— Рассказывай, что у тебя за дело, князь Никто, — неприветливо произнес Вилим, кивнув подбородком в сторону грубо сколоченного табурета.
И я рассказал. Абсолютную правду, даже не пытаясь вилять или скрываться. Если Вилим — та самая прореха, то ничего не помешает моему рассказу. А мне позарез был нужен настоящий союзник, а не слепое орудие, как я собирался использовать, например, тех же «уважаемых людей», в обществе которых провел сегодня ночь.
Я рассказал про войну, в которую через пару десятков лет втравит Российскую Империю только что взошедший на престол Император, который сейчас еще ни о чем таком не подозревает и качается в колыбели под присмотром десятка нянек. Рассказал, как он выжал из страны все соки, пыжась показать своим союзникам, какой он могущественный и великий. Рассказал, не называя имен, о семерых друзьях, которые задумали изменить это положение вещей. И о Бархатной Смуте, которая вслед за этим решением последовала. Рассказал про свой слепой идеализм и веру в лучшее в людях, которая и привела меня в конце концов к поражению.
Вилим слушал, не перебивая и не задавая вопросов. Несколько раз он вскакивал, открывал рот, но потом сразу же затыкал его себе ладошкой, чтобы не прерывать моей речи.
Когда я закончил, он долго молчал и смотрел себе под ноги, опираясь на все то же странной формы ружье. Я ждал. Ждал его реакции, но думал почему-то о том, что скорее всего это ружье вообще не стреляет. Просто игрушка. Пугалка. В общем-то, не менее действенная против шакалят, которые наскочили на меня на улице, что и настоящее.
— Ты, должно быть, безумен, еще больше, чем я, — сказал он, поднимая потемневший взгляд. — Но ты пришел сюда искать меня. Почему?
— Откровенно говоря, я искал не вас, — честно ответил я. — Прошка Брюс, который еще не родился, был в той, другой жизни, моим лучшим другом. Он приснился мне и дал какую-то туманную подсказку. И я решил…
— Навестить его отчий дом, не испугавшись бремени рока, я понял, — тяжелым голосом проговорил он и снова уставился в пол. — Что ты хотел здесь найти?
— Наследство Якова Брюса, — ответил я, сверля взглядом его замкнутое лицо. Только правда. Только правда, и ничего, кроме правды. Это игра ва-банк не допускает никаких экивоков и уклончивых ответов.
— Мальчик, ты хоть понимаешь, о чем говоришь? — Вилим посмотрел на меня и расхохотался, широко открыв рот. — Все его поместья давно разобраны по кирпичику, просвечены магией, обнюханы ищейками Багровой Бригады. Там побывали все искатели приключений, от мала до велика. Его сундуки выпотрошены, сокровища описаны, посчитаны и разложены по новым закромам. И ты все равно из тех сумасшедших, кто верит, что хитроумный шотландец где-то спрятал что-то еще? Более драгоценное, чем все те драгоценности, которые уже найдены?
— Да, — я кивнул, и лицо мое помимо моей воли стало расплываться в улыбке. Но Вилим Брюс моей радости отнюдь не разделял. Он нахмурился еще больше, его пегие кустистые брови сошлись глубокой складкой на переносице. Он потер рукой заросший щетиной подбородок.
— Бремя рока, — сказал он. — Ты не смог бы рассказать мне все это,
— Но я смог, — ответил я.
— Это значит… Это значит, что вся моя жизнь никакого значения не имеет, ведь так? — он снова поднял на меня глаза. В глубине их затаилась боль, вселенская обида и тоска.
— И я пришел, чтобы это изменить, — сказал я.
— При помощи наследства Брюса? — губы Вилима сложились в горькую усмешку. Он больше на меня не смотрел. Он смотрел на то самое разбитое окно, в которое влетел мой камень. Эх, Вилим, если бы со мной произошло что-то подобное, и на порог явился безусый юнец, который заявил бы, что и ничто, отрезанный ломоть, что все, чем я занимаюсь, не будет иметь никакого значения и будет благополучно забыто всеми потомками… У меня было время, чтобы привыкнуть к тому, что я — НИКТО. А вот Вилима я огорошил этим знанием только что. Так что его тоску, боль и обиду я вполне понимал. Я мечтал изменить мир, а оказался куклой, сидящей в клетке на хрустальной цепи, весь смысл жизни которой был в том, чтобы слушать, как мой неслучившийся сын равнодушно читает мне газеты.
— Да, — горячо ответил я, и подался вперед.
— И куда же ты намерен отправиться на поиски этих таинственных сокровищ? — усмешка Вилима стала еще горше.
— Нет необходимости, — сказал я. — Я уже их нашел.
Глава 15. Кое-что о магии, алхимии и плохом характере
Я молча смотрел на то, как меняется лицо Вилима. Разгладилась недоверчивая глубокая морщина между бровей. В потухший тоскливый взгляд вернулся огонь и жажда жизни. Расправились глубоко запавшие скорбные складки возле рта. Дрогнули уголки губ, поднимаясь в едва заметную улыбку.
— Вилим Романович, граф Брюс, потомок шотландских королей и наследник чернокнижника, — медленно и торжественно произнес я. — Я, князь Никто, предлагаю тебе свою дружбу с этого момента и до завершения пути. Примешь ли ты мою руку?
— Проклятье… — прошептал Вилим и запустил пальцы в свою и так растрепанную шевелюру. — Мог ли я предполагать…
— Ты примешь мою дружбу? — повторил я и протянул ему раскрытую ладонь.
— Да, черти меня сожри, конечно же да! — Вилим сжал мою ладонь так сильно, что в ней хрустнули кости. — Только предупреждаю тебя, пацан, у меня крайне неуживчивый и хреновый характер. И ежели что…
— На всякий случай тоже напоминаю, что я только выгляжу как пацан, — усмехнулся я. — И, кстати, это первая проблема, о которой я хотел бы поговорить…
— Нет-нет, подожди, — Брюс вскочил со своего стула и забегал по комнате из стороны в сторону. — Сейчас… Я должен об этом спросить, чтобы понять, правильно ли я тебя понял… Ты считаешь, что я и есть то самое наследство Якова Брюса, которое так никто и не мог отыскать? Или ты просто решил польстить нелюдимому безумцу, чтобы… Чтобы…
— Наши сны, Вилим Романович, это очень странная материя, — сказал я, тоже поднимаясь с табурета. — Они не имеют отношения к магии, потому что видеть их одинаково может и крестьянин, и дворянин. Часто они просто ничего не значащий бред, набор волнующих образов. А иногда сны — это прозрение. И отличить одно от другого бывает очень трудно. В моем сне Прошка сказал мне, что Яков Брюс умел прятать тайное в очевидном. Все искали Черную Книгу, в которой сокрыта вся его мудрость, загадочные могущественные артефакты, припрятанные в самых неожиданных местах, записи и дневники, которые открыли бы тайны мироздания. Только это все не то. Черная Книга, как мне кажется, это не более чем миф, который сам же Яков Брюс и придумал…
Я подошел к висящему на стене овальному зеркалу в когда-то золоченой раме. Там отражался все тот же тощий подросток с непослушно вьющимися светлыми волосами. Одетый в уродливые штаны с закатанными штанинами и рубаху, в которую можно завернуть двоих таких. И как ни пытался я разглядеть за этим юным лицом умудренного годами старца, мне не удавалось.
Вилим подошел ко мне и встал за правым плечом. Его растрепанная пегая шевелюра шапкой возвышалась вокруг головы. Но достаточно было просто представить вместо потрепанного домашнего халата — бархатный камзол, голову увенчать завитым париком и немного пригладить кустистые брови, то никакой дополнительной фантазии не потребуется, чтобы узнать в этом человеке едва ли не близнеца сурового шотландца, друга и сподвижника Петра Великого, основателя Тайного Университета Магических и Прочих Искусств и автора множества учебников и методичек, по которым до сих пор обучают отпрысков всех дворянских фамилий.
— Ты и есть Черная Книга, — сказал я и подмигнул Вилиму через отражение. — В твоих жилах течет настоящая кровь Брюсов. Не знаю точно, что там случилось, когда у твоего рода отняли дворянское достоинство и магию, но кровь Якова Брюса они выжечь не смогли.
— Во мне все равно нет ни капли магии, — с тенью печали в голосе сказал Вилим. — Я пытался разомкнуть чары, искал обходные пути, собрал уйму самой разнообразной литературы по этой теме, даже запрещенной. И все равно ничего. Пустышка. Ноль. Даже примитивная магия мне недоступна, как какому-нибудь крестьянину. Я даже алхимией этой проклятущей увлекся, чтобы хоть иногда получать хоть какие-нибудь результаты…
— И все это очень нам пригодится! — весело сказал я и снова уселся на табурет. — Потому что первое, о чем я хотел с тобой поговорить — это возможность вернуть магию мне.
— Что значит — вернуть? — Вилим нахмурился. — Ты же продемонстрировал мне «ленту лепрекона», а это значит, что никакого запрета, замка или отмены на твоей магии нет.
— Да, с этим все в порядке, — я хмыкнул. — Только этому телу нет еще и пятнадцати, а это значит…
— Это значит, что глаголица тебе почти не поддается, не говоря уже о родовой магии, — подхватил Вилим, понимающе кивая.
— Раз ты собирал информацию о хитрых способах обходить запреты и ограничения, может тебе попадалось что-то, что позволит мне овладеть моими умениями в полном объеме? — с надеждой спросил я. — Я пытался обойти это при помощи Черной Троицы, но получилось совсем не то, чего я ожидал…
— О, нет-нет, уволь меня от выслушивания всей этой потусторонней чуши! — Вилим замахал руками, его лохматая шевелюра затряслась. — Я не отрицаю древние сущности, не такой я идиот, чтобы отворачиваться от очевидного. Но я убежден, что у человека свой путь. И принимать потусторонние подачки — это недостойно наших знаний и нашей мудрости! Я уверен, что все эти фокусы, которые показывают нам персонифицированные пороки и хтонические силы, мы способны повторить при помощи формул, систематизации и грамотного планирования!
Я слушал его горячую речь и не перебивал. Вилим прошелся по комнате от стены до стены. Запустил пальцы правой руки в свою шевелюру и внимательно посмотрел на меня. Изучающе. Как энтомолог на редкую букашку. Потом он отвернулся, подошел к тому самому разбитому окну, упер кулаки в подоконник и уставился в стену дома на противоположной стороне улицы. Только, сдается мне, он видел там вовсе не башенку с горгульей над аптекой. А какие-то туманные дали, состоящие из потоков формул и цифр, раскрывающих тайны мироздания.
— Прежде всего, ты очень худой, — сказал он, повернувшись. — Сколько ты весишь? Сорок килограмм? — теперь даже его голос изменился. Он звучал хлестко, уверенно и отрывисто. Ни тени тех истерично-визгливых нот, как когда он потрясал ружьем, отгоняя напавших на меня шакалят, ни бесцветной тусклой тоски. — Прежний обладатель тела очень небрежно относился к своему здоровью. В нынешнем твоем состоянии ты не выдержишь ни одной манипуляции, способной сделать тебя старше. Кстати, может оказаться, что для глаголицы будет достаточно просто привести в порядок твою физическую форму.
— Много есть и много двигаться? — иронично спросил я.
— Ну, если ты хочешь провозиться с этим еще лет пять, то можно и просто кидать в рот что попало и носиться по улицам, как оглашенный, — саркастично проговорил Вилим. — Я составлю для тебя рацион и план тренировок. Но этого недостаточно… Все равно это будет слишком медленно… Нам нужно максимально ускорить процесс роста мышц, и при этом не навредить тебе…
Вилим снова забегал по комнате, терзая пальцами свои и так всклокоченные волосы. Он что-то беззвучно шептал, глаза его вращались, как у безумца. Это было так знакомо, что на меня нахлынула волна теплых воспоминаний. Прошка делал точно так же. Каждый раз, когда начинал что-то придумывать, принимался бегать туда-сюда, размахивать руками, будто с кем-то спорить и горячо жестикулирует, и шептать какие-то слова, не произнося их вслух.
Вилим неожиданно замер. Снова посмотрел на меня, потом вдруг сорвался с места и потащил меня в сторону прихожей. К невысокой двери, обитой потертой тисненой кожей.
Вынул из кармана связку ключей, склонился над двумя замочными скважинами. Сначала один ключ, повернул на четверть оборота, потом вставил другой, потом вращал их то в одну, то в другую сторону, очевидно в каком-то особенном порядке.
Замок тихонько лязгнул, и дверь открылась.
Она оказалась много толще, чем обычная подвальная дверь. И не деревянная, как можно было бы подумать, а металлическая, тяжелая. Будто не дверь в подвал обычного дома, а в банковское хранилище.
Мы спустились по короткой лестнице. Никакого затхлого запаха из подвала не ощущалось. Не пахло ни крысами, ни кошками, ни плесенью. Воздух был свежий, с едва заметным смутно знакомым свежим запахом.
Похоже, что подвал Вилима полностью повторял планировку его квартиры — комнаты тоже переходили из одной в другую. Только вот окон в них не было.