- Конечно, конечно! - целуя ее, лепетал я... Как легко!
Еще хмурясь и вытирая кулачком слезы, она стала собирать ему в пакет чистое белье.
- Только плохо... что ты с ним тоже уйдешь, - значит, долго не будет тебя... Ты сегодня уезжаешь?
Я кивнул. И она кивнула.
- Ну хорошо. А я пойду тогда посплю. А то я очень устала, - и, махнув тощей рукой, ушла во тьму узкой комнаты.
- Ну что, пойдем помоемся? - бодро сказал я отцу. Теперь, когда один фронт чуть-чуть успокоен, можно на другой.
- С пр-ревеликим моим удовольствием! - проговорил отец. - Мечтал об этом с самой больницы! Ты сможешь меня сопровождать?
- С пр-ревеликим моим удовольствием! - пр-роговорил я.
И вот настала минута, когда все было хорошо. Жена спала, набираясь сил. Мы с отцом неторопливо шли мыться по красивой аллее. И даже солнце вдруг выглянуло, разобравшись с тучками.
- Да-а! - Предчувствуя блаженство и сладострастно почесываясь, отец смотрел в небеса. - Помню, однажды точно такая же была погодка... лет восемьдесят пять назад. Так же вот - то солнце, то тучки. А мы, помню, с матерью ехали в поле, снопы скирдовать. Я спиной на телеге лежал... и в то же время как будто летел... вместе с тучками. И только выехали за околицу, сразу закапало. "Ну, - мать говорит, - скирдовать нельзя, снопы будут мокрые, давай поворачивать". И только повернули - солнышко, как вот сейчас, вылезло. До дома задумчиво так доехали - мать говорит: "Да, наверное, все просохло, дождик-то небольшой был. Едем, Егорка, скирдовать..." И только за околицу - закапало опять! - Отец засмеялся. - Уж и не помню, чем кончилось тогда!
- Но мы с тобой - точно помоемся! Если урагана не будет, - пообещал я.
Отец шел со скоростью пешего голубя, но за какие-нибудь полчаса мы добрались. Мы прошли через холл Дома творчества. Там в косых лучах солнца наслаждались негой (писатели здесь уже почти не жили) пышные женщины из обслуги. Мы поздоровались и прошли в душ.
- А мочалку, мочалку положила она? - разволновался батя. Горяч! - А вешать все куда? Ни ч-черта тут нет - некуда вешать!
Я вышел в холл, под лениво-удивленными взглядами женщин взял стул, отнес отцу.
- Вешай сюда.
Я пошел в соседний отсек, вяло поплескался, вытерся. Глянул к бате... Да, темперамент другой! Он натирался, сморщив лицо - не столько от мыла, сколько от страсти. Один лишь азарт жизни владеет им... а то, что он не соответствует уже его возрасту, - об этом забыл впопыхах. И как я его потащу, после этого самоистязания, он тоже не думает. Должен думать я - обо всем и обо всех. Но не всегда, черт возьми! Уезжаю!
- Ты скоро? - устав от ожидания в холле, заглянул я к нему.
- Я еще только намылился! - яростно отвечал он.
Изменить ничего невозможно - это все равно, что остановить ладонью летящий снаряд. Может, это последнее физическое наслаждение человека, страстного во всем и всегда! Завидую его страсти! Я вышел к клумбе, смотрел, как удлиняются тени от цветов.
- Азартно моется ваш дедулька! - проходя мимо, сказала уборщица. - Не чересчур ли?
В ответ я только развел руками: не удержишь.
И наконец он выпал из душа - с алой, глянцевой, блестящей, чуть не прозрачной кожей, с отвисшей челюстью и мутным взглядом, шел зигзагами, не видя меня. Я подхватил его, усадил на скамейку. Долго он отдыхивался, наконец глаза его обрели какой-то смысл.
- С легким паром! - поздравил я.
Опираясь мне на плечо, он шел довольно твердо, но, когда мы перешли рельсы, глаза его снова помутнели, и он стал, шагая, падать левым боком все сильней, ближе к земле, и на окрик: "Эй!" - никак не отреагировал. К счастью, тут рядом оказался приятель, Феликс Лурье, ловко поднырнул под левую руку, и втроем мы пошли.
- Что будем делать? - за спиной отца спросил меня Феликс, но отец это услышал.
- Ничего... дойдем понемножку! - медленно, но твердо произнес он.
- Я ж говорил тебе: силы береги! - проговорил я с отчаянием, но он лишь ощерился в ответ... как можно объяснить тигру, что он не сможет уже догнать козу?
Он улыбался уже блаженно - показалась родная изгородь. Потом мы рухнули на стулья перед столиком. Потом медленно пили чай.
- Да-а-а, - в блаженстве потирая майку на груди, произнес отец. Хор-рошо! Как заново народился!.. Да-а. - Он повернулся ко мне: - Завидую я твоей поездке: там сейчас могут быть ба-альшие дела!
...Как всегда, он горячился и преувеличивал.
Стукнула дверь из темной комнаты и, улыбаясь и позевывая, появилась жена.
- Ну все, - сообщила она радостно. - Я поспала, и теперь все хорошо!
Она развесила мокрое белье отца на веревке - как раз снова выглянуло солнышко.
- Ну... вы будете жить хорошо?
- Ка-нышна! - бодро ответил отец.
- Теперь тебя собирать в дорогу? - дрожащим голосом проговорила она.
Я по возможности равнодушно кивнул.
В процессе сбора узла настроение ее снова переменилось и она, появившись передо мной, провозгласила:
- Все? Больше ничего не прикажете? Может, что-то помыть? Подтереть?! - Ее слегка покачивало. Видимо, от усталости. Отец, глядя в себя, стоически улыбался.
Уходя, я оглянулся. Они стояли на крыльце и махали.
О господи! Что такое невероятное я должен сделать в этой поездке, чтобы оправдать свой отъезд?
Солнышко кончилось, и пошел дождь.
ГЛАВА 4
Последняя моя ночь здесь была бурная: я просыпался то от дрожи, то в поту. То неоправданный оптимизм вдруг охватывал меня, то отчаяние. Ну а правда - что еще делать мне, как не примыкать к разным бессмысленным поездкам, где еще кто-то видит меня? Остальное все исчезло, рассосалось, как дружба моих друзей, с которыми, как когда-то казалось, мы сделаем все. Сделали мало. Гораздо больше выпили. А из оставшихся конкретных дел?.. Полковник Етишин молчит, не подает никаких признаков жизни. Остросоциальный роман "Печень президента", который я весь год писал, ушел вместе с президентом и его печенью. За детектив "Пропавший дворник" получил аж пятьдесят долларов - и это все! Долгое время у меня жил, вселяя надежды, чешский переводчик Ежи Елпил, но, так ничего и не переведя, вернулся в Злату Прагу. В свое время, как я говорил, Любка пала жертвой моей скромности - зато потом много раз я становился жертвою ее наглости: в ее газетку "Загар", предназначенную для чтения на пляже, она заставляла писать гороскопы! Свою честь махрового материалиста продал буквально за гроши! Прям перед высшими силами неудобно. "Стрельцам на этой неделе следует всерьез задуматься об установлении натяжных потолков". То жадностью, то бедностью томим, я писал эти штуки полгода, но ни разу не получил денег - расплачивалась она в основном товарами, рекламируемыми в ее газетке: до натяжного потолка я не допрыгнул, типичной ее валютой были, например, веселенькие зажимы для белья - однажды она, расчувствовавшись, выдала их мне двести штук, даже если я все наше белье развешу, зажимов истрачу одну треть. Теперь и это кончается. И дальше - что? Пишу заказное произведение - "Песнь кладовщика", - но заказчик, кладовщик, исчез куда-то. Не на что опереться. В связи с исчезновением демократии в нашем отечестве рухнул последний устой. Теперь - только езди и езди, не останавливайся. Остановишься - смерть.
Свой настоящий рейтинг я понял на днях. Позвали на презентацию сборника "Истоки глубин" - но что-то не социальное, а мистическое. Оделся изысканно, как всегда: карман для закусок, карман для горячего, карман для дыма дорогих сигарет, - и только вошел в банкетный зал, надкусил бутерброд с сыром, как вдруг распорядитель вырывает из зубов бутерброд. "У вас какой жетон? Белый! А с белым даже в здание велено не пускать! Как вы просочились?" - "Как дым".
Теперь только с Петром-родственником о литературе поговорить, но и того дома нет! Решил, что в нашем городе недобрал самого главного: пошел в ночной клуб с казино. Пройдет ли фейс-контроль, а если пройдет, то выйдет ли, особенно если выиграет, что с его нахальством вполне возможно? Еще поездка не началась, а заботы и тревоги о простом труженике уже нахлынули. Подойдет ли хоть к поезду-то? Без него поездка вся будет вообще бессмысленной! Впрочем, нам не привыкать! Чего только не было за последний год!
Пытался погрузиться в пучины религии, нашел одного пастыря, на Малой Охте, он долго куда-то меня вел, говорил, что успешно, но потом вдруг бросил, сказав: "Нет. До монастыря я вас доводить не буду!" И сам резко ушел - кстати, в игорный бизнес.
Куда ж нынче податься? Сделаться этаким суперпатриотом, как Сысой? Этакий сказочный русский богатырь, а вокруг всяческая накипь? Увы, бессовестности не хватит, чтобы стать таким громогласно-благородным, как он! Нет. Пусть все как раньше... Сижу уже много лет над романом "Мгла", символом свободы и неопределенности... мгла никак не рассеивается.
Только - ездить и ездить, чтобы все время мелькать, чтобы толком не разглядели.