чем-либо значимым, они разжигали большой костёр и кидали в него еду и пахучие растения. Иногда просто выкладывали всё это рядом с костром, не бросая в него ничего. В воздухе начинали витать тяжёлые ароматы и тягучие запахи еды, что должны были задобрить духов и благословить киров в их начинаниях. Часто во время обряда пели песни или выбивали ритм на дхолах. Но все эти традиции появились относительно недавно, а на их родном архипелаге Канахусада они были немного иными. Эти стойкие люди не жили прошлым, понимая, что нужно двигаться дальше, несмотря ни на что.
За первые месяцы после конца Эпохи Первого Солнца, они занялись самым главным — добычей еды. Горные козлы, медведи, олени и зайцы стали хорошим подспорьем в выживании, а мех животных спас детей и женщин. Улыбчивые рыбаки, жилистые скотоводы и мирные землепашцы превратились в суровых охотников и собирателей. А милые краснощёкие матери и умелые пряльщицы войлока в прекрасных хранительниц домашнего очага. С каждым днём узнавая о кирах, я убеждался в том, что мои проблемы — ничто, по сравнению с тем, что довелось пережить этим стойким и невероятным людям. На первую зиму жизни, они сочинили стихи в память о своей земле. Назвали предание соответствующе — Сказание о потерянном крае.
Тысячелетиями жили мастера
В архипелагах странных, недоступных взору.
Не знали бед, несчастий, зла.
И мчались брату на подмогу.
Со златистым солнышком смеялись,
Да с луною под ручку ходили.
Со врагами знать не знались,
Краснощёких дев любили.
Рыбаки и скотоводы,
Землепашцы и их жёны —
Всех любили духи, боги.
Едва костры были сожжёны.
Но не вечен оказался край.
Бурган, их молодец, защитник,
Не смог он отстоять свой край.
И шли враги! Всё ненасытней!
И поднялась волна большая!
И пошатнулись горы-исполины!
Сказали люди: «Пришёл конец этому краю.
Но не укрыться нам среди долины».
И победили бы чужие боги,
Отдав людей на растерзанье буре!
Не окажись у бога силы воли,
Чьей мощью скал он остановил море.
Разгоралась битва, подобно танцу змей.
Исподтишка водой хлестали злые боги.
Им вторили другие, что позлей.
Бурган, ты защитил нас всех, убогих.
И не отдал на растерзанье тех, кто послабей.
Отрадны сердцу были реки, горы.
Цветы, что пахли, аки девичья коса.
И море, когда уходят все невзгоды.
И дети, что ручки тянут в небеса.
Теперь пред нами бела пустошь,
И серо небо над главой.
Когда же мы увидим речки-златоусты,
И дом, что уничтожен был волной?
Каждый кир знал это предание наизусть, передавая его потомкам. Они верили, что у народа, забывшего своё прошлое, нет и будущего. Признаться, первый раз услышав его, было очень трудно прийти в себя. Каждое слово предания несло в себе боль, высекая раны на сердце. А Захар ничего не стеснялся и по его щекам текли слёзы всегда, когда он слышал эти строки.
Первые дни, дабы не быть обузой, мы с Захаром пытались помогать кирам. Менги, взявший нас в оборот, долго ругался на двух оболтусов, не умевших пользоваться своей бестолковкой и клешнями. Да, не умеем мы свежевать на таком морозе тушу оленя, чтобы та не успела замёрзнуть, но ведь не живём мы здесь 19 яров! В итоге, Менги показал нам замёрзшее озеро и с тех пор мы каждый день рыбачили, отмораживая задницы.
Захар оказался неразговорчивым и замкнутым. Разговорить его оказалось сложнее, чем заставить рыбу прыгать прямиком в подставленные руки. Смуглый мужчина на любой вопрос отвечал либо односложно — «да» или «нет», либо расплывчато, либо не отвечал вовсе. Захар явился с востока, откуда именно — говорить не хотел. Обмолвился только, что был богатым, а потом что-то случилось и ему пришлось убегать от наёмных убийц. Не зная правды, никогда бы не усомнился в его словах. Лгать он умел великолепно.
— А сам ты откуда?
— Из деревушки на севере, — решив придерживаться легенды, начал я скармливать очередную ложь. — Пару седмиц назад наш дом сгорел, и пришлось переезжать. Влезли в долги, а там ты всё уже знаешь…
— Ага…
В такие редкие разговоры мы напоминали двух сладкоречивых гиен, что хотят вцепиться друг другу в глотки, но вынуждены ждать подходящего момента, переглядываясь друг с другом. Мы оба понимали, что врём друг другу, и часто встречались взглядами, пытаясь что-то в них отыскать. Наверное, правду.
Покрутив в руках нож для разделки рыбы, я скосил взгляд на Захара. Он о чём-то задумался, не моргая, глядя на лунку, из которой торчали еловые ветки. «Я очищу тебя не колеблясь, если ты начнёшь меня в чём-либо подозревать», — пообещал я в пустоту.
С тех пор приходилось быть настороже и спать вполглаза. На четвертый день мы приспособились к суровым холодам и познакомились со всеми кирами. Для них мы были сродни свежему воздуху в накуренном помещении, и они не оставляли нас ни на мгновение. Всего в поселении насчитывалось 114 киров, из них 57 пережили Потоп, а остальные были уже рождены в Эпоху Второго Солнца и просто-напросто не знали иной жизни. Тогда Хам пояснил нам, почему мы говорим почти что на одном языке. Оказалось, кирвит являлся предком сепахийского и за четыре столетия претерпел совсем небольшие изменения. Из чего Хам сделал вывод, что кто-то из их народа не разбился о скалы, а смог выжить на более приветливых берегах. Правда, все они давно уже умерли, неоднократно перемешав кровь с аборигенами и другими выжившими.
Каждый вечер нас с Захаром приглашали на посиделки у костра, раз за разом выслушивая одну и ту же историю о похождениях в пещерах и жизни в ином мире. Обкуренные сладким шаркисом и выпившие не одну чарку шоги, киры изо дня в день изумлялись нашим приключениям, словно слышали их в первый раз. Захар завоевал большую любовь у киров своей посеребрённой головой, и тем, что он сильно на них походил. Та же смуглая кожа, та же бородка завивкой, те же чуть выпученные чёрные глаза и кучерявые волосы. Впрочем, мне это было только на руку — привлекать внимания я не любил, предпочитая слушать и втираться в доверие. Потолкавшись среди киров, собрал данные, послушал, поговорил, кинул удочки и вёл себя просто как обычный человек. Ну что ценного они могли мне сказать, живя в узком кругу в отрыве от других народов? Поэтому, как только Захар начинал рассказ, в красках описывая все свои злоключения, я потихоньку смывался.
Вечерело в царстве снега слишком быстро даже для сепахийской зимы. А какие наступали холода с уходом солнца, и говорить не стоило. Именно в такую погоду я надевал лыжи и уходил от лагеря на версту на север. За озером высилась в десяток саженей древняя каменная лестница с небольшой ровной площадкой на вершине. Менги показал её мне на второй день, сказав, что Большая Вода уничтожила всё остальное. Город ли это был или какая-то башня, уже никто не скажет. Использовать её не решились, опасаясь злых чар, что уничтожили Эпоху Первого Солнца. Я не верил в духов прошлого, и мне было плевать на суеверия киров, поэтому я не опасался приближаться к башне. В плоском мире снегов она словно позволяла мне достать звезды, ведь в эти редкие моменты я возвышался над всем белым миром. Мои руки были способны коснуться холодного света звёзд, позволяя чувствовать себя немного всемогущим.
С башни открывался великолепный вид на море, напоминая мне о доме. Мокрый снег оседал на ресницах и отросшей бороде, а пронизывающий борей заставлял вжимать голову в плечи и натягивать шарф на нос. «Закрой глаза и почувствуешь за спиной дыхание», — заманчиво прошептал ветер. Его молва соблазнительно окутала разум, и я подчинился. Каю не должен бояться какой-то твари во тьме. Тем не менее, воспоминания ещё слишком красноречиво дышали меж лопаток и скользили по горлу тонкими пальцами. Но порыв борея оторвал от горла пальцы твари, унеся с собой её дыхание. Сзади больше никого не было. Лишь только всё та же ледяная полонина, теряющаяся во мраке ночи.
По снежной равнине прокатился взрыв хохота из поселения, напоминая, что пора бы уже возвращаться. Завтра с утра мы выступаем, как бы нам этого не хотелось. Крепкий ветер изо всех сил пытался не дать мне найти собственную лыжню, кидая в лицо пригоршни снега и задувая лёд в глотку. Похоже, с наступлением сумерек не засыпала только погода, выдавая шёпот заверти за разговоры людей.
— Ты снова играешь со мной, ветер? — прошептал я, отгоняя мираж.
— …Захар его опознал. Не доверяй ему.
— Но отец! Ты ведь сам говорил: «Судите их по действиям их». К тому же, ты ведь проверял его, и в нём не было лжи!
Тихий разговор заставил меня неуклюже сбиться с лыжни и попробовать снег на вкус. Видимо, в эту ночь не спал никто, — думал я, отплёвываясь от снега за сухими ветвями какого-то растения.
— Ты иногда кажешься мне наивней дитя малого! Все имеют право на ошибку, сын. Я тебе позже всё растолкую. Где он?
— Как и всегда, на вечерних посиделках, байки с Захаром травят.
Надежда на то, что разговор вёлся не обо мне, растворилась, как сахар в кружке кипятка. Ветер хлестал по лицу тугими пальцами, искажая звуки, и приходилось напрягать слух, но подступающий холод отвлекал. Он уже окутал ледяными простынями пальцы ног и медленно карабкался выше.
— Следи за ним в оба, но действий пока не предпринимай, уяснил?
— Да, отец.
Судя по наступившей тишине, разговор был окончен. Вернувшись на лыжню, я медленно заработал палками. Настроение испортилось, и торопиться совсем не хотелось. Впрочем, эти игры масок уже изрядно затянулись. Оставалось недоумевать, почему же я до сих пор жив, если Захар знал обо всём с самого начала? В последнее время ответы стали для меня слишком большой роскошью. Беглец вновь был вынужден встать на четвереньки и оскалиться, превратившись в крысу.
Сон получился беспокойным, а продрал глаза я ещё до рассвета в отвратительном настроении. Когда шаги превратились в кряхтение Менги, пролезающего в иглу, я уже был готов к выходу.
— Добре, — буркнул Менги, оглядывая меня. — Идём, с семьёй надобно проститься.
Вокруг костра, где мы каждый вечер рассказывали, шутили и говорили о внешнем мире, собралось всё племя. Хуша и Менги упорно называли это семьёй, но никак не племенем. Последнее они считали унижением и оскорблением их народа. Спиной к костру стояли Хам и Хуша, чуть поодаль ещё трое старейшин. От костра тянуло тяжёлыми ароматами артыша, шаркиса, а также в воздухе витали слабые нотки молока, приятно обжигая ноздри.
— Дети мои! 19 зим назад Боги принесли в жертву наших благородных мужей, счастливых жён и краснощёких отпрысков! — воздел руки к небу Хам, увидев подошедшую группу смертников. — Боги отдали в лапы водной стихии наш дом, а ветер выкорчевал с корнем наше прошлое! Но ничто не делается в нашем мире напрасно! Боги все эти зимы испытывали нас, и, наконец, последнее, 19 воплощение Бургана даровало нам знак! Два харипа сделали то, что было не под силу ни одному киру доднесь! Они дали бой пещерной тьме и смогли одержать победу! — тут по семье киров пронёсся одобрительный возглас. — Отныне посланцы Бургана могут провести с собой троих киров! Вече выбрало Менги и Даарга, сыновей Хуша, а также Литоса, сына Шенуэй! — Снова рокот толпы на некоторое время заложил уши.
Интересно, сколько Хам готовился к этой речи? Мы с Захаром стояли красные до ушей, пока он озвучивал чистой воды ложь. Впрочем, он-то как раз, наверное, и верил во всё это. За размышлениями я не заметил подошедших старейшин и пришлось в спешке склонить голову, когда они надевали нам на шеи какие-то обереги. По три чёрных треугольных камня с двух сторон встречались посередине, зажимая в тисках прозрачный камень, внутри которого поблёскивала зелень.
— Да сохранит ваши души священный яхонт нашего родного дома! Камни Эпохи Первого Солнца несут в себе неугасающую силу Бургана, и они не позволят тьме совладать с их носителями!
По толпе киров пронеслись шепотки и благоговейные вздохи. Они и не подозревали, что старейшины до сих пор хранили частицу их родной земли. Пока я был заворожён игрой пламени в сине-зелёном камне на шее, начался странный обряд. Вперёд выступили киры с чем-то, похожим на дхолы и в ночи медленно зарождался ритм. Мужчин со странными инструментами в руках, стоявших позади барабанщиков, я сперва принял за обычных провожающих, но в какой-то момент они зажали в губах эти инструменты и в ритм барабанщиков добавился уникальный звук.
— Это хомус, — прошептал кто-то на ухо, но я не услышал, ведь теперь в странную смесь звуков вплетался голос Хуша.
Это не было похоже на пение. По упоённой музыкой снежной пустыне, разгоняя ночной мрак, разливались низкие протяжные горловые звуки. Играя губами, Хуша изменял звучание, вплетая новые мелодичные нити в арию льда. Надрывавшиеся музыкальные инструменты и горло Хуша были похожи на извивающихся змей — одна ошибка и мозаика ворожбы могла рассыпаться. Думать об этом не хотелось. Хотелось наслаждаться звуками, ведь один за другим киры подхватывали незамысловатые звуки, подстраиваясь под ритм.
Крещендо необычного обряда разгоняло сумрак, а оранжевые языки рассвета уже поигрывали на верхушках иглу. Музыканты на несколько мгновений стали играть громче, когда Менги прыгнул через костёр. По обычаям киров, священный огонь очищал душу и даровал защиту от злых духов. Наверное, так же думали все предыдущие смертники, которых посылали в пещеры?..
Следом пришлось прыгать мне. Под таинством необычной музыки, я не успел запомнить свой прыжок, как на другой стороне костра стояли уже все пятеро добровольцев. Хуша и ещё несколько десятков глоток, наконец, допели одну им известную мелодию и всё вдруг стихло. Только пронёсшийся ветерок колыхнул костёр, языки пламени которого принялись танцевать. Я ожидал продолжения, вглядываясь в непроницаемые лица Хуши и старейшин, но они словно замерли, а барабанщики продолжали навязывать снежной пустыне тихий, прощальный ритм.
— Нам пора, — бросил Менги, надевая лыжи. — Очистившись огнём, мы перестали принадлежать семье. Отныне пути назад нет.
Сборы оказались быстрыми, и вскоре нам в спину дул попутный утренний ветер. Ни один из провожающих не сказал нам во след ни слова. В свою очередь, никто из нашего отряда так и не обернулся назад. На душе почему-то было гадко.
До южных границ снежной пустыни пришлось добираться двое суток. За это время Захар своим нытьем достал всех. То он уставал и его чуть ли не должны были нести все остальные, ведь у него четыре богатые усадьбы, сотни слуг и столько же охранников. То он отказывался есть жирное или сухое, видите ли, без приправы и соусов вельможа есть брезговал, а подавали ему мы вообще неправильно и неприлично. Что-то настораживало в его поведении. В Надежде он беспрекословно исполнял любые приказы, будь то порыбачить на холоде, отморозив сидалище. Мне почему-то показалось это очень подозрительным. Как будто он играет роль, но цель этой игры ускользала. Вспыльчивый Даарг хотел было наплевать на святость Захара, кинувшись с кулаками, но мы кое-как удержали кира. Негоже было начинать поход с драк.
После того, как он нажаловался на нас, пришла очередь жаловаться на снег, ветер, солнце, воздух, в общем, на всё остальное. Однако, когда не выдержал и Менги, Захару пришлось спрятать голову в плечи и целый день от него нельзя было добиться и слова. Но на следующее утро он продолжил, хоть и тихо, так, чтобы его не услышал Менги. А так как Захар шёл по лыжне за мной, слушать пришлось мне и замыкающему наш отряд Литосу. К слову сказать, Литос оказался самым молодым из киров — ему только-только исполнилось 22. Потоп он пережил, будучи трёхлетним пацаном, о чём говорила его старая травма — чуть вогнутый слева череп и неправильно сросшаяся бедренная кость, из-за чего он едва заметно прихрамывал. Парнем он оказался веселым, и располагать к себе умел. В общем, мне он понравился.
Как выяснилось, младший брат Менги, Даарг, во всём поддерживал старшего. Отличить их у меня бы не получилось никогда, не будь Менги выше нас на несколько голов. Впрочем, если Менги ненавидел богов и винил во всех невзгодах именно их, то Дааргу передалась набожность его отца, и он молился по вечерам неизвестным мне богам и духам. Менги лишь фыркал и отходил подальше, быстро придумав себе очередное важное дело.
Погода тоже подкидывала свои гадости. Двое суток злилась буря, отбрасывая нас с Захаром с лыжни. Кирам пришлось сцеплять нас к себе верёвками и усиленно молиться по вечерам, когда буря стихала. Сперва Даарг и Литос разжигали большой костёр, подкидывая в него кусочки еды, а также какое-то растение, постоянно приговаривая «оршээ-оршээ». Самое интересное то, что подкидывать нужно было снизу, иначе можно оскорбить костёр. После Литос доставал хомус и вечер окрашивался цветами музыки. Ни один кир не имел права называться киром, если не умел играть на хомусе и воспроизводить горлом звуки, называемые хомэй. Эти слова даже были однокоренными, что только усиливало их родство и неразлучность. Помогая Литосу, Даарг затягивал длинную ноту, из-за отсутствия барабанов хлопая в ладони или по коленям.
Наступивший вечер вторых суток открыл перед нами величественную серую скалу, горделиво возвышавшуюся перед нами. Затянутая белой поволокой снега и оранжевыми отблесками заходящего солнца, она словно говорила: «Ты не пройдёшь». Погода, наконец, угомонилась, однако я, как никто другой, знал, что это затишье перед новой бурей.
— Говоришь, тьма скрадывает эту тварь?
Скинув тюк у валуна, спросил Менги, разминая плечи. Он выглядел так, словно готов был прямо сейчас пойти на разборки. Витавшее в воздухе напряжение можно было потрогать. Даже занудный Захар подошёл к Менги, с которым у него немного испортились отношения, без тени страха. Его лицо не выражало былой важности и лицемерия, что так раздражало всех в их небольшом отряде. Брови его сошлись на переносице, а глаза буравили зияющий темнотой проход. Погода не властвовала над пространством близ этой пещеры, так как снег отсутствовал, словно соль, сметённая со стола заботливой хозяйкой. Даарг и Литос неотрывно смотрели в тёмный зев, словно вот-вот оттуда должен появиться монстр. Порыв ветра нежной рукой отодвинул хлопья снега с валуна неподалёку, обнажив плетёные из какого-то растения причудливые узоры.
— Не трожь, — остановил меня Даарг, схватив за плечо. — Это эреге, они отгоняют тварь и других злых духов.
— Выступаем на рассвете, — отрезал Менги, стараясь избавить себя от выслушиваний глупостей про духов, в которых он не верил.
Солнце в этих местах садилось рано и неожиданно. Вот только начинает темнеть, и не успеешь обернуться как покрывало тьмы уже обволакивает снежную пустыню. Костёр на этот раз оказался вдвое больше, чем раньше, и со всей своей мощью коптил два валуна, между которыми его разжёг Даарг. Наверное, он опасался твари, что могла наведаться в лагерь ночью. Я, почему-то, был уверен, что такая слабая преграда не станет серьёзной помехой для этой твари. Но разгадка пришла сама собой, когда в воздухе разлились ароматы артыша с молоком, а ночной мрак поддался под напевом Даарга. Он снова затянул длинную ноту, но на этот раз она казалась одинокой карликовой берёзкой, что мы встретили вчера по пути. Голос Даарга колыхался во мраке, подобно тонким веточкам берёзы под порывами борея. Бухнувшись рядом, Литос бросил:
— Негоже шуметь здесь. Волков шибко много, — он кивнул куда-то во тьму. — Благо, с зарницей мы покинем эти места.
— Волки!? — не на шутку струхнул я, принявшись оглядываться.
— Не волнуйся, они не нападут. Нас слишком много, к тому же рост Менги напоминает им бера, а к местным берам волки даже приближаться опасаются.
Берами киры звали медведей, как я успел узнать за эти две седмицы. «Беры живут в логове бера, то бишь — в берлоге», — как некоторое время назад объяснил Менги, дивясь нашей глупости.
— И долго они нас преследуют?
— С первого же вечера, как мы начали духов задабривать. Обычно, на охоту мы ходим очень осторожно и тихо, но днесь следует соблюдать обычаи.
— Надеетесь, что тварь сдохнет от ваших песен?
Первые мгновения думал, что шутка получилась неудачной, но вдруг Литос забулькал, захлопав по коленям:
— Разумеется, сдохнет, но не от песен, а от моего клинка! И между прочим, это не песня, а молитва.
Спал я плохо, просыпаясь от каждого дуновения ветерка или подозрительного шороха. С утра оказалось, что пещера, к нашему с Захаром огорчению, никуда не делась, а её тёмный зев теперь угрожал острыми зубами по бокам, которые мы не заметили в сумраке. Проход смердел чернотой, с которой совсем не хотелось знакомиться поближе. Надёжная опора в лице трёх здоровых киров вдруг показалась ничтожной попыткой путника защититься от сильнейшего урагана веточкой дерева. Чья-то рука, опустившаяся на плечо, заставила вздрогнуть.
— Не тревожься, на сей раз у вас будет свет.
Литос сунул нам с Захаром по факелу и кивнул Менги. Наверное, точно так же думал тот неизвестный, рядом с которым я нашёл факел в прошлый раз. Не успел я додумать, как своды пещеры, оказавшиеся над нами, вызвали толпу нервной дрожи.
— Ке-ке-ке-ке-ке…
Шея вдруг неистово зачесалась в том месте, где меня облизала тварь. Нервное сопение неподалеку подтвердило мою догадку о том, что Захар испытывал схожие чувства. Сейчас мы надеялись, что звук нам лишь послышался. Яркий свет заставил зажмуриться, а когда потолок принялись коптить пять факелов, мы приободрились.
— Идём.
Властный голос Менги, эхом разнёсшийся по пещре, добавил нам уверенности, но всё равно что-то было не так. В тот раз я не чувствовал на себе обжигающего взгляда из темноты, как сейчас. Но Менги, вышагивающему первым, всё было нипочем. Мы с Захаром, как самые «важные», шли в середине, а замыкал отряд Даарг. На нервах играло шумное дыхание, а под ногами иногда хрустели мелкие камешки. Нос давно забился пылью и грязью, но никто не смел его очистить, нарушив безмолвие. Эхо оглушало. Темнота сгущалась с каждым шагом всё сильнее, и каждый из нас пытался её рассеять, махая факелом. Всем казалось, что факел медленно гаснет, однако огонь горел так же ярко, как и всегда. Просто сам мрак пытался потушить живительный свет, сгущаясь вокруг него облаком тьмы и уменьшая силу огня.
— Стойте!.. — казалось, громче этого шёпота, резанувшего по нервам, не могло быть ничего.
Все резко обернулись на Захара. Кто-то, перенервничав, даже выхватил оружие.
— Здесь что-то не так. В тот раз тварь забавлялась, словно для неё это игра. Но сейчас…
— Ненависть, — сипло проскрежетал не своим голосом я, а взгляды окружающих были способны прожечь насквозь. — Я тоже её чувствую. Лютую ненависть…
Все поёжились, принявшись оглядываться по сторонам. Однако смоль гасила свет факелов, и казалось, словно мы держим не по большому источнику света, а по маленькой свечке.
— Успокойтесь уже, — сказал Менги. — Надо путь держать. Огонь не вечный.
Вскоре мы вышли в просторную залу. Все немного расслабились, и даже дышать стало как-то легче. Мрак обнимал с такой силой, что стены пещеры появлялись только когда мы подходили к ней вплотную. Потолок утопал в тёмной бесконечности, словно над нами нависали не многие толщи камня, а бесконечное небо, на котором кто-то погасил звёзды.
Даарг и Менги охраняли Захара, а мне выпал жребий исследовать зал с Литосом. Пыль, поднятая нашими ногами, забивалась в нос, отчего все принялись кашлять и чихать. На какое-то время страх отступил.
Из зала вело четыре выхода, и, как всегда, киры принялись бросать на нас с Захаром взгляды, словно мы обязаны были знать ответ. По недоуменному выражению Захара было понятно, что он, как и я, оказался в растерянности. Решив исследовать зал до конца, мы стали натыкаться на останки. Нетронутые костяки в прогнившей одежде наводили на мысли о голодной смерти. Зал удивлял своей величиной, а скелеты встречались в разных позах: забившиеся в углы, распростёртые звёздочкой на спине, и скрюченные у стен. Иногда встречались уткнувшиеся лицом в пол люди, ржавый кинжал которых засел между рёбер. В пещере поселилась тишина, изредка нарушаемая трескающим огнём факелов, шагами и напряжённым сопением отряда. Очередные костяки не порадовали ничем, однако на стене над ними свет факела мельком вырвал часть рисунка. На уровне лица угольком было что-то написано. Но прочитать еле заметные штрихи из-за трясущихся рук смертника я не успел.
— А-а-а-а!!!!
Крик ударил по неподготовленным ушам громом, заставив меня подпрыгнуть. Не помню, когда успел развернуться и выхватить кинжал, но Литос оказался быстрее и уже мчался в сторону криков. Огни Менги, Даарга и Захара почему-то пропали, но возня и бранные слова из дюжей глотки Менги перепутать было сложно. Видимо, они с кем-то сражались. «Как бы вы друг друга не зашибли», — подумал я и мой факел напоследок махнул оранжевым хвостиком. Брови поползли вверх, а глаза недоуменно косились на красные звёздочки, оставшиеся тлеть на деревяшке. Мир погрузился в липкое болото пустоты, в которое меня неумолимо засасывало. Прежде факел горел яростно, и гаснуть не собирался, а это значит…
— Только не это… — зашептал я срывающимся голосом. — Нет…Нет!.. Пожалуйста, нет!!!
Те ощущения, когда тонкие пальцы стискивали горло, захлестнули с яростью разбушевавшегося моря. Пальцы разжались, и упавшая на пол отныне бесполезная деревяшка заискрилась жёлтыми светлячками, а нападение твари оказалось стремительнее урагана. Колени вдруг подкосились, и пыльный пол поближе познакомился с моим подбородком, вышибая теперь уже искры из глаз. Голоса киров отдалялись с бешеной скоростью, а меня, как какой-то мешок, тащили за ноги.
— А-а-а-а!!!! Менги, Даарг!!! Помоги-и-ите-е-е-е!!!!
Попытки отбиться ногами ни к чему не привели, а тьма разразилась, как мне показалась, весёлыми стрекотаниями. Издалека донёсся ответный крик, и я понял — нас разделили и уничтожают по одному. Тьма оказалась хитрее двуногих обитателей внешнего мира. Воробей, всё-таки, не смог вырваться из лап хищника.
Дышать пылью больше не мог, и кашель выдернул меня из оков беспокойного небытия. В этом мире света не существовало, но тогда зачем я по привычке вертел головой в липкой темноте? Наверное, чтобы пропустить шорох, раздавшийся откуда-то слева. Сердце набатом забарабанило в грудную клетку, а я на целую вечность забыл, что значит дышать. Наверное, так замирают змеи, чтобы в следующее мгновение сомкнуть клыки на горле врага.
Сколько бы я не вслушивался, ничего не происходило. Наконец, вспомнив, что необходимо дышать, вслух выругался. Зря я это сделал. Тут же что-то заскребло по камню в том месте, где ранее появился шорох. На этот раз ждать я не стал и ринулся в противоположную от звука сторону. Выемка в стене так точно повторила контуры моей морды, что на некоторое время отправила меня в небытие.
Ощупав стену после пробуждения, пришлось ещё раз выругаться. Сзади снова послышались булькающие и каркающие звуки. Затем шорох чего-то в пыли и быстрое, прерывистое, кашляющее дыхание. От страха зажившая рана на голени снова заныла.
— Кто здесь?.. — не то от пыли, не то от страха сипло спросил я.
— А-ы-ы-ы-а….
Догадка зудела где-то рядом, словно надоедливый комар над ухом, но это было ложью. Это должно было быть ложью! Исследуя камень за камнем, я продвигался по стеночке круглой комнаты. Выхода из неё, как и надежды, не было.
Пот катился ручьём, и двигаться в толстой одежде было неудобно, поэтому пришлось снять с себя доху с перчатками, сложив их у стеночки. «И как же ты найдёшь их потом»? — запоздало задал вопрос самому себе, продолжая исследовать холодную стену. Отвлекаться в темноте не стоило. Камень, поставивший подножку, не прощает ошибок. Кое-как сгруппировавшись, приземлился на четвереньки, не сдержав ругань. Бульканье передо мной переросло в мычание и нос познакомился с чем-то увесистым. Удар пришёлся по касательной, но мне этого хватило, чтобы на некоторое время забыть про дыхание через нос. Человек, а теперь я точно был в этом уверен, замычал сильнее, отползая от меня на четвереньках.
— Стой, блин! Это вы, ребята? Литос, Даарг, это вы? Эй!
В ответ человек только заверещал, словно его жрали все демоны подземного мира.
— А-А-А-А-Р-Р-РА-А-А-Г-Г-Х!! Ы-Ы-А-А-А-А!!!!
— А ну не дергаться!
Скрутить его оказалось нетрудно. Отмахивался он яростно, пару раз мне даже попало по уху и в лоб. Но опыт решил исход борьбы и вскоре мужчину удалось угомонить. Во время борьбы пальцы неоднократно скользили по оголённой волосатой коже, но я не хотел соглашаться с чувствами, отгоняя навязчивые мысли. Пятерня медленно поднялась к голове, и с каждым вдохом мозаика страшной реальности складывалась в цельную картину ужаса. Короткие волосы Литоса изрядно пропитались потом, сажей и пылью, прилипавшей между пальцами.
— Литос! Литос, это я, Слав!!! Мы здесь одни, никого больше нету! Литос!..
Услышав своё имя, или, скорее всего, громкие крики над самым ухом, кир принялся со страшной силой извиваться. Сейчас я пытался воспринимать чавкающие, изредка прерываемые звуки никак не за расквашенное об пол лицо…
— Успокойся же ты! Хватит!!!
В отчаянии я схватил того за волосы, но кир лишь рванулся чуть сильнее, оставив в моём кулаке клок волос. Очередная попытка остановить безумца стала ошибкой. Я потерял равновесие, а освободившийся кир опрокинул меня на спину, вцепившись в горло. Зачем-то открытые глаза пришлось в срочном порядке закрывать — капающая кровь уже обагрила часть лица и одежды.
— Ш-ш-ш-х-х-х-и-и-а-а-ы-ы-р-г-х!!
Посыпались остатки зубов, а также вязкая слюна и кровь пытались проникнуть в рот. Отпихнуть дюжего силача не представлялось возможным. Кир был на порядок сильнее, а все приёмы борьбы почему-то вдруг забылись. Нехватка воздуха сдавливала грудь болью и вновь всплыли воспоминания моего первого посещения пещеры и встречи с тьмой. Те же пальцы, те же ощущения, тот же смрад…
Но неожиданно хватка ослабла. Неужели к Литосу вернулся рассудок?! — взмолился я, судорожно вдыхая. Сейчас я старался не думать, что вместе с воздухом в лёгкие попадает пыль и каменная крошка, а в желудок сплошным комком проваливаются чужие слюни и кровь вперемешку с обломками зубов.
— Литос, ты как?
Горло еще сипело, но членораздельно говорить я мог. Сидевший сверху безумец не двигался, и, похоже, даже не дышал. Некоторое время я тоже сохранял неподвижность, пытаясь отдышаться.
— Ке-ке-ке-ке-ке-ке… — едва слышный смех взорвался эхом воспоминаний, и я вцепился в камень, истово мотая головой в разные стороны. Тварь была слишком близко! Видимо, кир тоже слышал голос, причём не первый раз, так как одним прыжком оказался у дальней стены, завыв раненым волком. Чужой взгляд, подобно ножу, скользил по коже, оставляя невидимые раны. Ты, тварь, от которой пришлось спасаться бегством в прошлый раз! Больше я не убоюсь твоего голоса, а твои прикосновения не высосут силы из моей души! Пальцы больше не коснуться моей шеи, потому что они будут отрублены!
Услышав эти мысли, тьма надменно застрекотала. Все воинственные мысли, что я так долго вдалбливал в себя на протяжении двух седмиц, испарились, подобно воде в пустыне. Оклематься от столь быстрого поражения удалось очень просто. Похоже, я был готов к нему с самого начала. Что-то испугало Литоса, и эхо его завываний несколько раз пронеслось по круглой пещере. Ничего не было видно, но я знал — тварь внимательно следила за моими передвижениями.
Когда нога нечаянно пнула что-то деревянное, во мне вспыхнула надежда. Факел оказался приятной неожиданностью. Быстрей, ещё быстрей! Даже волосы на моём затылке ощущали медленное приближение твари. Шаря пальцами по земле, меня не заботили кровь, пыль и зубы, рассыпанные в том месте, где мы боролись не так давно. Бессмысленно потратив время, пришлось снова скрутить Литоса и выудить из внутреннего кармана огниво. В этот раз он не сопротивлялся, да и я обошёлся с ним без каких-либо нежностей. Странно, но сейчас я не почувствовал к нему ничего, кроме брезгливости. Пальцы тряслись, путаясь между собой. Первая же искра взбудоражила темноту, заставив меня ощутить её колебания. Темнота сотрясалась в экстазе, словно в предвкушении чего-то особенного. Комок мрака перемещался в самом себе, подобно ледышке в талой воде. Тьма ждала. Ждала следующего шага жалкого двуногого.
Паника с каждым мгновением одолевала, а спешка в подобных ситуациях не лучший советчик. Однако мне было плевать, и руки сами начали делать то, о чём я догадался только после случившегося. Сунув в руки Литоса факел, парой вспышек высек искры, и языки пламени тотчас высветили расквашенное лицо с кровавыми подтёками и безумными глазами. В них отражался огонь неотвратимости. Пламя залило небольшую пещерку оранжевым огнём, а небольшой круглый лаз, показавшийся сверху, поманил к себе загнанную крысу.
Всё произошло слишком быстро. Что-то толкнуло с такой силой, что каменная стена на некоторое время высекла из глаз яркие искры. Истошный вопль боли отрезвил, заставив зажать уши.
— А-А-А-А-А-А-А-А!!!!!!
Облако тьмы, в котором с трудом угадывались очертания четырех конечностей, окутало вопящего от ужаса Литоса. Давящий на барабанные перепонки звук твари на грани слышимости напоминал рычание волка. Тьма быстро гасила свет факела, а вопли Литоса становились всё страшней. «И как он ещё не сорвал горло?» — пронеслась совсем не та мысль. Двигайся! Необходимо двигаться! Света становилось всё меньше, но из рук выкачали всю силу, и они повисли плетьми. Вкус собственной крови из прокушенной губы отрезвил, но первые движения всё ещё давались с трудом.
Никогда. Ещё никогда в своей жизни я не карабкался так быстро. А когда оставалось подтянуть ноги, я на мгновение представил тонкие пальцы, схватившие лодыжки, и меня пробкой вытолкнуло из лаза. Задыхаясь от страха, я нащупал стеночку и побежал. Вопли отдалялись, а я растирал мокрые щеки. Прости, Литос. Но что я мог сделать? Я понимал, что никаких оправданий моему поступку не существует, поэтому приходится загнать переживания поглубже.
Я снова в темноте, и меня снова преследует нечто. Пятки засверкали ещё быстрее, когда я представил, что со мной может случиться то же самое. Вдоль стеночки, вправо, вправо, вправо…
Мерзкий хохот и в лицо дохнуло смрадом. Нет, это всего лишь иллюзия! Хватит сходить с ума, это очередная душа! Они приходят, чтобы помочь уничтожить тебя, а потом насладиться твоими страданиями в Нижнем Мире! Бежать, бежать, пока могу! Сбившееся дыхание, топот ног и тишина, обжигающая почище раскалённых углей. Первый раз в жизни каю молился, чтобы тишина закончилась как можно скорее.
Слева пахнуло свежим воздухом. Сквозняка в замкнутом помещении не существует. Не успел я осознать столь простую истину, как ноги дали резкий поворот. Вязкий плотный комок ненависти, пронёсшийся за спиной, я ощутил кожей. Позади что-то недовольно заверещало, отчего из глаз сами собой брызнули слезы, а сердце спряталось в пятки. Лопатки вспомнили чужое дыхание и покрылись холодным потом. Впереди замаячил тёмно-синий свет, придавший мне сил, и из-под ног принялось вырываться каменное крошево.
— Кр-кр-кр-кр!!!
Недовольное бурчание неумолимо догоняло, но в следующее мгновение я прыгнул в комнату, уходя в перекат. Времени привыкать к свету не оставалось. Издав что-то между яростным рыком и писком загнанной букашки, я выхватил кинжал, нацелившись в зияющий темнотой проём. Он выплюнул в индиговую пещеру извивающийся комок мрака, заставив меня отшатнуться. Весь боевой дух куда-то пропал, руки предательски затряслись, а ноги сами собой принялись пятиться, пока спина не упёрлась в стену. Щупальцам бездны не нравились прикосновения даже такого скупого освещения, поэтому сгусток проворно вполз обратно. Погасить этот свет ему было не по силам.
Пещерка оказалась усеяна грибами, под большущими шляпками которых занималось синеватое свечение. По комнате медленно перетекала индиговая волна — каждый гриб на некоторое время угасал, а его сила словно бы перетекала в рядом растущий. В воздухе маленькими звездочками кружили сине-зелёные искорки, придавая пещере загадочную красоту. Потолок утопал в синеватых островках, издалека так похожих на сверкающее ночное небо. Иногда казалось, словно где-то далеко играет музыка. Она подобна мягко стелящемуся ветру, что бархатными пальцами гладит траву. Непоколебимая, спокойная и умиротворяющая музыка похожа на островок жизни в смердящем трупами склепе. Жаль, что для меня здесь места нет…
Взять с собой светильник не получилось — срезанные шляпки затухали слишком быстро, а растения начинали мигать сильнее, возмущаясь потере брата. За большой семьёй грибов обнаружился скрюченный скелет. Побоявшись идти дальше, человек ждал неминуемого прихода безносой. Оставалось надеяться, его сплав к тем берегам оказался благополучен.
Не успел я проститься с неизвестным, как его руки окрасились чёрным, потянувшись к моему горлу. Отшатнувшись, я выхватил кинжал, но очищенная душа больше не шевелилась, извиваясь чёрными жгутами. Выругавшись, я помотал головой, стараясь отделаться от очередных иллюзий. «Последнее время они стали слишком частыми гостями», — подумал я, с опаской приседая к скелету.
Рядом обнаружился факел, ткань на котором по каким-то причинам отсутствовала. У меня ещё оставались огниво и тряпки, и сделать факел оказалось довольно просто.
— А-а-а-а!
Приглушённый крик донёсся до меня почти чудом, но струхнул я не на шутку. Даарг, или Захар? Продержитесь, прошу вас! Я уже скоро, только продержитесь! Признаваться в том, что это я нуждался в помощи, а не наоборот, было стыдно. Надежда — вот, что осталось у измученного воробья.
Подходить к зеву, в котором меня дожидались, не хотелось. Всепоглощающее шипение в мою сторону послужило сигналом. Вспыхнувший ярким солнцем факел полетел в темноту. Что-то утробно заверещало, накинувшись на огонь, что означало только одно — я не ошибся. Тварь ненавидела свет. Но эти мысли исчезли так же быстро, как меня скрыла чужая тьма противоположного прохода пещеры. Я надеялся, что огонь отвлечёт тварь хотя бы на пару мгновений… Пещера в последний раз подмигнула индиговым глазом, и пришлось одной рукой держаться за стеночку справа. Из последних сил воробей смог-таки клюнуть хищника по носу, заставив его разжать пальцы. Оставалось проверить, насколько быстро может летать птица, оставшись с одним крылом.
Не думать о твари, что может напасть в любой момент было трудно. А камни, неровности и скелеты, о которые можно споткнуться, навевали панику и приходилось тихо ругаться. Чтобы не допускать мысли о том, что я потерялся, продвигаясь исключительно по правой стеночке, пришлось довериться удаче. Но стоит ли ей доверять после всего того, что со мной приключилось, я не знал.
Плыть в тёмном омуте чем-то напоминало топтание на одном месте. Без зрительных ориентиров казалось, что я не сдвигаюсь с места. Тем не менее, солоноватый привкус пота на языке и прилипшая к мокрому телу телогрейка говорили об обратном. Правая ладонь уже давно потеряла чувствительность — ручейки, стекавшие по запястью, не были похожи на пот. Неровный пол внезапно уходил из-под ног, заставляя меня ругаться в голос, сбивать дыхание и терпеть боль в отбитых пятках. Неожиданно в голове пронеслась гнусная мыслишка: «И почему же твой оберег, Хуша, болтающийся у нас не шеях, не спас от этой погани?!»…
Хриплое дыхание, разбитый нос, кровоточащая ладонь, ушибленные пятки и натянутые до предела нервы — я думал, хуже уже быть не может. Как же я ошибался. Победный шипящий хохот обдал волной ужаса в тот момент, когда я кубарем покатился по острым камням. Наверняка это подстроила тварь, — в очередной раз ругался я, выпрыгивая вперед. Сделать больше одного шага не получилось. Под левой ногой треснуло, и она провалилась до середины бедра. Боль от острых осколков камней появилась только спустя несколько вдохов. Пещеру затопил мой истошный крик, сорвавший горло.
Вот и всё. Однокрылый воробей приземлился неудачно, сломав себе ноги. Теперь даже убежать у него не получится. Попытки выбраться только помогали острым камням глубже впиваться в податливую плоть.
Холодные прикосновения темноты на разгоряченном затылке я заметил не сразу. Поворачивал голову я настолько медленно, что можно было сосчитать до десяти. Ледяное дыхание темноты прямо в моё лицо, и оно бледнеет, а на ресницах оседает иней. Нечто стояло прямо передо мной. Его дыхание впитывалось в кожу, подобно яду. Мрак зубоскалит, прекрасно понимая, что деваться мне некуда. Сердце замирает, чтобы в следующее мгновение обрушиться на грудную клетку яростным самумом. Тварь не учла одного — загнанный в угол воробей может быть куда страшнее крысы. Ведь у птицы есть ещё клюв, которым так удобно выклёвывать глаза.
— Получай, тварь!!
Кричу я и наотмашь бью левой рукой. Но там уже никого не было. С шипением оно победно набросилось сверху и меня вдавило в пол. Боль в ноге на мгновение утопила в своих бурных реках, и я потерял сознание. От громкого треска заложило уши, и опора подо мной вдруг пропала. Падение длилось недолго. Не успел я ойкнуть от камня, оставившего на лбу шишку, как надо мной сомкнулась вода. Ледяной кокон обжёг разгорячённое тело, и из лёгких вырвалась половина запаса воздуха. Подводные камни успели не единожды сыграть с моим телом в мяч прежде, чем голова показалась на поверхности.
Провалившийся в лёгкие долгожданный воздух был подобен жаркому зною после холодной ночи. И сейчас мне было неинтересно, что воздух оказался затхлым, а наглотался я воды больше, чем чужой крови и зубов до этого.
Река змеилась самыми невероятными излучинами, и мне казалось, что это вовсе не река, а снежная лавина, что подмяла под себя глупого путника. На неожиданных порогах получать новые ушибы и глотать воду уже вошло в привычку, а камни, оставлявшие шишки, я уже не замечал. Всплески воды, отражавшиеся эхом от стен, из раза в раз сменялись подводной тишиной, и иногда я терял сознание, чтобы очнуться от очередного удара.
Бессмысленно барахтать руками по воде я перестал уже довольно давно. Правда не знаю, из-за усталости или безысходности. Река поворачивает влево, бросая моё уставшее тело на камни справа. Сил поднимать руки и защищаться нету, поэтому плечо ловит увесистую оплеуху. Справа над ухом растекается боль — похоже, удар пришёлся не только в плечо, и я на некоторое время отключился. Но времени вспоминать нету, так как меня окунает с головой после очередного порога. Жадно вдыхаю воздух, привычно глотая порцию воды. Кажется, кто-то схватил за ворот телогрейки, но сила водной стихии непоколебима и уж точно не прогнётся ни перед кем. Течение вырывает меня из чьей-то хватки, а веки помимо воли смеживаются.
Что-то заставляет меня на несколько мгновений открыть глаза. На потолке, что так быстро нёсся мимо, играют редкие золотистые блики. Снова боль. Снова небытие. Вода, так сильно державшая до этого, неожиданно отпускает от себя, словно жена не оправдавшего надежд мужа. Тело окутывают покрывала лёгкости и невесомости. Брызги, попадающие на лицо и яркий свет, что бьёт сквозь плотно сжатые веки, заставляют открыть глаза. Белые пены водопада, яркое солнце, играющее на редком снегу, и неумолимо приближающаяся вода добрались до единственной мысли в моей голове. Как же я не люблю воду…
— Почему остановился? Снова в горле пересохло?
Не дождавшись ответа, девушка поспешно вытерла тряпочкой кончик пера. Это был уже не первый раз, когда он не отвечал, погрузившись в воспоминания. Однако сейчас молчание затянулось. В небольшой комнате, заставленной полками книг, воцарилась тишина. Восседавший вполоборота к девушке мужчина повернул голову в сторону высокого окна, и яркий солнечный свет скрыл его лицо. Еще какое-то время он не шевелился, неотрывно глядя в распахнутое окно. Только сейчас, когда у неё появилось свободное время, она заметила, что за окном уже давно поют птицы. Рассвет наступил слишком неожиданно. Недалеко журчал ручеёк, подыгрывая стрёкоту кузнечиков. Это усыпляло молодую девушку, писавшую всю ночь напролёт. Наклонив голову, он устало потёр лицо руками.
— Стоит закончить, — голос его был скрипучий, соломенный, тихий.
— Мне тоже так кажется, — потянулась всем телом девушка. — Выспимся, а там и продолжим.
— Я имел ввиду… стоит совсем закончить.
Мужчина одним плавным движением поднялся на ноги. Резко подувший ветер принялся резвиться в его длинных волосах, поблёскивающих при ярком солнечном свете.
— Как это? Но мы ведь ещё не всё дописали!
— Извини, наверное, не стоило мне это начинать.
— Эй! Да почему же?
— Не могу дальше… — при этих словах он повернулся к яркому свету и коротко выругался.
— Зато я могу!
В окне внезапно возник широко улыбающийся мужчина, сидя на корточках. Девушка потёрла глаза — ещё мгновение назад там никого не было. К тому же на высоту в несколько саженей по отвесной стене не так просто забраться, не запыхавшись.
— Опять ты? — устало спросил черноволосый мужчина, нисколько не удивившись столь внезапному появлению гостя.
— Но-но-но, попрошу! С кем говоришь!
— А ты-то откуда знаешь о том, что будет дальше?
— А вот это уже мои тайны, — хохотнул тот. — Ты ведь куда-то там собирался? Ну, вот и шуруй! — беззлобно хохотнул гость.
Из-за света, бьющего ему в спину, рассмотреть лица не удавалось. Голос был девушке незнаком, но в свете яркого солнца его улыбка напоминала оскал безумца. Она надеялась, что с ней играет её воображение, а недосып искажает реальность. Едва она подумала об этом, он повернулся к ней:
— Очень уж занятно было ваши сказки слушать, — чуть ли не промурлыкал мужчина. — Вот и я решил участие принять. А то как ни гулянка, так без меня! Произвол! А ты пиши, девочка, пиши…