Каждый в Болхейме был до глубины души потрясён не столько пугающим, сколько шокирующим событием, произошедшим с семьей Гальего. Барон Олус был убит на охоте, а его младшему сыну лишь чудом удалось избежать участи отца; он спасся и отныне разделяет скорбь вместе с братом. По крайней мере, так говорит люд, однако мы имеем веские доводы, которые открывают свет на настоящее положение вещей. Не всё было так, как могло показаться на первый взгляд. И чтобы увидеть это, нам предстоит взглянуть на ситуацию со стороны той персоны, что денно и нощно следила за развитием событий. Итак, уважаемый читатель, прошу любить и жаловать: Ворон.
Он был олицетворением невзрачности, всего лишь человек из толпы, на которого вряд ли обратят внимание скучающие баронессы, столпившиеся рядом с надгробием покойника, держащие своих мужей под руку; сегодня им выдалась возможность блеснуть своим туалетом. Право, место они выбрали совсем не подходящее этим нуждам, и те немногие ремесленники, честные работники, разделяющие в толпе мнимое горе, пришедшие по приглашению сына покойного, вместе с ними ожидали окончания столь неприятного мероприятия.
Некто говорил: Что за беда! Моего дядю тоже загрызли во время охоты! А ведь он был важным человеком при дворе Мордекайзера! И никто, никто не спохватился изловить эту нечисть, заполняемую родные леса. Может быть, теперь, когда господин Олус погиб, кто-нибудь да обратит внимание на опасность, обитающую в лесу.; его яро поддерживали, однако сохраняли приличия и отдавали честь покойнику.
Ворон видел их насквозь; души, наполненные скукой, умирающие от душного солнца, липкими лучами ложащегося на головы стоящих. Он будто бы созерцал столпотворение неучей, ожидающих, пока стоящий пред надгробием святой отец зачитает им слова Святой Кейл, кровью божественной написанные на куске пергамента. И не было им интересно, ведь что такое чья бы то ни было жизнь в наших реалиях? Не более чем песчинка на бесконечном пляжном просторе; капля воды в море; травинка на лугу. Ворон понимал это слишком хорошо, ибо отринул само понятие смерти, стал тем, кто смог вернуться из удушливых объятий Тёмной госпожи, смакуя её хладный поцелуй.
Он затерялся в толпе и, как было указано ранее, был не более чем тенью баронов, шальным ветром, играющим с перьями в шапках деревенщины; поступь его была легка, а облачение закрывало всё тело, представляя собой тёмный плащ с длинным воротом и бриджи на несколько размеров больше, дабы те висели, скрывая всё нужное. И вот он проходит мимо малышки Антуанетты, стоящей рядом с отцом-кузнецом; минует толпу живописцев, скульпторов, одним словом, тех личностей, что каждый день размышляют о том, кто они: бездельники аль творцы?
Опустим подробности речи святого отца и переместим внимание на младшего сына покойного барона; взгляд его был невозмутим, в глазах застыло, что угодно, но только не печаль. Он глядел на надгробие со смесью плохо скрываемой радости и мечтательности, теряя свои мысли в тундре будущих побед. Юноша был обручен, получил наследство от отца и, как было сказано ранее, имел большие планы на эти финансы. Ворон знал о небольшом секрете, что разделяют Гэвиус и Витус; первый подговорил второго убить отца, и тот без задней мысли сделал это. Заметим, однако, Гальего-младшего на кладбище не оказалось; это заставило Ворона забеспокоиться о своей миссии, ведь явился он сюда лишь ради встречи с одним из братьев.
Ему не требовалось говорить с ним, лишь впить свой взгляд в спину и неустанно следить за каждым движением; это было смыслом его жизни. Оное обусловливалось корыстными надеждами, о которых мы расскажем чуть позднее. Ворон знал большинство собравшихся, среди которых можно было заметить маэстро Патриция, нетвёрдо шатающегося на ногах. Он долгое время провёл, наблюдая за окружением Витуса, и мог смело заявить, что каждый из присутствующих относился к барону не самым положительным образом. Ведь это просто старик; пожилой ханжа, чье состояние даже после смерти купило ему проводы с толпой и дальнейшим застольем. Будь он человеком, что называется, из народа, тем самым мальчуганом, работающим в таверне за кусок хлеба и стакан молока; знавал бы он тяжкий труд каменщика, трудящегося за несколько динаров в неделю, без сомнений, его могилка была бы не здесь, на кладбище, а где-нибудь на окраине и в скором времени заросла бы плющом.
Мысли эти порывом ветра заставили Ворона предаться ностальгии.
***
Ишталь был настоящем раем для любого лесника или желающего скрыться кутузника. Места те были сплошь и рядом усеяны многообразием растений, начиная от кустарников ежевики и заканчивая величественными дубами, чьи ветки, подобно Атланту держали на себе миры — птичьи гнезда, в которых птенцы дожидались своих родителей. А те летали по чистому небосводу, замечая скопления стад оленей и их брачные игры; пролетали через журчащие ручейки и, усаживаясь на девственные полянки, добывали червей, чья жизнь коротка, а судьба ничтожна.
Проходи в лесах Ишталя путник, сверни он с тропы, что ведёт в гору, непременно добрался бы до места, населенного существами странными, что называется, волшебными. Но то были не фейи, крадущие детей; не кровожадные гули и даже не лесные нимфы. Обитала в тех местах счастливая семья, насчитывающая три головы: отец, мать и сын. Сынишку называли Аполо то ли в честь Демасийского героя Аполиона Выносливого, а может быть, по иным причинам.
Но поглядите на него, ставлю свою кружку с мёдом, что родители сообщили нам неполное имя своего отпрыска, ибо это по первому впечатлению был не Аполо, а Аполлон! Статный мальчуган, не больше десяти лет отроду со свисающими, точно лапти, ушами; высотой он достигал двух метров, и был по грудь отцу, чей рост ровно на один метр превосходил сына. Он часто говорил: Ну ты и малыш. Смотри, как бы я на тебя не наступил. А после заливался хохотом, игнорируя тычки Аполо, который страх как терпеть не мог шутки про себя!
Однако может показаться, что мы отклонились от данной темы, но это не так. Семья, живущая в том лесу, в землях Ишталя, вела размеренный быт и пропитание добывала посредством охоты и выращиванием овощей. Прошу не серчать, уважаемый читатель, мы медленно, но верно подводим историю к отправной точке, ибо не узнай Вы мелочи о малыше Аполо, не сможете всесторонне глядеть на ситуацию.
Итак, семья жила себе спокойно, однако, как всем известно, лёгкая жизнь — признак тяжёлых испытаний, что подобно граду станут сыпаться на голову счастливцу, глупо улыбающемуся солнцу. Эту истину ещё предстоит узнать Аполо, а сейчас он собирает ягоды для будущего напитка, название которого сказитель запамятовал. Ладони мальчика ловко срывают ягоды: одна, вторая, четвёртая; третья оказалась очень сладкая и манящей росинкой, так и призывала отправить себя в рот.
Стоило Аполо наполнить корзинку, как тут же послышался голос: чужой, не принадлежащий этому месту. Он что-то говорил, однако мальчик не смог разобраться, что именно, но ведомый тем детским любопытством, что так часто создаёт проблемы, двинулся на звук. Не пройдя и ста шагов, лесной мальчик наткнулся на картину ужасную, страшную, остающуюся в памяти как ночной кошмар; он глядел на сцену убийства.
На поляне стоял некто, держащий копьё; по строению тела можно было предположить, что это была женщина, чьи волосы гладью водопада опускались на плечи; на лице была маска Волчицы с горящими глазами, чьи огоньки во тьме можно было принять за светлячков. Под сталью её покоилась плоть убитого: то был охотник, если судить по шляпе с пером; одежда рваная, щиколотки грязные, видимо, ремесло его погубило, сделав из хищника жертву.
Стоило Аполо моргнуть, как тут же неизвестный убийца скрылся; жертва его издала последний вздох. Напуганный таким развитием событий, он бегло поднял корзинку и что было сил побежал домой к крепкому плечу отца и нежным ладоням матери. Ну же, скорее утешьте бедное дитя! Скажите, что всё увиденное не более чем сон, страшный кошмар, приходящий к детям из-за отправленной в рот третьей ягодки. Но то была истина, та самая ужасная и неподкупная правда олицетворения мира: существо убивает существо, и истинное счастье, если дело обстоит в самообороне.
Аполо казалось, что за ним гонится та самая женщина с копьём; вот-вот и он упадёт под тяжестью стали, любопытством свержённый своим. Но время идёт, дыхание сбивается, а ноги приводят в знакомый дом. Из леса на него глядит нечто, оно дикое в своей природе, но наделено волей творить и желанием убивать; даром наделять и отнимать, двумя словами — оно живое. Взгляд его следит за мальцом, что стал свидетелем столь неприятной сцены, но он об этом не знал, а потому быстро поставил наполненную ягодами корзину на землю и скрылся в крепкой лачуге.
Следует отступить от ужасных событий, произошедших с мальчиком и уделить внимания саду лесной семьи. О, то истинная услада для глаз! Он был не только красив, но и полезен; женские руки были частыми гостями в этом месте, где земля отличалась плодородием посредством усердия, а заборчик будто бы охранял этот маленький рай, в котором каждый вечер женщина, мать Аполо, проводила время, созерцая бесконечную пустоту, то бишь глядя на небо и звёзды; они смотрели в ответ.
Отец мальчика был дома, но прошу, не спешите с выводами. Скорее всего, вы подумали, что молодой мужчина в расцвете сил, имеющий крепкое телосложение и слегка вытянутую мордочку (сказитель плохо помнит события тех дней в силу возраста, потому нарекает увиденное своими именами), попросту бьёт баклуши! Но что за невежество! А как же молодая семья, вы поглядите: мать кухарит, ребёнок приносит ягоды, а отец— истинно бездельник!
Вышеуказанные строки могут принадлежать лицам, не знакомым с бытом семьи, а потому мы имеем счастье разрушить это мнение и представить Барса — главу семейства, любящего охотиться по ночам. Он уходил, как только солнце пряталось за горизонт, и возвращался с тушей оленя аль волка ранним утром. Это был настоящий добытчик, пример для всех и каждого.
Он любил своего сына той самой любовью, что невозможно выразить словами; легче промолчать, ибо, как известно, поступки имеют бо́льшую ценность, нежели слова. И вот однажды Барс подозвал своего сынишку, случилось это во время охоты в пруду — бойся, рыба, малыш Аполо идёт по вашу душу! Мужчина намеревался объявить сыну о своём решении отправить его обучаться ремесленному искусству в Шуриму; неважно, какому, мальчику нужен был социум.
— Но, отец, я не могу…
— В этой жизнь, мой малыш возможно всё!
Дальнейший диалог был слишком скуден на интересные моменты, поэтому мы не берёмся его приводить, однако подводим итог: сын наотрез отказался покидать родные места, а его отец был зол из-за этого, будто бы барон, что лишился двух тысяч динаров. Но ссора была невозможна из-за излишне нежного характера Барса, который имел дурную привычку нести в своём сердце обиды, а они, как всем известно, отравляют душу и портят настроения. Вот и вышло: настроение стара и млада было испорчено, в то время как Аполо принял решение отправляться домой.
Тут же следует сделать отступление и порассуждать о вещах важных, предсказанных Провидением или иным, нам невидимым существом, может быть, сущностью… Каждый из нас сталкивался с барьером, представляющим собой крах всех планов и разрушение привычного бытия. Это случается внезапно, чаще всего являясь в обличии ничего не значащей мелочи, будь то пожилая старушка или же незапертая дверь в опочивальню. В этой истории имеет место быть момент, названный нами не чем иным, как глобальным невезением, ибо иначе это не назовёшь. Когда жизнь протекает своим чередом, точно журчащий ручеёк, радующий своей чистой водой, ты и не задумываешься о том, что рано или поздно в этот ручеёк придёт самое страшное из существ, главный хищник дикой природы — человек, держа в руках копьё, и станет яростными ударами рушить твой мир, излавливая подводных обитателей. Им руководит голод, но кто дал ему право рушить этот мир? Мир маленького мальчика, что по несчастью стал свидетелем кошмарной сцены и обрёк своих родителей на незавидную участь. Ткачи, верно, сошли с ума, ибо напутали свои нити, сплетая судьбы существ, а может быть, они, наоборот, исправляли давнюю оплошность? Пожалуй, вернёмся к Аполо и его ссоре с отцом.
Мальчик возвращался домой, и сердце его объяло волнение; это то самое чувство, когда ты ощущаешь будто бы некой скрытой чакрой предстоящее несчастье, но не можешь ничего делать, являясь листиком в журчащем пруду — потоке жизни. Стоило Аполо добраться до лачуги, как тут же он увидел настежь распахнутую дверь и перевёрнутое ведро с ягодами; землю украшало красное месиво — некто растоптал труды юнца.
Он с ловкостью змеи пробрался к дырке в стене и, приложившись лицом к деревянной доске, стал наблюдать. Внутри было многолюдно, намного больше, чем мог вместить малый домик; мать Аполо опустилась на колени, лицо её выражало боевой настрой, однако глаза были низко опущены, что показывало страх женщины. Перед ней стояли четверо и все в масках, с пылающими очами, чьи всполохи гипнотизировали, увлекали в сказочную прострацию. Ворон, Волчица, Овечка и Медведь — все они были разные, но их роднили цели, что на сей момент малышу Аполо были незнакомы.
— Где он? — уверенным тоном задал вопрос тот, что носил маску Ворона.
— А ну отвечай! — вмешалась Волчица, выступая вперёд, как бы показывая этим свою важность, что была мнима в квадрате напарников.
— Не смейте трогать его! Он вам ничего не должен, он вас…
Удар. Хлёсткий шлепок от существа в маске волчицы, сделанный тыльной стороной ладони и попавший по щеке женщины, заставивший её пасть ещё ниже, под ноги говорящих. А те обступили её, точно стража бедняка, что не может встать и создаёт проблемы проходящим. Вопрос был повторен, но на этот раз хозяйка дома молчала, сжав губы замком, но это было плохой тактикой, и в следующую секунду копьё, уже знакомое Аполо, пронзило лежавшую женщину; брызги крови окрасили Волчью маску, растекаясь по древесине.
— Нет! — вскрикнул мальчик, не в силах удержать крик, кажется, вырывающийся из самого нутра.
Конечно, стоящие внутри здания услышали его; одна из них, Овечка, ринулась в атаку, будто бы почувствовала кровь раненой добычи, за которой ведётся охота. Впрочем, так и было, но об этом нам предстоит узнать чуть позднее, сейчас же мы не можем ничего, лишь наблюдать за тем, как бежит мальчик, спотыкаясь и падая, вставая и снова встречаясь с землёй.
Он кубарем скатился по небольшому склону, а после был прижат к земле преследователем. Морда его склонилась над мальчиком, из ноздрей вырывался обжигающий пар; из пасти лилась слюна, большими каплями падающая на торс жертвы. В одночасье округу пронзил крик, а после отец явился на помощь отпрыску, топором пробив голову нападающего; крови не было, лишь сдавленный крик и секундная агония, вмещающая в себе удивление и злобу; Волчица пала ниц, свержённая сталью Барса.
— Отец! Они убили маму! Они убили…
— Аполо! Сейчас же беги, убегай от…
Он не успел договорить, стрела пронзило его сердце, вырывая из груди. То было зрелище не для слабонервных, и мы признаёмся, что увидь подобное, не сумели бы скрыть паники и, возможно, даже свалились без сознаний. Аполо также разделял с нами подобные эмоции, а потому с криком поднялся и ринулся вперёд, продолжая бессмысленный побег от угрожающей опасности.
Ничто не даёт столько сил, сколько дыхание смерти. Перед лицом неизбежного следует осознание, после торг и наконец принятие. Мальчишка был во второй стадии, крича, вопя и убегая. Не отдам свою жизнь, не умру, не дамся! Он бежал, как бежит дичь, гонимая стаей волков, в данном случае вечными охотниками. Есть шанс, жива надежда! — твердило подсознание; всё кончено, палач занёс сталь для удара — говорила действительность.
Перед лицом застыл образ матери и улыбка отца, крепко сжимающего топор; он собрался стоять до последнего, однако удар недруга был слишком жесток, как и страшный рок судьбы, опустившийся на эту семью. Аполо бежал задыхаясь, летел подобно ветру, не останавливаясь ни на секунду. Падения стали чаще, грудь разрывалась от нехватки кислорода; ещё немного, и он упадёт, смиренно принимая судьбу. Стоило подумать об этом, как тут же плечо пронзила боль, а тело встретилось с землёй. Стрела, пущенная уже знакомым убийцей, всегда находит цель.
Мальчик повалился на землю; последнее, что он видел, маску Овечки; всполохи её глаз пророчили кончину, то был момент увядания, когда душа отправляется к создателю. Она стояла оперевшись на исполинский лук и глядела, как он угасает подобно углю, что давно не встречал огня. И то была правда, тепло покидало грудь маленького Аполо, холод пронзал тело. Удар. Брызги крови. Жизнь, оказывается, бывает скоротечна.
***
Ворон будто бы очнулся; он стал озираться по сторонам, наблюдая, как множественная толпа превращается в небольшие скопления людей, явно знающих друг друга и желающих обсудить кончину барона. Гэвиус затерялся в то же толпе, Патриций покинул сие мероприятие, а Витус…
Где же отпрыск Овечки? Надо же, я вспоминаю такую ерунду… Неужели моё сердце познало сентиментальность? Я долгие годы по приказу Матери убивал детей Вечных охотников, тех идиотов, думающих, что могут скрыться от взора Прародительницы, а после становятся не более чем ресурсом, удобрением для грядок. Но это не так, и ты, Витус, о, и ты бы уже давно был бы мёртв, не желай я использовать тебя для своих планов. Моих планов… Как банально звучит…
Мы уже упоминали, что Ворон желает использовать Витуса для своих планов, но о них не сказали ни слова. Что ж, увы, время для этого ещё не пришло, а вот покидать кладбище пора бы. Вечный охотник поправил воротник, медленным шагом направляясь к выходу. За множество лет охоты, непрекращающихся убийств, большинство их из которых можно было именовать как разбой, сердце этого существа превратилось в камень, точно Кассиопея глянула на него своим слепящим взором. Он уже давно ничего не чувствовал и никого не жалел; в своей вечной жизни Ворон медленно сходил с ума, осознавая, что лишь Витус может даровать ему покой. Однако противоречие: мы упоминали, что не станем приводить цели Ворона касательно лесного мальчика, отпрыска Киндред; и тут же наше перо пишет в точности противоположные вещи. Следует заметить, что это лишь малая часть планов Ворона, не имеющая, что называется, опоры; мечтания без плоти; то же самое, что любовь без ближнего — всего лишь ветер.
Ты стал удивительной фигурой, Витус. Смог обзавестись подобием семьи и даже после этого не прекратил своих изысканий. Стремишься к свободе? Но что ты знаешь о свободе, что ты понимаешь о мире, где каждый готов вонзить в твою спину нож. Я прожил много лет, намного больше, чем каждый из присутствующих, и теперь задаюсь вопросом: что ты будешь делать, маленький барашек, оставленный один, окружённый кольями надежды: Овечка просит тебя остаться, учитель намеревается отправить в Шуриму, учёный зовёт в Демасию… Может быть, я просто завидую? Возможно, все мои мысли, слова и поступки продиктованы завистью и эгоизмом, из которого вытекает желание разрушить очередную жизнь?
— Нет, — сказал Ворон, поднимая глаза к высоко восходящему солнцу. — На этот раз я не стану вмешиваться. Играй, Витус, играй, и мы посмотрим, сможешь ли ты достигнуть моего счёта, пройти через то же, что и я. Может быть, тогда ты меня поймёшь. Может быть, вкусив горечь поражений, познав моменты отчаяний, ты научишься защищаться, и моя опека тебе больше не понадобится. Но ведь я вечен, и время твоё не отмерено, Витус, так что же нам мешает объединиться, стать одной сталью, несущей смерть? Пожалуй, время — лучший показатель твоей готовности, и сейчас оно говорит мне, что момент не настал.
Сейчас Ворон шёл по широкой дороге, губы его молча двигались: он вёл диалог с собой, той самой сущностью, что люди прозвали истинное Я. Оно на манер хорошего судьи, его невозможно подкупить; оно олицетворяет спящих, ведь беззащитно в своей сущности, и потому так больно слышать правду; каждое слово, будит это спящее создание, именуемое нами совестью.
Ворон заткнул этого невидимого собеседника и с порывом ветра устремился ввысь. Не туда, где солнце, но туда, где Витус. Встречи было не избежать…