В отличие от квартиры наверху, где ощущался некоторый налет небрежности и разрухи, здесь царили идеальная чистота и порядок. Первая и вторая комнаты из анфилады были заняты книгами. Полки от пола до потолка были заставлены томами, каждая полка помечена своими символами, кое-где между книг вставлены разделяющий ярлыки с пометками. Но здесь мы задерживаться не стали, как и в третьей, где стоял металлический стол со множеством отверстий. Размером этот стол подходил для того, чтобы разместить на нем человека. Справа и слева от стола стояли два металлических шкафа, и, боюсь, мне не очень хотелось знать, что там у них внутри.
Четвертая комната была заполнена алхимическими приборами и посудой. Пузатые стеклянные колбы, высокие стеклянные трубки, такие тонкие, что кажется, что они разлетятся на мелкие осколки от одного только касания. Керамические и металлические чаши, реторты и прочие блестящие стеклом, металлом и фаянсом штуки, названий которых я так и не запомнил, несмотря на то, что Прошка мне неоднократно их все называл.
— Я занялся алхимией от безысходности, — Вилим поставил фонарь на стол, и его голубоватой свечение отразилось во множестве блестящих предметов. — Мне с самого начала эта область знаний виделась чем-то бесполезным. Этакой лазейкой в могущество для тех, кому не повезло родиться в нужной кровью. Я и до сих пор считаю ее таинственность изрядно преувеличенной. Ты присаживайся, Никто, в ногах правды нет.
Я сел на металлический стул, оказавшийся на удивление удобным, хотя со стороны он смотрелся каким-то орудием пыток.
— Сложность изучения алхимии в том, что каждый алхимик, вместо того, чтобы множить и передавать свои знания, старательно скрывает и зашифровывает их, — Вилим выдвинул ящик стола и достал оттуда толстый конторский журнал. — И вместо того, чтобы продвигаться в исследованиях дальше, каждый следующий алхимик вынужден сначала расшифровать труды всех предыдущих. И желательно экспериментально их проверить, чтобы убедиться, что ворон в этом трактате действительно означает гниение, а не, например, окисление или, скажем, возгонку.
Он продолжал говорить, а я ему не мешал. Слушал, но не очень внимательно. Про алхимию мне много рассказывал Прошка, и поступал я в точности так же — кивал, отмечал некоторые ключевые моменты, но в детали вникать не старался.
Вот только подходили они к искусству алхимии по-разному. Прошка бросался из одной стороны в другую, проводил бесконечные опыты и эксперименты, получал безумные какие-то эликсиры с самыми дикими свойствами. При этом записей особенно не вел. Так, заметки по ходу полета своей мысли. Примерно так действовали большинство алхимиков, суда по оставшимся от них трактатам.
Подход Вилима был совсем другой. Он пытался познать алхимию не как набор опытов по превращению из одного в другое, изготовлению ядов и целительных эликсиров, а как нечто целое. Придать этому знанию систему, составить единую таблицу сил, свойств и метаморфоз. Он собирал все алхимические трактаты и книги, до которых мог дотянуться, расшифровывал бесконечную тайнопись, переводил на человеческий язык метафоры и иносказания, переписывал и вносил в свой бесконечный каталог.
Судя по девственной чистоте всего алхимического оборудования, экспериментировал он довольно мало.
— Несколько месяцев назад я разбирал трактат о жидкостях человеческого тела одного арабского алхимика, — Вилим долистал журнал до нужной даты и повел пальцем по строчкам. — Мне в тот момент эти знания показались бесполезными, но сейчас, думаю, мы можем попробовать кое-что… Мне понадобится пара пробирок твоей крови. Закатай рукав на левой руке.
Лекция о методах и проблемах алхимии так быстро сменилась на указание, что делать, что я даже не сразу сообразил.
— Ты что, боишься вида крови? — Вилим грозно сверл брови, нахмурившись. — Закатай рукав и протяни мне левую руку!
Я торопливо выполнил его указание. Вилим ловко резанул ланцетом по основанию ладони и поднес к тонкой струйке крови стеклянную пробирку. Арые бусины срывались с кожи, некоторые падали сразу на дно, некоторые растекались по стеклу причудливыми узорами. Наполнив одну пробирку, он аккуратно заткнул ее пробкой и взял вторую.
— Сжимай и разжимай кулак, — скомандовал он. — Не видишь разве, что кровь медленнее пошла?
— И что мы будем делать с моей кровью? — спросил я, беспрекословно выполняя указание.
— Если не вдаваться в философские подробности, мы используем ее как базовую основу для эликсира, — ответил Вилим, сосредоточенно ловя капли моей крови. — Точнее, не саму кровь, а одну из ее фракций. Не гарантирую, что это принесет нужные нам результаты, но все же, у меня пока не было случая проверить.
— То есть, ты хочешь провести над моим телом непроверенный эксперимент? — я нервно хихикнул.
— Мне все равно не удастся сделать что-то более безумное, чем продаться Повелителю Червей, — огрызнулся он. — Не могу поверить, что после этого ты вообще способен хоть чего-то бояться.
Я вздохнул. Я пока старался не думать об исполнении этого договора. Потом. Всему свое время.
— Вот и все, — Вилим заткнул пробкой вторую пробирку тоже, пересек комнату и открыл высокий металлический шкаф. Извлек оттуда абсолютно черный матовый шар размером с человеческую голову. Нажал на незаметную кнопку, и тот распахнулся, словно чемодан, обнажив темно-красное бархатистое нутро. Что это было такое, я не имел ни малейшего представления.
Пробирки встали в идеально для них подходящие выемки, шар захлопнулся и отправился обратно в шкаф, а Вилим снова повернулся ко мне, посмотрел на меня долгим оценивающим взглядом, а потом склонился над своим журналом.
— Теперь пойдем оборудуем тебе спальню, — сказал он, после того, как сделал записи и убрал журнал на место в ящик стола. — Фаза отделения лунной фракции твоей крови наступит не раньше полуночи, ждать ее здесь не имеет смысла.
— Ты предлагаешь мне жить у тебя? — уточнил я.
— А ты собираешься вернуться в свой грязный притон на Сенной площади? — огрызнулся Вилим. Его кустистые брови грозно сдвинулись.
— Не думаю, что это очень хорошая идея, — хмыкнул я, вспомнив каких-то неизвестных типов, устроивших на меня облаву пару часов назад. — Только мне нужно кое-что забрать в районе Сенной.
— Что-то настолько важное, что ты готов на ненужный риск и не можешь так просто об этом забыть? — прищурился Вилим.
— Ну… Это шесть с чем-то сотен рублей и немного золотых украшений, — я пожал плечом, но подумал почему-то вовсе не про деньги в своем тайнике, а про девушку, читавшую за окном книгу. Почему-то ее лицо врезалось мне в память, хотя видел я ее всего несколько мгновений.
— Это довольно весомый повод вернуться на Сенную площадь, — серьезно проговорил Вилим и задумчиво кивнул. — Деньги нам с тобой понадобятся, и немало. Только одного я тебя не отпущу.
— А… — попытался возразить я, но прикусил язык. Возможно, так было даже лучше.
Глава 16. Кое-что об умении пользоваться чужой доверчивостью
«Какая ирония судьбы, — думал я, шагая рядом с Вилимом, как прилежный сын. — Я никогда не любил Васильевский остров, старался по возможности обходить его стороной, и именно здесь нашел то, что мне было больше всего нужно».
Я скосил глаза и посмотрел на алхимика. Он до выхода пытался как-то пригладить волосы, но это почти не помогло. Ветер свел на нет его усилия, пегая грива все равно торчала во все стороны. При ходьбе он сильно размахивал рукой, а его суровое неулыбчивое лицо прекрасно отпугивало и привязчивых уличных торговцев и зазывал, и хулиганов. Да и жандармов, пожалуй. Никому не хотелось связываться с грозным стариком в длинном плаще и с тростью с тяжелым набалдашником. А то, что он вовсе не старик, становилось понятно только на второй взгляд. Бросать который на Вилима решался далеко не каждый.
Наш путь пролегал мимо роскошного особняка Меньшиковых. Вот уж кто умел тыкать всем в глаза пошлой роскошью! Сама постройка была похожа на кремовый торт с множеством завитушек, лепнины, барельефов и просто узоров. Они и во времена Петра Великого страдали чрезмерной расточительностью, а уж когда с триумфом вернулись из опальной ссылки, так, кажется, вообще забыли все границы приличия.
Над вычурным кованным узором ограды свешивались пышные кусты розовых кустов. Крупные белые цветы размером с две ладони одуряюще благоухали на всю улицу.
Я опять подумал о белокурой девушке с книгой в мансарде. От цветника Меньшиковых не убудет, пожалуй… Я подпрыгнул, чтобы дотянуться до шикарного цветка размером с чайное блюдце. Шипы чувствительно кольнули ладонь, но ради такого цветка можно и потерпеть. Вилим глянул на меня с неодобрением, но говорить ничего не стал. На улице он вообще был не особенно разговорчив.
Мы пересекли Неву по Благовещенскому мосту и свернули на Английскую набережную, которая как всегда была полна самым разнообразным народом. От жадно глазеющих по сторонам туристов до ловких карманников, нацелившихся на толстые и тонкие кошельки приехавших прикоснуться к имперскому величию столицы. От вычурно украшенных карет и новомодных, но пока еще редких автомобилей аристократов до жалких повозок старьевщиков, скрипящих колесами на разные лады.
Мы влились в людской поток, не привлекая совершенно никакого внимания.
Сенная площадь встретила нас многоголосым гулом, ржанием лошадей, выкриками зазывал многочисленных лавок, магазинчиком, питейных и едальных заведений и требовательными звонками пробивающихся через все это коловращение трамваев. Торговый день был в самом разгаре. Даже сложно было поверить, что каких-то несколько часов назад это место было пустынным и казалось практически вымершим.
Я поймал на себе какой-то слишком внимательный взгляд сидящего на углу оборванца в грязно-коричневом пальто и замотанным в мешковину половиной лица.
Не особенно обеспокоился. Скорее всего, это бдят подданные теневой царицы Ядвиги и ее молчаливого советника Веласкеса. Даже если те, кто за мной охотились ранним утром сейчас меня и заметят, то вряд ли в такое время рискнут продолжать охоту. Но вот на обратной дороге имеет смысл хотя бы немного запутать следы…
Мы протолкались сквозь толпу Сенной площади и свернули на широкую Гороховую. У приметного дома я остановился.
— Мы пришли, — я повернулся к Вилиму. — Только мне придется забраться на крышу.
Он молча кивнул и направился к расставленным прямо на тротуаре столикам уличного кафе. Да уж, противоречивый человек. У себя дома он много и с охотой говорит, рассуждает, думает вслух, толкает горячие речи. Но за всю нашу довольно продолжительную прогулку он не произнес ни звука.
Я нырнул в подворотню, огляделся, чтобы убедиться, что за моими маневрами не наблюдает какой-нибудь случайно забредший сюда жандарм. Осторожно взял колючий стебель белоснежной розы в зубы. Забрался на невысокий прилепившийся к стене внутреннего двора сарайчик, допрыгнул до пожарной лестницы и стал быстро подниматься наверх, пачкая руки в чешуйках старой краски и свежей оранжево-коричневой ржавчине.
Флюгер в форме петуха. Каминная труба с грустной рожицей. Ага, значит все верно, это та самая крыша…
Из-за раструба водосточной трубы выбрался рыжий кот. Распушил хвост и осуждающе посмотрел на меня. Я подмигнул мохнатому бандиту и опустился на корточки рядом со своим тайником. Запустил туда руку, нащупал бумаги. Вытащил все содержимое и сунул в карман. Готово.
Осторожно, стараясь ступать совершенно бесшумно, подобрался к той самой мансарде. Заглянул и тут же отпрянул. Девушка была там. Она стояла спиной к окну и медленно водила гребнем по своим белокурым волосам. Я положил розу на подоконник и легонько стукнул в окно. Отскочил в сторону и спрятался за каминной трубой.
Щелкнула задвижка, задребезжало старое оконное стекло. С моего наблюдательного пункта мне было видно, как изящные пальцы девушки коснулись колючего стебля. Вздрогнули. Потом девушка взяла цветок и высунулась в окно. Я прижался спиной к трубе и подмигнул нарисованной грустной рожице рядом со мной.
Я услышал, как девушка пробормотала что-то радостное, но неразборчивое, а потом окно захлопнулось.