Особняк столичной комендатуры или иначе — военный штаб — был для Реморы памятным местом. Здесь с ней в первый раз заговорил человек, без которого она теперь не представляла своей жизни и которого любила всем сердцем. Тогда Эйден был всего-навсего нескладным восемнадцатилетним юнцом с дурацкой широкой улыбкой и смешным пушком на подбородке.
Теперь же Ремора шла по этим длинным узким коридорам и думала о том, что с ним могло случиться. Ей нужно было добраться до Эйдена любой ценой, любым способом, и если этот способ ждал ее впереди, то она готова была его испробовать.
Ферингрей шел впереди, подметая пыльный пол своим длинным плащом. На стенах часто горели факелы, но вместо света они давали только ощущение духоты и тесноты — или, может, Реморе просто так казалось из-за волнения?
Охраны в штабе практически не было — видимо, всех гвардейцев направили поддерживать порядок на бушующих улицах — а потому в безмолвных пустых коридорах каждый шаг отдавался гулким эхом.
Ремору ожидали в просторном, но достаточно темном зале с окнами под самым потолком, огромным камином и многочисленными богато отделанными креслами, издалека похожими на троны. Во времена, когда здесь распоряжался Эйден, этим залом практически не пользовались, а потому принцесса не помнила ни кресел, ни ковра, ни гобеленов на стенах.
Из-за темноты и пасмурной погоды факелы пришлось зажечь даже днем, и в свете мерцающего пламени Ремора увидела человека, о котором намеревалась забыть и не желала никогда больше встретить.
За двадцать лет он постарел, стал еще более крупным и дородным, чем раньше, но пышные усы и аккуратно подстриженная борода остались прежними. Увидев Ремору, он широко улыбнулся, но с кресла не встал, а лишь развел руки в гостеприимном жесте:
— Какая честь видеть вас здесь, сударыня. Я безмерно рад вновь встретиться с вами!
— Не могу ответить вам тем же, господин Фадел. Честность все еще остается для меня в приоритете.
Повинуясь его жесту, Ремора опустилась в кресло рядом с ним, сложив трясущиеся руки на коленях. В зале было тепло, но принцессу била дрожь.
— Как и для вашего брата, полагаю? — Усмехнулся Лагат Фадел, явно ощущающий себя здесь полноправным хозяином.
Только сейчас приметив замершего в дверях Ферингрея, старик махнул ему:
— Эй, капитан! Принеси-ка нам с гостьей вина, не стой столбом.
С большим трудом проглотив такое пренебрежительное обращение, Ферингрей медленно развернулся и вышел из зала. Глаза Фадела, чуть прикрытые тяжелыми веками, вновь обратились к Реморе, ожидая ответа.
— Как и для моего брата, — Кивнула она, ожидая неизбежной провокации.
— Тогда, может, вы скажете, куда она подевалась в тот момент, когда после кончины вашего отца меня сместили с должности, чтобы в конечном итоге через пару лет отдать ее юнцу, согревающему вашу постель?
— Как раз тогда она была на положенном месте, — Сверкнула глазами Ремора. Надменный тон Фадела, казалось, придал ей сил. Принцесса ярко и во всей красе вспомнила, сколько проблем доставил Кирации этот человек, — Именно вы допустили то, что творилось после смерти отца в Анкалене.
— А то, что творится здесь сейчас, допустил ваш любовник. Признаться, я даже не думал, что нам удастся так быстро захватить город…
“Что же с тобой стало?” — подумала Ремора. Ей до сих пор не верилось, что Эйден, ее Эйден — справедливый, умный, решительный — вдруг взял и допустил то, что мятежники захватили столицу за считанные часы. Но это было правдой — жестокой и беспощадной.
— Капитан Ферингрей сказал, вы хотите поговорить, — Принцесса напряженно сцепила пальцы в замок, — Я вас слушаю.
Откинувшись на спинку кресла, Фадел негромко рассмеялся, покрытая мелкими морщинами кожа натянулась на круглых щеках:
— Вы совершили ошибку, явившись в столицу, сударыня.
— Да как вы смеете? — Возмутилась Ремора, — Вы разговариваете с сестрой короля. В его отсутствие власть в Кирации принадлежит мне…
— Уже не вам. И не вашему брату. Армия присягнула на верность новому правителю, а народ… народ давно не видит в ветувьярах богов. Те времена давно прошли.
Ферингрей принес темную бутыль и два хрустальных бокала. Поставив все это на низкий столик между креслами, он принялся разливать вино четкими, выверенными движениями, хотя Ремора не сомневалась, что сейчас его мысли заняты далеко не исполнением комендантского приказа.
— Армия? — Удивилась она, — Чья же? Ваша?
Что ж, двадцать лет назад она не уберегла Тейвона от ошибки, позволив ему сослать провинившегося столичного коменданта в захолустный городок на юге Кирации. Фадел должен был ползать у брата в ногах за одно только то, что ему даровали жизнь, а он, оказывается, отсиживался на краю королевства и плел заговоры.
— Не только моя, — Качнул головой старик, поднимая бокал, — Ветувьяры тщеславны, и в Кирации хватает людей, мечтающих их низвергнуть. Среди военных их тоже хватает…
— И кто вам заплатил за это? Зиекон? Эделосс? Камарилы? Может, Гвойн?
Развалившись в кресле, Фадел хлебнул вина и лениво посмотрел на собеседницу:
— Вы задаете не те вопросы, сударыня.
— Хорошо, — Прошипела принцесса, — Я могу задать другие. Назовите мне имя предателя, посягнувшего на корону.
— А разве ваша ветувьяр еще не уведомила вас об этом? Не держите меня за дурака, его имя и без меня вам прекрасно известно.
“Жирная мразь” — подумала Ремора, “И как только смелости хватило?”
— И все же это не тот вопрос, который я от вас жду, — Фадел сделал еще глоток.
Ремора понимала, что идет у него на поводу, но если она хотела получить ответы, то вынуждена была играть по его правилам.
— Что с графом Интлером? Где он?
Старик расхохотался, словно она сказала что-то очень смешное. Реморе внезапно захотелось пронзить его кинжалом, но Ферингрей отобрал его перед тем, как привести ее сюда, утверждая, что это нужно для ее же блага.
— Ах, женщины, — Успокоившись, Фадел дал себе мгновение, чтобы отдышаться, — Жаль, что моя женушка никогда обо мне так не беспокоилась. Глядишь, я б и не тратил столько денег на шлюх…
Ремора упорно ждала, пока он посмеется над собственной шуткой.
— Вновь не тот вопрос, сударыня, — Выдохнул комендант, — Неужели вы не столь умны, как кажетесь?
— За кого вы меня считаете? За свою дрессированную собачонку!? — Не сдержалась Ремора.
— Вы угощайтесь, сударыня, не стесняйтесь, — Фадел поерзал в кресле. Ремора не притронулась к бокалу, — А вопрос ваш должен быть вот каким: что от вас требуется для того, чтобы король вас помиловал?
Принцесса едва не вскочила на ноги от внезапно нахлынувшей ярости. Она вонзила ногти в ладони, чтобы успокоиться, но единственное, чего ей по-настоящему хотелось — это расцарапать этими ногтями нагло улыбающуюся рожу перед ней.
— Возможно, если вы будете особенно покладисты, король смилуется и над вашим братом. А вы просто скажете ему не делать глупостей…
— Глупость совершаете вы, — Едва совладав со своим голосом, вымолвила Ремора.
— О, снова пустые угрозы! — Притворно испугался Фадел, — Вы действительно похожи на собачонку — маленькую, беззащитную, но все равно тявкающую. И очень дорогой породы, с миловидной мордочкой…
— Мерзавец! — Вскочила на ноги Ремора, — Ты поплатишься за свои слова!
Фадел не реагировал на нее, и только когда принцесса бросилась к выходу, наконец выкрикнул:
— Ферингрей!
Все это время капитан стоял под дверью. Не успела Ремора переступить через порог, как Ферингрей переградил ей путь, схватил за плечи и повернул обратно, к лениво потягивающему вино коменданту.
Только сейчас Ремора поняла, что она натворила, поддавшись ярости и страху. Зачем она побежала? Неужели надеялась, что сможет выбраться из военного штаба и укрыться где-то в городе? Идиотка!
— Отведи ее наверх, пусть подумает над своим поведением. И впредь следит за языком! — Фадел даже не смотрел на нее, — Завтра побеседуем еще разок…
У принцессы хватило самообладания, чтобы промолчать. Ферингрей взял ее под локоть и осторожно вывел из зала. В коридоре Ремора позволила ему провести ее пару метров, а потом вырвалась из хватки капитана, со злостью на него зыркнув:
— Вот, значит, кому вы теперь служите, Чарльз. Похвальный рост — быть на побегушках у старого предателя!
На мгновение Ферингрей растерялся, а потом шагнул к ней и вновь схватил за локоть:
— Ваше Высочество, прошу вас, тише! Мы поговорим с вами в более удобном для этого месте.
Они поднялись наверх по узкой каменной лестнице — пыльной и почти не освещенной. Ремора все еще старалась выглядеть как подобает особе королевской крови, хотя сейчас ей очень хотелось забиться в укромный угол и разрыдаться. Ферингрей провел ее по коридору и впустил в какую-то скудно обставленную комнатенку, где воняло запущением и пылью. Здесь не было ничего, кроме узкой деревянной кровати, стула, стола и крохотного окошка.
Ремора прошлась по комнате, удивляясь тому, почему Фадел не выбрал для нее тюрьму еще хуже, но Ферингрей остался в коридоре.
— Дождитесь меня, Ваше Высочество, — Сказал он, — Я приду, как только смогу. Сами понимаете, что наше с вами общение не должно вызывать подозрений.
Реморы хватило только на то, чтобы кивнуть. Она и сама не желала сейчас никаких бесед, тем более, с предателями.
*
Ферингрей вернулся под вечер, когда за окном уже начали спускаться сумерки, а Ремора успела выплакать все слезы, что в ней были. Принцесса распахнула перед ним дверь, совершенно не заботясь о том, что лицо ее опухло, глаза раскраснелись, а волосы растрепались. Большего от нее они все равно не получат.
Капитан зажег свечу и устроился на стуле возле окна, закинув ногу на ногу.
— Вы плакали, Ваше Высочество? — Равнодушным тоном поинтересовался он.
— Что же вы, капитан? — Поморщилась принцесса, — Прекратите звать меня “высочеством”. Зовите собачонкой, а как ваш новый командир.
— Он не должен был оскорблять вас.
— Вы пришли сюда извиняться за него? — Хмыкнула Ремора, — Если так, то не утруждайтесь. Не смею вас задерживать.
Капитан поднял на нее серые глаза:
— Вы можете рассчитывать на мою помощь. Я присягал на верность вашему брату, а не этому торгашу.
— Вот как? И где же была ваша верность, когда “этот торгаш” захватывал столицу?
— Моих людей попросту перебили бы, окажи они сопротивление, — Поспешил оправдаться Ферингрей, — Силы мятежников превосходили королевскую стражу в несколько раз.
— А городская гвардия? — Уже задав этот вопрос, Ремора вдруг поняла, что вновь подводит разговор к Эйдену.
Она заметила, как помрачнело его лицо при упоминании гвардии. Ремора надеялась когда-нибудь узнать причину взаимной антипатии Ферингрея и Эйдена.
— Граф Интлер… был не готов командовать сражением. И я принял решение за него. Решение сдать город мятежникам.
Он потупил голову, избегая смотреть Реморе в глаза.
— Что с Эйденом? — Кажется, в сотый раз спросила принцесса, — Где он?
— Насколько мне известно, он находится в особняке Вивер. Под стражей. Мы лично не встречались, но я слышал, что он чем-то болен.
— Мне необходимо встретиться с ним. Как можно скорее.
— Ваше Высочество, — Заглянул ей в глаза капитан, — Боюсь, это невозможно. За вами могут следить…
— Я должна знать, что с ним, — Ремора почувствовала, что непрошенная слеза вновь катится по щеке.
— Нет, — Покачал головой Ферингрей, — Это слишком рискованно.
Теперь, когда самые страшные ее опасения подтвердились, Ремора поняла, что уже ничего не боится.
— Вы думаете, мне есть, что терять? — Усмехнулась она, — У меня нет ни войска, ни сильных союзников. Только он.
— Вы заблуждаетесь, — Возразил капитан, — Еще у вас есть брат. Нет, не Тейвон Кастиллон — Джеррет Флетчер. И я готов дать голову на отсечение — он уже направляется сюда. С войском и оружием.
Ремора хотела усмехнуться, но не смогла. Оставшись на несколько часов наедине с собой, она успела обдумать все возможные варианты развития событий и прийти к выводу, что сейчас Кирации — а в особенности Анкалену — действительно был нужен не политик в лице Тейвона, а воин. И только Джеррет может поставить на место распоясавшегося Лукеллеса с его крысами. Вот только хватит ли у него сил?
Его корабли заметят издалека и даже не пустят в город, если адмирал не придумает способ, как сюда попасть. В том, что хитрости у Джеррета хватит, Ремора не сомневалась, но в достатке ли у него осторожности? Ветувьяр Тейвона отважен, но временами безумен и поистине непредсказуем. Да и как можно выставить моряков против конницы? Это казалось бредом сумасшедшего.
— Но теперь вы — заложница коменданта, — Спустя некоторое время продолжил Ферингрей, — Не осложняйте ситуацию еще больше.
— Не думала, что вы столь жестоки, капитан, — Склонила голову Ремора. За встречу с Эйденом она разорвала бы глотку чудовищу, а уж спор с Ферингреем для нее был и вовсе пустяком.
Принцесса считала себя умной женщиной и всю жизнь пыталась поступать, руководствуясь разумом, а не сердцем. Но куда привел ее этот разум? Все вокруг все равно считали ее слабой и глупой, только лишь потому, что она носила юбку.
Читая письмо Калисты, она неожиданно поняла кое-что важное — у нее действительно было то, о чем ее ветувьяр не могла даже мечтать — Ремора любила и была любимой. Да, ее история не из песни и не из легенды, но она осязаема и реальна. И ради того, кем был для нее Эйден, Ремора была готова на все. Принцесса не любила выставлять свои чувства напоказ — она была вспыльчива и холодна, могла отослать его прочь и избегать встреч, но сейчас ей было необходимо дать Эйдену знать, что все это время она заслуживала его любви.
— Я могу больше никогда не увидеть его, — Не до конца понимая, что она произносит это вслух, выговорила принцесса.
Ферингрей сдержал какую-то эмоцию, которая явно собиралась вылезти наружу, и лицо его приняло отстраненное натянутое выражение:
— Не пытайтесь давить на мою жалость. Я не поддаюсь. Даже женщинам.
Он избегал смотреть Реморе в глаза, но принцесса уже решилась идти до конца:
— Вы ненавидите его. Я знаю. Но не знаю, за что…
Когда капитан поднял глаза, он показался ей совершенно другим человеком. В нем не было того безупречного офицера, которым Ферингрей казался с первого дня своей службы.
— Вы полюбили не того человека, Ваше Высочество, — Он словно сражался с собственным языком, заставляя его выговаривать слова, — Он кажется вам благородным рыцарем, но на деле… у него нет чести. Его отец, конечно, быстро замял эту историю, но стереть мне память он был не в силах.
— Что у вас с ним произошло?
— Не с ним, не с Эйденом. Но с его молчаливого согласия.
Ферингрей потер переносицу и сцепил пальцы в замок, потупив взгляд. Продолжал он отрывисто и сухо, словно отчитываясь перед командиром:
— Дело в его брате. Клавере Интлере.
— Он погиб на дуэли четырнадцать лет назад, — Вспомнила Ремора, медленно догадываясь, к чему ведет капитан.
— Все верно. Это я его убил. Кровь за кровь, как сказать. Эйден был на той дуэли секундантом с его стороны. Он подтверждал, что между Эррис и его братцем ничего не было.
— Эррис?
— Эррис Ферингрей. Моя сестра. Она любила эту мразь больше жизни, но разве захочет старший сын графа жениться на дочери мелкого землевладельца из провинции? Я говорил ей, что она совершает ошибку. А когда она пришла ко мне в слезах и с бастардом в животе, я даже накричал на не. Может, и я отчасти виноват в ее смерти… Но я не заставлял ее идти унижаться перед этим уродом.
— И что Клавер? — Не без подлинного интереса спросила Ремора.
— Он убил ее. Я знаю это наверняка, потому что их конюх видел, как слуга на заднем дворе закопал тело девицы. Но что значит мое слово против слова графского сына? Двух сыновей… Мне не оставалось ничего, кроме поединка. И правда оказалась на моей стороне.
— Эйден мог не знать… — Растерянно заявила Ремора, — Он бы не поступил так.
— Но все же поступил. Он всегда был слаб.
Ремора знала, что не сможет переубедить его. О той дуэли она еще поговорит с Эйденом, если выпадет такая возможность, но пока принцесса все еще не оставляла попыток достучаться до капитана.
— Чарльз, — Она не заметила, как назвала его по имени, — Вы хоть раз в жизни любили?
— На свете нет людей, заслуживающих любви, — Бросил он.
— А как же ваша сестра? Она ее тоже, получается, не заслуживала?
— Эррис была дурой. За это и поплатилась, — Он поднялся на ноги и поспешно прошел к двери.
Пробила ли Ремора его броню? Чиркнула ли мечом по грубой стали? Оставалось только надеяться.
— Если в вас есть хоть капля жалости… — Взмолилась Ремора перед тем, как Ферингрей распахнул дверь.
Даже не обернувшись, он вышел, вновь оставив принцессу наедине с собственной ничтожностью.
*
Ученик корабельного лекаря Сэвил, под маской которого скрывалась эделосская беглянка Селин, в экипаже пузатого рыбацкого судна не то чтобы и не прижился, но и своим не был. Большинство моряков странно косились на нее, принимая то ли за слабоумного, то ли за ребенка, а те, кто и воспринимал как-то всерьез, в один голос пытались научить ее уму-разуму.
Больше всех Селин раздражал этот болтливый повар, на которого Флетчер просил не обращать внимания. Он казался глупым и навязчивым, но главное — постоянно норовил заставить ее впихнуть в себя побольше еды, словно от этого ему станет легче жить на свете.
Чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, ей пришлось жить в общей каюте с другими моряками, но и те постоянно цеплялись к ней, талдыча что-то на своем языке. Единственной защитой от них стал Атвин, который, видимо, перетягивал их язвительные шуточки на себя.
Юноша помогал Селин во всем, и девушка понимала, что без него ей было бы намного тяжелее. То, как они научились общаться без слов, тоже казалось странным, но почему-то забавляло ее, словно было игрой, которая продолжалась уже много дней.
И все же главной ее отдушиной стало предложение Флетчера и последовавшие за ним уроки. Очевидно, рыжему адмиралу тоже было нечем заняться в плавании, раз он решил научить ее своему языку. Они занимались где-то по часу каждый день, и поначалу Селин очень боялась чем-то прогневить своего наставника — задать вопрос или попросить объяснить еще раз. Потом страх постепенно начал уходить, и тогда дело пошло на лад — спустя неделю девушка уже знала весь алфавит и могла худо-бедно нацарапать пару слов на кирацийском.
Говорить она училась еще и с Атвином — парень показывал ей предметы и называл, как их имена звучат на его языке. Селин старательно повторяла чуждую слуху речь, а моряк улыбался, когда она делала ошибку, и хвалил ее, когда девушка оказывалась особенно успешна. Постепенно и ее ухо, и ее язык привыкли к звукам кирацийской речи, хотя узнать нужно было еще очень и очень многое.
На закате очередного дня их неспешного плавания Селин сидела на краю деревянного ящика, что стоял прямо на палубе, и болтала в воздухе босыми ногами. Теплый соленый ветерок обдувал ее лицо и стянутые в хвост волосы. Сейчас девушке казалось, что настоящая осень никогда не наступит, а это мгновение — такое тихое и спокойное — не закончится.
— Мо-о-о-ре, — Растягивая каждый звук, говорила она Атвину, — Во-о-о-лны.
Парень сидел рядом прямо на досках палубы, не сводя с нее восторженных глаз. Внимание Атвина, конечно, было приятно Селин, но иногда ей казалось, что юноша смеет на что-то надеяться…
Ей нравился Атвин — он явно был хорошим, добрым человеком и верным другом, но воспринимать его так, как женщине стоило бы воспринимать мужчину, у нее не получалось. Селин боялась показать это и тем самым разбить юноше сердце, но она знала, что однажды настанет момент, когда ей придется обозначить эту границу между ними. Скорее всего, с тех пор они больше не увидятся, и всю оставшуюся жизнь девушка будет чувствовать себя виноватой. Что ж, она и без того совершила много ошибок — пусть на ней будет еще один грех.
— Ты молодец, — Четко, чтобы она непременно поняла, проговорил Атвин на кирацийском. Ветер играл его растрепавшимися кудрями, они хлестали по бычьей шее и широченным плечам, на которых едва не лопалась простая льняная рубаха. Селин в очередной раз спросила себя — сколько силищи скрывалось в этом добродушном парне? Смог бы он побороть камарила? — Очень хорошо.
Селин улыбнулась — как раз в тот момент, когда неподалеку послышались шаги.
Он появился словно из ниоткуда, и Атвин тут же вскочил на ноги, встав навытяжку перед своим командиром. Адмирал Флетчер — достаточно высокий для мужчины — был едва ли не на голову ниже Атвина и выглядел рядом с ним совсем маленьким и тонким, как молодое деревце рядом с вековым дубом.
Адмирал не обратил на юношу никакого внимания — глаза его смотрели только на Селин, мгновенно смутившуюся от этого взгляда.
— Готовы? — Спросил он на эделосском.
Застенчиво кивнув, Селин послушно поднялась и последовала за Флетчером в адмиральскую каюту, откуда он выжил капитана этого судна — противного и крикливого человека с колкими маленькими глазками.
Закрыв за ними дверь, Флетчер зажег свечу и расположился в своем кресле, водрузив длинные ноги в сапогах прямо на капитанский стол. Селин заняла положенное ей место в кресле напротив, сложила руки на коленях и задумчиво уставилась на свои ногти, ожидая сегодняшнего задания.
— Селин, научитесь уже смотреть людям в глаза, — Недовольно заметил Флетчер.
Исправляя свою ошибку, девушка медленно подняла на него взгляд и заметила на длинном лице довольную улыбку.
— Вот, так гораздо лучше, — Мягко добавил он.
Рука его легла на столешницу и принялась отстукивать легкий ритм.
— Берите книгу, — Флетчер перешел на кирацийский. Эту фразу Селин хорошо знала.
Она потянулась за небольшим томиком в коричневом кожаном переплете, что лежал сверху стопки с книгами. Закладкой им служило маленькое черное перо, непонятно откуда взявшееся. Открыв нужную страницу, Селин погладила пальцами исполосованный чернильными строками старый пергамент и начала читать:
— Серд-це в во-дах оке-а-на ро-зой крас-ной за-цве-ло… В вих-рях с-си-не-го ту-ма-на м-не тво-е ли-цо взо-шло… Ша-лят…
— Жалят, — Поправил ее Флетчер, — Там будет звук “ж” — “Жалят острыми шипами душу мне твои слова…” Давайте, последнюю строку. Почетче.
— К-как бы м-не на-зад вер-нуть-ся, про-бу-дить-ся о-то сна, — Гордо завершила четверостишие Селин. Стихи казались красивыми, хотя девушка понимала только около половины их смысла. Внезапно ее обуяло несвойственное ей любопытство, и она спросила на эделосском, — А вы знаете эти стихи наизусть?
— Мой учитель словесности был жесток со мной, — Сообщил Флетчер, — Поэтому да, знаю. Большую часть.
— Эти стихи красивые, — Несмело пискнула Селин.
— Вряд ли, — Пожал плечами адмирал, — Они просты, как белый день. Даже мои юношеские поэтические потуги, кажется, были оригинальней.
— Вы писали стихи? — Удивилась девушка.
Поджав тонкие губы, Флетчер рассмеялся. В простой рыбацкой одежде — льняной рубахе, грубых широких штанах и низких сапогах с просторным голенищем — даже он не казался таким уж утонченным и аристократичным, но вместе с тем в нем появилось что-то мужественное и сильное, чего Селин раньше не замечала.
— А разве в юности этим занимаются не все? — Нахмурился он, — Когда ты молод и влюблен, так и тянет марать бумагу всякой ерундой. Уверяю, Атвин тоже царапает что-то про вас…
Эти слова ударили так неожиданно, что кровь резко прилила к лицу Селин, а смущение вновь заставило ее опустить глаза вниз. Откуда он знает?
— Ему не стоит этого делать, — Выдавила девушка, понимая, что отпираться бесполезно — Флетчер не слепой, чтобы не замечать, как смотрит на нее его подчиненный.
— Почему же? — Усмехнулся адмирал, — Ваше сердце отдано другому?
Этот вопрос прижал ее к стене. Селин подняла глаза и посмотрела в лицо адмиралу. Что она должна ему сказать? Почему Атвин ей не мил? Она и сама не знала.
А потом вдруг поняла. Это осознание кольнуло ее так резко, так больно и в то же время приятно, что девушка опешила — наверное, от неожиданности этой простой истины и собственного безумия.
Что есть любовь? Если это то самое сбивчивое, волнительное и странное чувство, которому невозможно дать разумного названия, то самое, что ощущали ее родители когда-то давно, когда мама еще была здорова, а отец не пил, то самое, которое Селин и не надеялась встретить в своей жизни, то она уже его испытывала. Прямо сейчас и несколько раньше — только тогда, когда смотрела на адмирала Кирации Джеррета Флетчера.
Это ведь и есть то, что должна чувствовать женщина к мужчине?
Нет, это не могло быть правдой. Селин опустила глаза, надеясь, что сердцебиение восстановится быстро. Это все бред, наваждение, выдумка. Ну какой еще Флетчер? Он ведь и вовсе ее враг, он кирациец!
— Не хотите говорить, — Ответил сам себе адмирал, — Что ж, дело ваше. Только прошу — не разбивайте сердце моему адъютанту, он гораздо более хрупок внутри, чем снаружи.
— Его сердце будет в целости, — Не поднимая глаз, отозвалась Селин.
“А вот мое..?” — спросила она саму себя.
Нужно поднять глаза и делать вид, что все в порядке. Это оказалось труднее, чем она думала, но в конце концов девушка все-таки посмотрела в глаза Флетчеру, изучая его, словно в первый раз.
Как же так вышло? В песнях и сказках любовь была другая, красивая и возвышенная, а здесь…
Перед ней сидел не красавец, не принц и не рыцарь. Просто добрый и храбрый человек, что вел себя с ней, как с благородной леди… Но в этом ли была загвоздка?
Нет, просто, таких, как он, единицы — в нем было что-то, чего Селин не встречала в других мужчинах. Своим видом он напоминал острый нож, но рядом с ним девушка ощущала себя в безопасности.
“Не красавец” — думала Селин и тут же пресекала себя — а скольких по-настоящему красивых мужчин она видела? Флетчер был не уродливей остальных — высок, строен, гладко выбрит. Да, он не был юн, как Атвин, но молодость его бушевала в самом своем расцвете и явно не собиралась уходить.
И все же на что ему Селин? Она ведь обыкновенная деревенская простушка без рода и племени, да и страшила, каких поискать… Девушке стало стыдно за саму себя.
“Наваждение” — твердила себе она. Видимо, ее разум настолько заскучал, что решил придумать какую-то глупость, чтобы ее развлечь.
— Еще читать? — Спросила она на кирацийском.
Не отрывая от нее пристального взгляда, Флетчер кивнул.