— Аааах! — Трандыча выбросила руку вперед и схватила Скворчу за седые клочковатые патлы, торчавшие из-под серого криво повязанного платка.
— Чтобы видеть тебя, мне глаз не нужен, — раздался у самого моего уха низкий потусторонний шепот. Меня с ног до головы обдало ледяным холодом, будто кто-то распахнул рядом со мной дверь склепа. Костлявые пальцы Морочи пробежались по моему лицу, едва касаясь. Ее безгубый рот шевелился, как будто шепча молитву.
— Пойдем со мной, мальчик-старик, — сказала она, и от ее голоса мои внутренности опять будто бы наполнились пустотой… — Полюбезничаем, пока мои сестры спорят.
Глава 8. Кое-что о своевольных потусторонних силах
Серые ветви мертвых деревьев расступились. Из покрытой ряской и тиной воды поднялись убегающей куда-то вглубь гнилого болота дорожкой черные угловатые камни. Баба Мороча сжала мои пальцы до хруста, другой рукой подобрала подол ветхого серого платья и помчалась вперед, перескакивая с камня на камень как девчонка.
А за спиной вопили, верещали и вырывали друг у друга клочья седых волос сцепившиеся в клубок Скворча и Трандыча. С каждым шагом вглубь мертвого болота их голоса становились все глуше, пока не исчезли совсем.
Корявые сучья расступились, дорожка из черных камней привела нас на идеально круглый островок сухой земли, покрытый жестким ежиком серых, будто покрытых пылью стеблей. Баба Мороча отпустила мою руку, упала на четвереньки и обежала это место кругом, принюхиваясь, как собака. Потом встала в самом центре и повернула слепое лицо ко мне. Скрестила на груди руки.
Земля задрожала. С мертвых деревьев посыпались сухие сучья. Взвыл и заплакал ветер. Кожу мою снова обдало ледяным холодом. Пыльного цвета трава зашевелилась, выпуская из недр земли шесть грубых деревянных истуканов. Они медленно становились выше, при каждом их рывке земля сотрясалась, словно норовя сбить меня с ног.
Когда головы истуканов поднялись выше Морочи почти вдвое, хлипкий островок посреди болота перестало лихорадить. Земля перестала быть похожей на палубу утлого суденышка в штормовом море, ветер остановил свою заунывную песню, а Баба Мороча снова шагнула ко мне и уцепилась за мою руку.
— Это капище судьбы твоей, — прошептала она прямо мне в ухо низким потусторонним голосом, обдав мою щеку могильным холодом своего дыхания. — Ты возвел на нем этих идолов, и теперь тебе придется им служить, пока пламя забвения не пожрет каждого из них.
“Но почему их шесть?” — подумал я и шагнул к первой фигуре, вырезанной из цельного бревна благородного красного дерева. Рубленый прямой нос, мужественный подбородок. Пальцы мои коснулись теплой шершавой поверхности, и лик идола наполнился жизнью.
— Говорят, если перед экзаменом в нагрудный карман спрятать веточку папоротника, то знания из головы не вылетят, — Иоанн прищурился и запустил по водной глади озера плоскую гальку. — Восемь! Рекорд!
— Веточку цветущего папоротника? — серьезно спросил я. — Семь, а не восемь!
— Цветущий папоротник — это миф, — Голицын назидательно поднял палец. Его голос уже тогда был удивительным. У всех остальных мальчишек голоса ломались как-то бестолково, то сипели, то рычали. И только голос Иоанна звучал так, будто он проповедь от имени Всеблагого Отца читает. — Его придумали, чтобы завлекать легковерных девиц в лес ночной порой.
— И как, ты завлек хоть одну? — с подначкой спросил я.
— Эй, что еще за допрос?! — Голицын изобразил на лице крайнюю степень возмущения, но щеки его порозовели, а уши так вообще стали ярко-алыми. — Неприкосновенность частной жизни? Нет, не слышали…
“А потом мы засмеемся”, - подумал я, отдернув руку.
— Ты мне помогаешь, Мороча? — спросил я, оглядываясь на тощую старуху, пристроившуюся за моим левым плечом.
— Ах вот как все было… — сказала она, склонив голову набок, будто к чему-то прислушивалась, и совершенно не обращая внимания на мой вопрос. Видимо, я сделал еще не все, что должен был.
Я шагнул к следующему истукану. Светлое дерево светилось изнутри, как будто на поверхность его светили солнечные лучи. Но никакого солнца на низком небе, клубящемся свинцовыми тучами, конечно же не было. Мои пальцы коснулись тонкой линии на щеке, единственного изъяна на безупречно вырезанном лице.
— Да переставляй же ты ноги быстрее, Север! — я его тащил, а он упирался. Левой рукой зажимал щеку, из-под пальцев струится кровь.
— Я не могу предстать перед твоей сестрой в таком виде! — красивое лицо молодого княжича Долгорукого исказилось. — Это так невыносимо глупо…
— Вот дурак! — я топнул ногой в сердцах. — Она заштопает тебя так, что от шрама ничего не останется.
— И что она будет обо мне думать, когда узнает, что я напоролся на свою же саблю? — он отвернулся, струйка крови прочертила ломаный ручеек по его запястью и расплылось красной кляксой на белом манжете рубахи.
— Если мы еще чуть-чуть поспорим, то этот уродливый шрам останется с тобой до конца жизни, — я обошел своего приятеля и подтолкнул его к двери. — Хочешь, я скажу, что на нас напали? И мы героически отбивались? По нашему виду вполне можно решить, что это правда…
— Хочу! — горячо воскликнул Север и схватил меня за руку. — Обещай мне…
- “…что твоя сестра никогда не узнает”… - шепотом закончил я. Моя сестра исцелила этот пустячный порез, и лицо Севера Долгорукого было безупречным в день его свадьбы. Шрам остался только здесь, в моей памяти.
— Как это мило, — безгубый рот Морочи растянулся в жутком подобии улыбки. — Братская клятва или совместная маленькая ложь. Что более свято?
Я посмотрел на третьего истукана. Неведомый резчик обозначил лицо всего несколькими штрихами, но обознаться было нельзя. Я стоял на месте, пока острые пальцы Морочи не ткнули меня в бок, понукая двигаться дальше.
— Плохая собака, — раздельно проговорил граф Оленев своей кудлатой бестолковой псине. — Пло-ха-я со-ба-ка! Кто опять сгрыз мои туфли? И в чем я теперь пойду на прием?!
— Возьми мои, у меня есть запасная пара… — сказал я и пожал плечами.
— У меня как-то не было раньше случая тебе это сказать… — лицо Велимира немного похоже на лисье. Особенно сейчас. — Но у тебя ужасный вкус! И если бы это предлагал кто-то другой, то я давно вызвал бы его на дуэль…
— Как думаешь, твоя собака все еще голодна? — спросил я, потрепав мохнатое белое ухо.
— Но если ты скормишь ей еще и свои туфли, то что мы тогда будем делать? — граф Оленев вытянул ноги в тонких шелковых носках.
“Пойдем босиком”, - вспомнил я свои слова, уже когда убрал руку.
Надо же, нас всех связывает столько воспоминаний. Примирений, ссор, каких-то общих дел и делишек, и просто праздных разговоров, важнее которых в тот момент ничего не было.
Не дожидаясь, пока Мороча толкнет меня еще раз, я шагнул дальше.
Следующий истукан казался самым широким. А он и был самым широким. Широкий в талии, широкий душой.
На лице дубового истукана только один глаз.
— Ты толстый, Витте! — повторил тренер. Он каждое занятие это повторял, не пропуская ни единого. А молодому баронету Ярославу только и оставалось, что опускать очи долу. Ну, если он не хотел получить тростью по спине. Вот и сегодня тренер вперил взгляд своих злющих глазок в широкую спину баронета, который почти забрался на препятствие.
Почти.
А потом все хохотали. Это же очень смешно, когда твой товарищ падает в грязную лужу.
Я всего лишь подставил ступню и чуть-чуть подтолкнул плечом. Мгновение, и только что раскатисто хохотавший тренер летит в липкую грязную жижу.
“А потом мы вместе сидели в холодном карцере и думали над своим поведением”, - вспомнил я и улыбнулся.
Оглянулся через левое плечо. Старая карга стояла рядом и, кажется, прислушивалась к моим мыслям. Ну что ж…
Я почувствовал ненависть сразу же, еще даже не приблизившись к высокому истукану из элегантного черного дерева. Мне не хотелось его касаться, я не хотел вспоминать ничего, что было бы с ним связано…
Безгубый рот над ухом что-то прошамкал. Рука Морочи толкнула меня под локоть. И я уперся всей пятерней в отполированную поверхность предпоследнего истукана.
— Алесь, я не понимаю, зачем?! — я сидел, понурив плечи и стараясь не смотреть на длиннополое черное одеяние моего старого друга.
— Тебе не понять, ты наследник, — князь Белосельский-Белозерский вздохнул. — А мне из всего наследства останутся только от мертвой коровы рога.