- И этот сюда! Что там у них - медом намазано? - Я с изумлением глядел на домик-пряник.
Тут у Вани заверещал телефончик, он поднес его к уху, и было слышно не только ему: "Проверить, все ли слепые слепые!" Он кинулся к бандуристам.
- А это наш замгенерального по экологии, контр-адмирал Дыбец!
- Очищаем бухту! - отрапортовал тот.
- А это замгенерального по связям с общественностью, писатель Попов.
- Тот самый? Что написал "Ой, не кори меня, мати"? - Министр буквально расцвел. Пришлось сознаться: за деньги, обещанные Кротом, и не в том сознаешься... Вот я и зам!
- По голосу совести нашего уважаемого, - забубнил я, указывая на Луня, решили отдать Пень-хауз оркестру слепых...
Моей бы совести точно не хватило на это! Ход Лунем.
Министр благосклонно кивал... Недолго длилось это блаженство - секунд приблизительно двадцать, но какой-то "терем справедливости" я тут воздвиг.
У Любки заверещал телефончик, и она, поднеся его к уху, с отвращением, как лягушку, передала мне.
- Что там? - испуганно произнес я.
- Не знаю. Видимо, землетрясение, - проговорила она.
...Я медленно поднес трубку к уху. Голос жены:
- Приезжай в темпе - отец в больнице!
Вот я и не зам. Связь неожиданно оборвалась, и в трубке захрипел Зорин: "Проверить - все ли слепые слепые?" Я вернул аппарат.
Прощай, море! Прощай, Ярило! Прощайте, бабочки! Вечно меня кидает почему-то сверху вниз!
...Ярило, впрочем, я видел еще раз, когда самолет пробил облачность и ухо сидящего далеко впереди, в бизнес-классе, японца вдруг налилось солнцем и стало алым, как тюльпан.
И вот - снижение. И спинки пустых кресел (кто же улетает с югов в такую благодать?) с легким стуком попадали вперед друг на друга, как костяшки домино.
ГЛАВА 14
- В реанимацию входить запрещается. Но вы можете поговорить с ним - у него мобильный телефон.
- Откуда?
- ...Принесли.
Спасибо, ребята!
Я набрал нарисованный на бумажке номер. Гулкий, очень далекий (не через Пень-хауз ли связываемся?), но вполне внятный и яростный голос отца:
- Одну руку отвязали, слава богу! Ты скажи - почему они меня тут привязанным держат? И голым, абсолютно?!
- Почему он привязан? - обратился я к медсестре.
- Чтобы не вырывал капельницу.
- А почему голый?
- Так положено в реанимации. Чтобы любая точка на теле была мгновенно доступна.
- ...Слышишь? - спрашиваю я у отца.
- ...Слышу, - недовольно хрипит он.
Потом он лежит уже в палате. Я сижу рядом. У другой стены - такая же трогательная пара: отец и сын. Их любовь - в отличие от нашей, сдержанной, бурлит, не вызывая никаких сомнений в ее существовании:
- Отец! Ну почему ты так пьешь?
- А ты почему так пьешь, сын?
Обуреваемые этой нежной заботой, они приканчивают бутылку. И это - после инфаркта! Палата лишь на две койки, и не общаться тут нельзя. Тот отец наливает остатки и протягивает моему отцу:
- На, выпей!.. Ты что - не русский человек?
- Я русский человек. - Отец усмехается. - Но предпочитаю следовать указаниям врача.
Вдруг у него под подушкой что-то крякает. Отец изумляется, подняв брови, потом, вспомнив, достает мобильник. Недоуменно слушает, потом тыкает телефончиком в мою сторону:
- Тебя.
- Слушаю, - солидно говорю я.
Некоторое время там тишина - потом голос Любки:
- Поскольку замгенерального по связям с общественностью теперь я, а общественность теперь - это ты, то я связываюсь с тобой и сообщаю, что тендер мы выиграли.
- Ура, - произношу я.
- Но чуть было не проиграли.
- Почему?
- Сразу после твоего ухода Андре с крыши кинулся.
- ...Погиб?!
- Нет, слава богу! Зорин спас.
- Зорин?.. За ним кинулся? С парашютом?