Очнувшись, София поняла, что лежит на кровати в номере гостиницы "Центральная" в Чанаккале, а деревянные лопасти вентилятора медленно, с шумом вращаются над ней. В дикой спешке, уезжая с фермы, она не думала ни о чем. Должно быть, она проспала здесь ночь, хотя совершенно не помнила, как сюда вернулась.
Безумная женщина была женой Оберманна, той самой женщиной из России. Когда он нечаянно проговорился об этом браке, то сказал Софии, что жена покончила жизнь самоубийством. Но на самом деле она не умерла. За ней смотрят слуги Оберманна, греческая супружеская пара, приехавшая вместе с ним из Греции в Малую Азию. Леонид — сын Оберманна. Теперь она осознала их несомненное сходство — очертания подбородка, широкий лоб.
София поняла это так ясно, как если бы муж сам рассказал ей. Муж? Вряд ли он развелся с этой безумной женщиной, а в таком случае София никогда не была его законной женой. Она пошевелилась на постели и застонала. Тогда кто она? Впереди неизвестность, перед которой она терялась.
Рядом с кроватью стояли таз и кувшин с водой, София поднялась и сполоснула лицо. Первое, что пришло в голову — бежать, бежать от него, от самой себя, бежать из Трои. Если она вернется в Афины, то, безусловно, будет считаться опозоренной, но эта участь не страшила ее. Она знала, что в делах, которые связаны с деньгами, не может полагаться на чувство чести своей матери, но считала, что сумеет выдержать ее упреки. А отец. Что ж, он не имел никакого значения.
Она снова бросилась на кровать и заплакала. Но вскоре успокоилась, хотя ничем не утешилась и ничего не придумала. Утерла глаза рукавом жакета и встала. Волнение и беспомощность исчезли, теперь она ощущала гнев. Он лгал ей. Он скрывал от нее "эту историю", как писал в послании к Теодору Скопелосу. Он оскорбил и предал ее.
— Бояться не надо, — произнесла она вслух. — Я не должна смиряться. Нужно выдержать. Я должна бороться с ним и победить.
Она не уедет. Она вернется в Гиссарлык и встретится с Оберманном лицом к лицу. Торнтон и Лино послужат ей свидетелями в обвинениях против мужа. Почему она должна стать жертвой его обмана, ведь ее воля так же сильна, как и его, а ее совесть несравнимо чище?
София вышла во двор, сказав гостиничному персоналу, что оставляет за собой номер на неопределенный срок, и забрала свою лошадь. Затем направилась в Гиссарлык.
В гостинице ее предупредили о надвигающейся буре. Небо потемнело, с моря дул сильный ветер.
Выезжая из города, она заметила молнию, а спустя какое-то время послышался гром. В том состоянии, в каком находилась София, молния показалась ей стрелой, указывающей на Трою. Лошадь раздувала ноздри и тревожно выгибала шею, но София подгоняла ее. Полил дождь, а София только громко рассмеялась. Она едва заметила, что платье ее мгновенно промокло, словно она вошла в море. Она все еще была в ярости.
Подъехав к Скамандру, София увидела стремительно несущийся поток и впереди, за завесой ливня, холм Гиссарлыка с поднимающимся, словно дым, паром. И, не уступая в ярости бушующей вокруг стихии, она вновь пришпорила лошадь, полная решимости встретиться с Оберманном, и помчалась к месту раскопок.
Но в изумлении остановилась. Дом Александра Торнтона местами обгорел, а соломенная крыша была уничтожена. Сильный дождь лил внутрь. София соскочила с лошади и побежала к дому. Подойдя ближе, она увидела открытую настежь дверь. Появился сам Торнтон. Чуть ссутуленный, словно от боли, он, казалось, не замечал ее.
— Александр! Александр! Что случилось?
— Все пропало. Размыто. Уничтожено.
— Таблички?
— Да.
Она посмотрела вверх на обугленную и все еще тлевшую солому.
— Должно быть, это молния, — сказала она. — Я видела ее в Чанаккале.
София огляделась, ища глазами Оберманна. В отдалении, за отвалом, он деятельно руководил укрыванием части раскопа мешковиной.
— Я не уверен, что в этом виновата молния. Не уверен. — Торнтон пристально посмотрел на Софию, и она сразу поняла, что он имеет в виду. — Я проснулся от жара пламени. Как раз перед тем, как началась эта ужасная гроза. Но у меня не было возможности спасти их. Ливень. — На мгновение Софии показалось, что он вот-вот расплачется. — Все пропало. Мои рисунки тоже. Они уничтожены.
— Дай мне взглянуть.
Он пригласил ее войти, и она своими глазами увидела, что таблички превратились в клейкую темно-коричневую массу, а рисунки Торнтона, тронутые огнем, совершенно размокли.
— Уничтожены, — повторил он. — Словно их и не было. — Ливень продолжал поливать их. — Этого он и хотел.
София обвела взглядом жилище Торнтона в надежде, что хоть какие-то таблички уцелели. Она уловила на постели какое-то движение и, приглядевшись, увидела небольшую коричневую змейку, ползшую по подушке. Она дотронулась до руки Торнтона.
— Смотри. Вон туда. Змея. Ante!ion. — На белых льняных простынях извивалась змейка, и они оба отступили на шаг. — Нам нужно уехать отсюда, — торопливо сказала она. — Немедленно.
— Но твой муж…
— Он мне не муж! — прошептала София, словно не веря собственным словам. — И он пытался убить тебя.
— Что?
— Змея. Она не могла появиться здесь случайно. Я знаю, что он умеет находить их.
В первый раз стало заметно, что Торнтон испуган.
— Что же нам делать?
— Пошли. Мы должны сейчас же уехать. Он нас не видит.
— Домой…
— Возьми паспорт и все свои деньги. Я вернусь через несколько минут.
София побежала к своему дому.
Оберманн все еще был занят защитой раскопа от продолжавшейся бури и не заметил ее появления.
Войдя в дом, она забрала драгоценности, которые привезла из Афин. Снова выбежала под дождь.
Торнтон ждал, воодушевленный ее энергией и решимостью покинуть Трою.
— Возьми коня и поезжай за мной, — крикнула она.
Под проливным доедем они поскакали к Чанаккале. Еще одна вспышка молнии озарила равнину, превратившуюся в болото с узкой тропкой твердого грунта, по которой они двигались. За пеленой дождя никто не видел, как они уехали, кроме мальчишки, состоявшего на побегушках у Оберманна.
Когда они прибыли в гостиницу, владелец, встревоженно посмотрев на них, заговорил с Софией по-гречески.
— Мадам Оберманн, почему вы ехали в такую жуткую грозу?
— Там случился пожар, — ответила она. — Мы ищем здесь убежища.
— Пожар? Есть пострадавшие?
— Нет, пострадавших нет. У вас найдется номер для мистера Торнтона? Он англичанин, работает у Генриха Оберманна. — Она твердо произнесла эту фамилию.
— Конечно. А теперь вы должны обсушиться и переодеться. После такой грозы легко простудиться.
Как только они разошлись по своим номерам, им принесли полотенца. Торнтону одолжили блузу и широкие брюки турецкого рабочего, а Софии — черный наряд местных женщин.
— Мы аборигены, — сказала она, когда Торнтон открыл дверь своего номера, чтобы впустить ее. — Мне идет?
— Его удивило, что она может шутить в данных обстоятельствах.
— Надеюсь, ты не простудилась.
— Простудилась? Никогда в жизни не чувствовала себя здоровее! — Она рассмеялась, глядя на его озабоченное лицо. — Мы приняли решение.
— Он подвинул ей стул и сел напротив.
— Ты понимаешь, что мы сделали?
— Разумеется, Алекс. Мы убили дракона.
— Мы не сможем вернуться.
— Разве ты действительно хочешь вернуться? Ведь он пытался убить тебя.
— Змея могла приползти во время грозы.
— Он уничтожил твои таблички.
— Это могла быть случайность, София.
— В Трое случайностей не бывает.
— Оба говорили быстро и взволнованно.
— Ты сказала, что он тебе не муж.
— София рассказала ему всю историю. Он очень внимательно слушал. Когда она закончила рассказ, он вздохнул.
— Значит, он привез эту женщину…
— Свою жену.
— Он привез с собой свою жену и поручил ее слугам. Интересно, отчего она сошла с ума.
— Не хочу этого знать.
— И ты уверена, что Леонид ее сын?
— Он назвал ее матерью, Алекс. Мне кажется, это убедительное доказательство, разве не так?
— Он действительно похож на Оберманна. Сейчас я это вижу. Но я никогда не думал…
— Никто не мог этого подумать.
— Конечно, именно поэтому Оберманн называет его Телемаком. Сыном хитроумного Одиссея.
— Я хотела встретиться с ним. Разоблачить его. Но ты прав. Я не могу туда вернуться.
Торнтону стала совершенно ясна ситуация, в которой он очутился.
— У меня нет причины возвращаться. Он уничтожил мою работу. Если нас видели, когда мы уезжали…
— Это могло бы скомпрометировать нас?
— Разумеется.
— Мужчину и женщину, едущих верхом во время грозы?
— К тому же, он скоро узнает, что мы взяли с собой паспорта и деньги, — сказал Александр.
София встала и подошла к окну. Дождь все так же заливал опустевшие улицы.
— Нам надо уехать в Константинополь. Там мы будем невидимы, пока не решим, что делать. Ты, конечно, должен вернуться в Англию.
— А ты, София?
— Не знаю.
— Вернешься в Грецию?
— Я была шлюхой Оберманна. — Торнтон густо покраснел. — Кому я там нужна? Мои родители зависят от его денег. Они не будут рады моему возвращению.
— Мы можем пожениться, София. — Он произнес это легко, почти небрежно. — Я мог бы сказать — для того чтобы спасти твою репутацию. Но это было бы оскорблением для тебя. Я просто хочу жениться на тебе. — Она повернулась и пристально посмотрела на него. — Я знаком с доброжелательным священником в Лондоне. Там тебя никто не знает.
— То есть, никто не знает моей истории? Но я буду помехой тебе.
— Не представляю лучшей судьбы для себя.
София решила, что он предлагает пожениться из сочувствия, чтобы обеспечить ей законный статус и имя.
— В Англии легко развестись спустя какое-то время?
— Я не сказал ни слова о разводе.
София смотрела на него, не зная, как реагировать.
— Не понимаю тебя, Алекс.
— Я буду счастлив жениться на тебе. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
— Но мы едва знаем друг друга.
— Я наблюдал за тобой, София, как я уже признавался. Видел тебя в тени этого человека. Разговаривал с тобой. Делился открытиями и видел увлеченность в твоих глазах. Это место как бы служит ареной для испытаний. Я знаю тебя так же хорошо, как если бы мы были знакомы сто лет.
— Сто лет было бы слишком много. — Она не знала, что ответить. — Мы бы устали друг от друга.
— Я никогда не устал бы от тебя.
— Я не девушка, Александр.
— Ты носишь его ребенка?
— Нет. Думаю, что нет.
— Мне этого достаточно.
— А что будет с ним?
— Он будет рвать и метать, — ответил Торнтон. — Но ничего не сможет сделать. Гордость не позволит ему обнародовать эту историю.
— Он двоеженец. По греческим законам он должен попасть в тюрьму. — Она вдруг засомневалась. — А что, если он развелся с этой русской?
— Он не мог этого сделать из-за ее болезни. Такой процесс нельзя возбудить. В Англии это невозможно. — Он вспомнил о коллеге из музея, которому пришлось поместить жену в частный сумасшедший дом в Хокстоне. — Стал бы он держать ее так близко на попечении своих слуг, если бы давно развелся? Все кончено, София. Ты больше не увидишься с ним.
Во время разговора они постепенно сближались. Они могли бы коснуться друг друга, но не коснулись.
— А твоя работа?
— Моя работа здесь закончена. Я уверен, что смогу воспроизвести по памяти множество символов, но что это за свидетельства? Их можно счесть плодом разыгравшегося воображения. У меня нет ни доказательств, ни записей.
— Но ведь ты можешь рассказать о том, что ты видел.
— Это было бы глупо, София. И Оберманн меня бы засмеял.
— Ты думаешь, он намеренно все уничтожил?
— В противном случае, как ты говоришь, получается слишком много совпадений. Я слышал, как занялась солома за несколько минут до того, как над нами разразилась гроза. Я уверен, что не было никакой молнии. Не видел ничего похожего. Что могло быть легче для него, чем поджечь солому, когда он увидел, что близится гроза?
— В таких обстоятельствах хватило бы зажженной свечи.
— Он наклонился и в первый раз легко поцеловал ее в лоб.
— И ты думаешь, что он подложил змею?
— Он любит наблюдать за этими змеями. Ему нравится, что они смертельно опасны.
— В камне достаточно трещин и щелей, через которые она могла вползти. Зачем убивать меня?
— Ты не понимаешь. Он ребенок. Он не выносит, когда ему противоречат. Терпеть не может соперников.
— Он не мог допустить мысли, что Троя…
— Его Троя, Александр.
— Что его Троя будет разрушена. Он видел войско гомеровских героев. Я видел племя людей совсем иной культуры, совершавших человеческие жертвоприношения.
— Для него это было невыносимо. Ведь Троя — смысл его существования.
— Что он станет делать?
— Продолжит работать. Без передышки. Когда он раскопает древний город целиком, уедет. Примется искать другое священное место.
— И будет гнать от себя мысль о табличках, словно они никогда не существовали.
— Он уже забыл о них. — София вздрогнула. — Все-таки дождь промочил нас насквозь.