Мы пошли по центральной улице мимо красных рябин и белых берез. Светка взяла меня под руку, прижала мой локоть и заглядывает в лицо — жалеет меня. От ее жалости мне еще хуже стало, опять захотелось завыть, как собаке, на всю улицу… А тут еще свернули в переулок, а там около магазина стоит цистерна с пивом и эти самые (богодулами их у нас называют) толкутся. Они с восьми утра при любой погоде здесь дежурят. Стоят с кружками, обцеловывают кружки, как, наверно, своих детей никогда не целовали, жалуются друг другу, как им плохо, копейки считают, думают, что еще живы, сегодня еще выжили, думают, а сами на мертвецов похожи, некоторые даже землю не успели с себя отряхнуть… Видели их, наверно, в своих городах.
Я остановился, сказал Светке:
— Смотри, Светка! Запоминай! Нас этому в школе не учат.
Она не хочет смотреть, тащит меня:
— Ну их, Лёша! Пойдем!
А я вырвал руку и весь дрожу.
— Нет, ты мне скажи, откуда они берутся? У нас же в стране лучше, чем во всем мире, Светка! Как же так? Откуда их столько? На каждом углу, везде! Я хочу знать!
Она перепугалась.
— Я не знаю… Пойдем, пожалуйста.
Но я не ухожу.
— А может, мы тоже такими будем, Светка? Я такой же буду, да? Такой же, как эти?
— Лёшечка… Лёшечка… — она чуть не ревет и тянет меня.
А один в мятом плаще и мятой шляпе, в очках золотых подходит с кружкой.
— Что случилось, паренёк?
А я ему:
— Зачем вы пьёте? Зачем? Я хочу понять!
Он бровь задрал — удивился очень — и спросил вежливо:
— Конкретно я или все?
— Все вы! Все!
— Ну-у… — говорит. — Это вопрос обширный. Займите двадцать копеек, ребятишки.
Я бы занял ему, очкарику несчастному, да только Светка меня оттащила.
Я ее прогонял, говорю же, прогонял ее как мог, но она ни в какую, твердит: «Я помогу тебе дома прибраться» — и не отстает. Вошли в подъезд, а навстречу Сашка Жуков сбегает в кожаной куртке. «Звонил, — говорит, — звонил, никто не отвечает». И тоже увязался. Вошли ко мне.
Папа все так же спал на тахте, как я его оставил. Я дверь закрыл в комнату и повел их на кухню. Привел их на кухню, понимаете, где эти бутылки стояли на столе: две пустые и одна нераспечатанная, большая — вермут красный.
— Садитесь, — говорю.
Даже не говорю, а приказываю: «Садитесь!» Они переглянулись, ничего не понимают. Сели. Я бутылку взял, нож взял и сорвал пробку.
— Так! — говорю. — Где тут у нас чистые стаканы? Так! Вот они. Так! — И начинаю наливать.
Они вылупились на меня. А я наливаю. Светка испугалась, заверещала, любовь моя:
— Ты что, Лёшка? Ты что?! Нельзя!..
Меня озноб жуткий колотит. Прямо зуб на зуб не попадает.
— Им можно, а нам нельзя? — стучу зубами. — Нет уж! Я хочу знать, за что они это любят!
И в глазах темнеет, как подумаю, что мама там со своим огромным животом мечется по квартире, а папа лежит тут… лежит тут… Лежишь тут, да, папа? Плевать тебе на нас, да?
А Сашка расхрабрился:
— А чё в самом деле? Мой тоже закладывает будь здоров! Твой просто слабее моего. Мой может две бутылки водки выпить — и ни в одном глазу. Можно попробовать. Я уже пробовал. Ничё страшного.
Светка меня за руку схватила:
— Я не буду! И ты тоже не смей!
— Посмею!
— Не посмеешь!
— Посмею. Еще как посмею! Школу брошу. Курить начну. Пить стану. Грабить буду, поняла? Все посмею! Может, он тогда поймет. Может, это на него подействует. Не трогай меня!
— Я его разбужу! Разбужу!
— Разбуди попробуй! Добудись! Зарежу кого-нибудь, в тюрьму сяду, тогда он, может, проснется!..
Даже не помню, как выпил. Целый стакан. И Сашка полстакана.
Светка ахнула, запричитала:
— Вы же упадете сейчас! Вы же умрете, дураки! Ешьте что-нибудь! — К холодильнику бросилась.
— Ничего там нет, — говорю. — Не ищи. Хлеб один, поняла? У нас дома не закусывают. Мы только вино покупаем. А на еду уже не остается. Нам наплевать! Нам бы лишь вино было! Мы скоро вещи начнем продавать, поняла? А потом я буду пустые бутылки на помойках собирать, как дядя Вася-богодул, знаешь такого?
— Что ты, Лёшка, говоришь! Я тебя боюсь. Ты как сумасшедший. Я лучше уйду.
А я зубами все лязгаю.
— Уходи, уходи! Мне никого не надо. Я сейчас напьюсь и с ним в обнимку лягу, поняла?
— Ударило! — закричал Сашка. — Вот сюда! — Показывает лоб. — Ого как! Ха! Смешно. А тебе ударило?
— Нет еще. Нет еще, Сашка, — говорю. — Я еще не понял, Сашка, за что они эту подлюгу, вот эту любят! — И бутылкой стукнул об стол.