- Ладно, я пошел, - сказал Володя, вскочил и размашистым шагом, не простившись, ушел.
Толя еще долго лежал на траве. Смотрел в небо, где догорал закат. Как прекрасен мир! И как загадили его. Почему так получается, что все прекрасные идеи в процессе осуществления искажаются до неузнаваемости, - и в результате вместо социализма получается отвратительная тирания?
Страшная мысль пришла ему в голову:
- Да существует ли в мире прогресс? Ведь с точки зрения морали, гуманизма, первобытное общество без государства, судов, тюрем, полицейских стояло намного выше нынешнего. Это признает даже Энгельс. К чему же привели поиски лучшего образа жизни за столько тысячелетий? Почему люди могли жить согласно, красиво, без миллионов полицейских? И этим чудесным хором дирижировал один старик, у которого не было ни оружия, ни охраны - и все его слушали беспрекословно, уважали, почитали. А ныне вождей охраняет целая армия полицейских от народ-ной любви. В чем же дело? Должно быть, человечество выродилось. И самые худшие выродки из толпы пролезают в вожди. Власть - вот страшный яд. Жажда власти, разгула, разбоя, характерная для голытьбы... А справедливость - это то, что им нравится. Сталин классический тип такого хамского тирана. И то, что партия пошла за ним, молча приняла его злодеяния и помогала ему, показывает, что партия не лучше его. Ханжеские рацеи Хрущева никого не введут в заблуждение.
Что же дальше?
Ночь.
Хороводы звезд кружатся по черному небу, неслышно аккомпанирует оркестр, и Толя старается уловить гармонию, но не может.
Дома его встречает бабушка - она тоже вся серебристая, словно в ее волосах запутались звезды, и в глазах - тоже. Безмолвно и пугливо глядит она на Толю, хочет что-то сказать и не может, только часто осеняет его крестными знаменьями.
* * *
Толя долго и мучительно старался потом вспомнить дальнейший ход событий этой ночи, так изменивший его судьбу. Что же это было - поворот судьбы, акт сознательной воли или временное умопомрачение, случайность.
Войдя в свою комнату, Толя долго читал повесть из "Тысячи и одной ночи". Среди удивитель-ных книг, созданных добрым гением человечества, сказки Шахразады казались ему едва ли не самыми чарующими. Но была ли когда-нибудь такая жизнь на земле? Может быть, это просто изящная выдумка арабских всадников, - ведь у них лучшие кони в мире, - и кто знает, куда эти волшебные кони, неутомимые и быстрые, как птицы, уносили их фантазию, всегда раскаленную знойным дыханием южных пустынь, самумами и сирокко; да ведь и воображение их рождалось веками среди миражей африканских горизонтов, их огненные взоры видели дальше и глубже, чем наши светлые глаза среди затуманенных далей и лилового марева тающих северных горизонтов.
Самым замечательным казалось Толе, что люди настолько верили в силу поэтического слова, что пытались им заговорить судьбу, как известно неумолимую. Много было таинственного и непостижимого в этих дивных сказаниях, но Толя понимал все, хотя многое и не смог бы выразить словами. Часто, читая эти книги, он внимал боевым призывам, - все повести были посвящены сильным, могучим людям, не знавшим страха, считавшим любое дело легким.
Стоит твердыня - гора Синай, пылает
битва на горе,
А ты, Моисей, допрашиваешь время.
Так брось же посох свой, - он топчет
все творенья
- иль боишься, что веревка коброй может
стать?
В бою читай писанья вражьи, как стих корана,
И пусть твой меч стихи на вражьих шеях
вырезает.
Толя Жуков изучил арабский язык и читал сказания в подлиннике, русский перевод был настолько беспомощным, что разрушал все очарование этой неповторимой книги, да и французс-кий оставлял желать много лучшего. Он перевел ряд фрагментов, и все цитаты здесь даны в его переводе.
Да... разве он сам, Толя Жуков, не стоял сейчас на горе, подобно Моисею, и не допрашивал время? Оно было чертовски виновато, совершило тысячи тягчайших злодеяний, ему больше нечего сказать, и оно молчит. Никакими уловками бывалого следователя не добьешься от него показаний. Но, может быть, все эти злодеяния - только веревка, которой трус может удавиться, а мудрец пройдет мимо, не обратив внимания, - пусть валяются у дороги, - ведь это веревки, а не ядовитые кобры. И если ты сумел по достоинству оценить вражьи действия, - они записаны в их летописях, - ты сумеешь дать им достойный ответ; не отписывайся, не трать попусту слов, а ответ напиши мечом на их шеях.
Чудесная программа!
Может быть, думал Толя Жуков, вся наша беда в том и состоит, что мы переоценили вражью силу, а свою недооцениваем?
... но то, что свершиться должно, не верши
ухищреньем,
а силой! И настанет, чему быть суждено;
чему быть суждено, совершится
в назначенный час.
И только глупец унывает всегда в ожиданье.
Да - свершится - это я знаю, думал Толя. Но где взять силы для борьбы и терпение - влачить рабское существование? У меня нет сил - вокруг мало людей, готовых ринуться в бой, хотя ненависть растет и ряды возмущенных ширятся. Полководец в сумасшедшем доме, в плену у врага. Вокруг меня и Володи мало-помалу образуется знакомая пустота, - еще не прошел сталинский страх, сковавший народ на десятилетия, а новое поколение еще не выросло. Я одинок, - в моем подсумке нет патронов. Главное, нет никакого запаса оптимизма. А у кого из недюжин-ных людей он был? Все большие поэты были пессимистами. Леопарди, Байрон, Лермонтов, Гейне, Блок, Пастернак. Пушкина можно выразить в одной потрясающей строке
Безумных лет угасшее веселье...
А Лермонтов
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем
вокруг
Такая пустая и глупая шутка.
Конечно, все они любили жизнь. И я, и Володя, и Николай Васильевич любим ее безумно...
Устами Каина Байрон кричит на весь мир, и кажется мне, что это мы кричим.
И это я, который ненавидел так страстно смерть,
Что даже мысль о смерти
Всю жизнь мне отравила, - это я
Смерть в мир призвал, чтоб собственного брата
Толкнуть в ее холодные объятья!
А Шекспир?
Разве не он уже триста лет вопрошает:
Быть иль не быть?
Так, может быть, во много раз лучше - не быть? Николай Васильевич и Володя изнемогают в страшной борьбе, - и мне тоже, как обреченному Каину, надо будет убивать своих братьев? Разве они виноваты в том, что они заблуждаются, или глупы, или недостаточно прозорливы? Наступит ли когда-нибудь такое время, когда все люди станут Человеками? Значит, истреблять всех, пока перестанут рождаться бараны? Нет, на это я не способен, не могу так... Ведь Каин, честно полагавший, что на земле не место мелкотравчатым и недалеким авелям, в конечном счете не стал счастливее, а влачил мучительное существование, снедаемый угрызениями совести. Что же - быть нам вечными каинами?