Война никогда не меняется. Её жертвы: человеческие жизни, спалённые хаты, убитый скот и сломанные судьбы, — чудесным образом преобразуются во множественные награды на полке какого-нибудь бравого офицера, переставляющего деревянных солдатиков на военной карте. Мы не станем утверждать, что именно такой личностью был Патриций, потому как его история для нас — тёмный лес, куда отправляться бессмысленно, да и жутко. Да, жутко слышать про умирающих в агонии димасийских кметов, заживо сгорающих в своих хатках; ужасно представлять поле брани, заваленное трупами и ступающие по ним ноги новых мертвецов, которые будто бы не понимают, что их участь уже решена, держат в сердце глупую надежду, которую волнует очередной залп вражеских стрел. Об этом думал Патриций осматривая свою коллекцию наград стоящих на полке.
Ужасы бойни проносились перед его глазами, он абстрагировался от мира, предавшись рассуждению. Думал мужчина о Витусе и том пути, который он избрал для себя. Путешествия в Демасию — Демасию, с которой они закончили войну всего несколько лет тому назад! — было самым ужасным решением его ученика. С одной стороны он радовался любознательности Витуса, его нескончаемому энтузиазму рвущего поводок в сторону неизведанного, но с другой наставника беспокоила стезя, в которую медленно входил лесной мальчик; впервые за время знакомства он узнал в нём себя.
Когда-то давно, придя на службу в ноксианскую армию, Патриций был таким же любознательным, желающим изучить весь мир, захватить его в свои объятья и шаг за шагом придавать обсуждению. Но вместо света он принёс тьму, вместо лекарства — болезни, вместо жизни — смерть. Повторит ли Витус его путь? — оставалось загадкой.
Однажды мы услышали следующее изречение: Кого помянешь — того приманишь; пожалуй ещё никогда пожилая старушка сидящая на базаре, не была так права. Патриций думал о своём ученике, и вот он, явился будто по сигналу.
Послышались громкие стуки в дверь. В них читалась серьёзность, с которой палач берётся за работу; уверенность первооткрывателя, твердящего, что люди вскоре смогут покорить небеса. Мужчина слегка опешил, ведь привык к лёгкой робкости Витуса, особенно сильно проявляющейся в мелочах. Ответил, сев за кресло, надев улыбку:
— Да, войдите.
И он вошёл, быстро закрыв дверь и садясь в кресло напротив. Патриций глядел на своего ученика и не понимал, что же изменилось в Витусе? Понимание пришло с первыми словами:
— Я отправляюсь в Демасию.
Гнев крыльями стрекозы настигал Патриция, казалось, ещё секунда, и он перевернёт стол с грозными криками. Но вместо этого мужчина лишь откинулся назад и, взяв в руки перо, всячески старался не встречаться взглядами с Витусом. Подобное сейчас было крайне неуместно. Глаза человека, чьими предостережениями пренебрегли; советы отправили в отходную яму и, наплевательски отнеслись к доброй воле, не могли выражать ничего хорошего. В глазах Патриция читалась обида, злость, откровенная ярость; он ощущал предательство, будто бы застал любовника супруги на своём ложе. Прозвучали слова:
— Если на то воля твоя, езжай. Коль желаешь отправиться на виселицу…
— О чём ты говоришь, Патриций, к чему злословишь?
— О, как. Злословью значит… Ну-ну, поглядим, что ты скажешь, увидев шибеницы с висельниками, аккуратненько, вдоль дорог расставленные, — мужчина отложил перо, потянулся вперёд. — Знаешь, кто там висит, Витус? Понимаешь, кого там вешают?
— Очевидно… Злоумышленников и…
— Таких, как ты, Витус. Демасия — это не страна возможностей, это точное противопоставление Ионии, куда я тебе советовал отправляться. Подумать только! Вместо изучения флоры и фауны Ионских лесов, ты выбираешь вонючие города Демасии, где правит закон силы.
— В Ноксусе тот же закон, — легко парировал Витус.
— Вот именно, и ему всё равно, хвост у тебя аль уши, жабры на пятках или две гуськи. Пойми, Витус, в Демасии тебя повесят при первой же возможности! Им даже не нужно будет предъявлять тебе что либо. Ступишь на их границы — уже преступник!
— Ты пытаешься держать меня на поводке! — взревел Витус, подрываясь с места, возвышаясь над Патрицием, что даже при своём высоком росте был на голову ниже юноши, — Как мой "любимый" папаша! Не позволю!
Ох, Витус, сколько же в тебе огня. Способен ли этот факел дать свет тёмным душам? Возможно ли, что это пламя согреет нуждающихся, но не спалит их шаткую веру в светлое будущее? Чем заняты твои ладони, Витус, что ты сжимаешь: меч или свечу?
Эти вопросы следовало задать Патрицию, но он чувствовал себя последним идиотом, спорящим со слепым до правды, с глухим до истины. Возможно, если бы наставник проявил немного тактичности, ссоры удалось бы избежать, но как мы видим…
— Я не зверёк, которого можно держать у ног! Не псина, делающая, что ей велено. Я — Витус Гальего, я…
— Ещё одна жертва на Демасийской шибенице! Расскажешь это своему палачу!
Грозно взревев, Витус, пустился прочь, громко хлопнув дверью. Патриций в эту секунду упал в кресло, гнев заполонил его сердце: он будто бы разговаривал с ребёнком, стараясь спасти его от собственной глупости. Но, как сказал Инокентий Пшик в своём мемуаре, два раза прочитанном лесным мальчиком: Нет страшнее врага, чем глупец, ибо ему не нужно ничем руководствоваться: он наедине со своим безумием, и ему хорошо. Так, кто же мы такие, чтобы запрещать безумцам быть собой, отнимать у них то немногое счастье, что позволяет им глядеть в завтрашний день с надеждой?
Пока Патриций остужает пыл, нам следует пояснить всю дрянность ситуации и разъяснить детали минувшего диалога. В Ноксусе к вастаи и иным расам относятся терпимо, чаще всего используя, как рабов. Можно увидеть множество поро в клетках на Хворецком рынке, не составит труда приобрести привезённого из Ионии вастаи, за полтысячи ноксианских динаров. В Демасии же всё более жоще, там действует закон позволяющий всем и каждому истреблять тех, кто хоть немного отличается от человека. Витус намеревался отправится туда, где любой кмет с удовольствием отрубит ему голову, а после пойдёт получать вознаграждение и пристанет перед семьёй, как защитник!
— Вот дурак…
И историю этого дурака нам велено передать.
***
Каждый, кто был вхож в усадьбу Гальего, приглашался в гостиную, имеющую камин. Сейчас там горит огонь, а замест углей используются старые полотна с изображением главы семейства, почившего несколько дней тому назад. Гэвиус держал картину, изображающую его отца. Что же он чувствовал, глядя в глаза покойного Олуса? Судя по самодовольной улыбке — победу, замечая лёгкую печаль в глазах — сожаление. Вы никогда не узнаете, каково бывает без того или иного человека, пока он не покинет вас. Сейчас Гэвиус понял это как никогда: ему не хватало старого бурчание отца, его криков, адресованных прислуге, и пьяных выходок.
— И всё-таки, ты всё сделал верно…
Слова, брошенные в пустоту, словил Витус, появившись неждано-негаданно, точно призрак. Он зашёл в гостиную, удивившись множественным ящикам, нескольким сундукам…
— О, это вещи нашего отца. Я решил избавится от них: одежда — бедным, полотна и награды — в огонь.
Витус до сих пор хранил некую обиду по покойному барону, а потому ликовал в душе, наблюдая, как Гэвиус отправляет очередное полотно, изображающее отца в полном обмундировании, в камин. Возможно, через несколько лет он скажет, что это неправильно: нельзя предавать огню память о почивших близких, ведь это единственное, что осталось от их жизни. Но сейчас он смотрит с довольной улыбкой; огонь приковывает взгляд, и перед глазами всплывает кончина отца. Истошные вопли, удары, кровавое месиво…
— Ты, кажется, всё больше времени проводишь вне дома. Что-то изменилось? — задал вопрос Гэвиус, тоном предрекающим светские разговоры.
— Многое изменилось…
По опущенным глазам брата Гальего-старший понял, что сейчас станет счастливым обладателем новостей; хороших или плохих? — гадал мужчина. Витус топтался на месте, он желал кричать о своей поездке; сердце его ликовало открывающимся перспективам. Ведь, вот и он — билет в счастливое будущее, нужно только успеть, не упустить возможность.
— Я еду в Демасию, — выпалил Витус, будто это было нечто непристойное.
— Ну-у, раз такова твоя воля… Думаю нет ничего страшного в том, чтобы изучать окружающий мир. Ведь именно этого ты хотел, ради этого… — Гэвиус чуть было не сказал ради этого убил отца, но вовремя опомнился, — столько обучался. Знания не должны прозябать. Кто знает, возможно, ты — новый мастер кисти или гений пера. Путешествия всегда помогают…найти…себя. Да, именно так.
Витус слушал брата и в очередной раз убеждался: да, это тот именно тот человек, которому я могу доверять; он — тот, кто не предаст мои взгляды, не осудит за них и на поводок садить не станет. Забавно, но в этот момент Гэвиус размышлял именно об этом, он, как и Патриций, волновался за лесного мальчика, вот только волнения его были эгоистичны. Молодой человек думал: не решит ли Витус остаться в Демасии? Ведь, в таком случае, придётся отказаться от планов на брата, а они были прямо-таки гигантские. Тут же прозвучал вопрос:
— Это путешествие, оно ведь не затянется?
— Нет-нет, три года не больше.
— Чудно, — с улыбкой ответил Гэвиус, ощущая покинувшую его уверенность.
Он снова был хозяином ситуации, будто бы кукловодом, играющий с марионетками. Мысль о том, что Витус мог "сорваться с крючка", приводила его в отчаяние, ведь, в таком случае, он останется без надёжного тыла. Да, Гэвиус был мозговитым парнем и мог придумать выход из сложных ситуаций. Но лесной мальчик был фундаментом его плана, осадной башней при штурме, стрелой для лука. Он был незаменимым. Однако, Гэвиус понимал опасность ограничивать личные границы брата; это могло кончится очень дурно. Слова Витуса прервали размышления:
— Я хотел попросить средства…
— А? Да, да! Конечно я всё подготовлю… Ни о чём не волнуйся, всё будет в лучшем виде сегодняшним вечером. Завтра сможешь отправиться в дорогу, — с приторной улыбкой ответил Гэвиус, но глаза его были по крысиному хитрые, во взгляде застыли сомнения.
— Спасибо!
На сим разговор был окончен, а Витус отправился к дому нового знакомого.
***
В Демасии каждый второй знал Куинтоса Кано — великого изобретателя, что своими трудами облегчил страдания добрым крестьянам, помог усовершенствовать осадные сооружения, тем самым задобрив власти имущие. Тут же следует отметить: лишь благодаря высокому статусу фаворита при дворе, была организована поездка в земли Ноксуса. Пускай война между Ноксусом и Демасией уже давно в прошлом, старые раны ещё не зажили, а новые наносить нет сил.
Мужчине стукнул четвёртый десяток, и седина уже полностью покрыла его голову и перебралась на козью бородку. Он был плотным в теле и широким в плечах, с глазами цвета лазурита и вечной улыбкой до ушей. Манерам не уступал костельянам при дворе Его величества, то же можно сказать и про стиль в одежде; но в то же время вёл себя легко и празднично, будто бы приходился всем добрым старичком. В разговоре с кметом он никогда не употреблял сложных слов, однако его фривольности, обращенные к дамам, были наполнены изысками. Куинтос — человек дела, готовый браться за то, что другие назвали бы безумием. Но мужчина ясно понимал: в безумии рождаются шедевры. Мастера кисти рвут десятки холстов, прежде чем будут довольны своим творением: писатели осушают и того больше чернильниц, пока не напишут строки своей души; мыслители денно и нощно размышляют о мироздании. Пожалуй безумие — это обратная сторона таланта, того самого что называют кропотливой работой. Нет, — сказал бы Куинтос, — это не работа, это помешательство, желание во что бы то ни стало добиться успеха, пожертвовать всем и каждым ради результата, продать собственную душу, если будет угодно. Куинтос Кано был одним из тех, кого называли гениями, однако за этой "гениальностью" стоит исполинская работа.
Старость добавила ему не только мудрости: вместе с сединой пришла и лень. Он частенько откладывал дела на поздний срок, как бы говоря: Без меня не справятся!, что было истиной в последней инстанции. Однажды он заставил около трёх часов ждать своих гостей, а всё из-за того, что ему захотелось предаться созерцанию и наблюдать за полётом воробушка из окна своей комнаты. Птичка улетит, а гости не уйдут, — хохоча, молвил старик; птичка всё не улетала…
Даже осознавая, что срок арендуемой им комнаты подходит к концу, он не спешил собирать вещи, а делал это как бы против желания из-за стечения обстоятельств. Таким образом, находясь в гостиной братьев Вольго, что были любезны предоставить ему жильё, он услышал отклик за спиной; в нём он признал голос Витуса. Обернулся и, широко улыбнувшись, развёл руками; объятия были невесомые, но наполненные позитивными нотами.
— Витус! Видела Кейл, я утром думал о тебе. Размышлял: примешь ли ты моё предложение или откажешь. Терять такой самородок крайне обидно. И всё-таки, я не стану давить на тебя, но знай: если решишь отправится со мной, буду крайне признательным!
— В самом деле, я решил принять ваше предложение.
— Чудесно!
— Но вынужден отправиться следом. Сейчас…
— Ох, но нет ведь худа без добра. Я дам тебе рекомендательное письмо. Предъявишь его любому стражнику в столице, он тебя мигом направит ко мне, — мужчина резво зашагал в сторону стола, сел на стул и с видом ребёнка, потерявшего игрушку, стал озираться по сторонам, ища предметы письма. — Меня там все знают.
Составить письмо было дело лёгким, и мы имели честь держать его в руках. При каких обстоятельствах это случилось, мы сказать не можем, во благо собственного спокойствия, однако сроки, написанные рукою мужчины, приводим ниже:
Я — Куинтос Кано, желаю видеть подающего письмо человека в своей лаборатории. При обращении к вам, любезно прошу провести к моему жилищу. Выполнивший просьбу, может рассчитывать на вознаграждение. Подпись. Инициалы.
Парочка строк была написана на белой бумаге, свёрнута в четыре раза и положена в белоснежный конверт с красной печатью, что имелись только у важных персон. Сработает ли это? — задавался вопросом Витус, получая заветный билет в светлое будущее благодаря Куинтоса.
— Ну, а сейчас. Время курочки!
И, будто бы следуя воле гостя, прозвучал колокольчик — это кухонные рабочие звали гостей к столу. Витус разделил трапезу с новым знакомым; кушанье стоящие на столе, отличались простотой, но в то же время были приготовлены, что называется, с душой. Лесного мальчика терзали сомнения, а разговор с Патрицием лишь усиливал их. Возможно, он не прав, не исключено, что всё это — ошибка. Прямо сейчас Витус понимал, что следующий шаг, сделанный им, решит его судьбы на ближайшие годы. И, всё-таки, он сделал выбор…
***
…С братом своим прощаясь. По случаю ухода Витуса, Гэвис решил провести с ним вечер, что называется, у семейного очага. Братья сидели на мягких креслах; треск камина имел успокаивающее свойства, освещая лёгкий полумрак гостиной. Поздний час, и никто из прислуги не смел разгуливать по дому, потому Гальего расслаблено потягивали демасийское вино; бочонки с ним были единственными нетронутыми Патрицием.
Кстати, о мастере Патриции. По словам Гэвиуса, он заходил днём, но, не застав ученика, просил передать, чтобы тот ещё раз подумал над своим решением, взвесил все за и против и, наконец-то таки, одумался. Его речь сопровождалась бранью, а под конец мужчина использовал слова на языке давно истреблённого ионского племени. Одно Гальего-старший понял наверняка: учитель против решения своего ученика.
— И ты оставишь это как есть? — задал он вопрос Витусу, протягивая ладонь к столику со снедью. — Я думал, между вами с Патрицием крепкие связи, поболее чем между отцом и сыном. Ведь столько времени вы провели вместе…
— И что же? Мне теперь бежать к его ногам при первом же свисте?
— Ты слишком критичен. Старый наставник волнуется за юное дарование…
— Пожалуй это единственное, о чём он не говорил. Про то какой я идиот и про шибеницу…
Замолчали. Тишину разрезали потрескивания костра и хлюпанье бокалов. Гэвиус сказал брату, что тот слишком критичен, однако нельзя ли использовать это слово по отношению к Патрицию? Как помнит внимательный читатель, война между Демасией и Ноксусом закончилась много лет тому назад, и, даже несмотря на предвзятость сторон, они стараются найти общий язык во всём, начиная с культуры и заканчивая наследием древних, из чьих уст вышли множество пророчеств. Мир меняется, а вот старина Патриций живёт в прошлом, там, где звон стали, дождь стрел, приказы, вылазки, выживание…
— Представь себе: сегодня встретил господина Винуена.
— Тот, что банкир?
— Он и тебе задолжал?
Братья рассмеялись. Все знали старину Винуена — этот баламошка занимает динары у всех и каждого, однако отдавать не спешит. Его контора уже давно разорилась, однако профессия крепко вцепилась в память жителей; в Болхейме его звали "Банкир Винуен" или драный дед, тут уж смотря в какой округе.
— Забавно, но я решил финансировать в его контору, — хлебнув вина и закусив сыром, заявил Гэвиус; прожёвывая, он пояснил: — Этот старый хрыщ — тот ещё прохиндей. С такими лучше дружить.
— И ты будешь давать ему деньги… На мой взгляд, это самый глупый способ оказаться в числе разорённых.
— Не я, а ты. Он будет твоим кучером, поваром и девицей злоторучкой до тех пор, пока рабочие не отремонтируют его банк.
— Моим… Не понимаю, мне казалось, ты обещал всё подготовить…
— Я и подготовил. Повозка стоит в конюшне, несколько жеребцов готовы отправляться в дорогу, кучера я тебе нашёл, сундук с пятисотью тысячами ноксианских динаров оставил под сиденьем. Что ещё надо дорогому брату? Эскорт из бывших вояк будет сопровождать тебя повсеместно, каждый знаток своего дела, хоть некоторые… Не забивай голову, все они служат тебе. Вернее, твоему золоту.
Витус глядел на брата со смесью обожания и удивления. Его глаза стали очами верующего, что увидел звёздное сияние Кейл; очами бедняка, которому вручили золотую монету; очами нищенки, нашедшей кусок нетронутого вяленого мяса. То было восхваление вполне приземлённых трудов, но для лесного мальчика услуга, оказанная братом, была ничем иным, как любовью семьи. Он подпрыгнул с кресла, в крепкие объятья захватывая Гэвиуса.
— Эй, эй, эй, Витус, осторожней…
— Спасибо! Ты — единственный, кто поддерживает меня, единственный кто…
— Оставим слова, — ладони молодого человека проходились по голове брата с той ледяной нежностью, с которой настоятельницы храмов гладят послушниц, — И выпьем за семью Гальего.
Выпили, а после ещё, следом ещё по одной… На Витуса это не оказывало никакого эффекта, зато Гэвиус нахрюкался достаточно быстро и стал подговаривать брата устроить дебош. Что для трезвого безумие, для пьяного смех. Этой ночью случилось многое, но повествователя попросили не выносить тайн из избы, а потому мы не можем распространятся на этот счёт.
Однако, отметим следующие факты, основанные на информации полученной из ночных событий: сыр старика Лувиена никакой не магический, а дурно пахнущий и, скорее всего, протухший; Антуанетта ложится спать не позже десяти вечера, а её отец имеет в арсенале здоровенный молот, который без труда может использовать, выпроваживая женихов из-под окон; на скамейках спать неудобно, даже если это скамейки, стоящие на площади рядом с памятником Кейл; дамы лёгкого поведения в Болхейме дарят не только скидку по ночам, но и возможность подцепить сифилис. Если подводить итог, ночь братья провели весело!
***
— Гэвиус, Гэвиус, напиши письмо на аванпост, меня же не пропустят! — тормошил спящего брата Витус, облачённый в дорожную одежду, готовый выдвигаться в путь.
— Меняю пиво на письмо! — воскликнул Гальего-старший, поднявшись с софы как статуя и снова рухнув на привычное место.
И, всё-таки, ночью было ну уж очень весело!
***
— У тебя есть письмо, но есть ли документ, подтверждающий личность? — спрашивала Антуанетта, кокетливо склонив голову на бок; сегодня она надела бирюзовое платьице с пышной юбкой, желая встать на место героини баллады, что провожает своего рыцаря, махая ему платком; платка не оказалось, потому устроили репетицию.
Витус стоял, точно стручок, возвышаясь на две головы над девушкой. Говорил голосом твёрдым, но шутливым: хохотушка привлекла зрителей. То были баронессы и бароны, совершающие променад.
— Есть, господин, первый капитан, самый сильный из сильнейших, важный из важнейших, первый наш…
— Отставить подлизывания! Вы — шалопай и плут, нечестивец, желающий проникнуть за границы Демасии.
— Вы не правы!
— А как докажите? Может быть вы — тот самый юноша, влезающий по ночам в окна честных дам, орудующий вместе с братом, со скверным слухом.
— Хороший у меня слух! — донёсся голос Гэвиуса позади, все обернулись.
***
Прощания — это тоже самое, что точка и следует надеяться, что речь идёт об предложении, а не о рассказе. Ведь, что такое рассказ? — всего лишь очередная жизнь очередного героя или героини, в конце которой их ожидает точка. Буквы складываются в слова, слова в предложения, и наступает момент, когда приходится ставить точку. Да, можно обратится к мастерству маэстро Т…, научится излагать свои мысли, как многоуважаемый нами мастер М…, или же говорить столько красиво, что из ушей вырастают маки, как господин Т…; но всё это — белый шум, блеклый фон нашего монолога. Точка — это конец, но не всегда жизни, возможно это лишь конец предложения, какой-то проблемы или же, если позволите говорить модным демасийским сленгом, арки. Если бы жизнь Витуса была романом, то сейчас самое время ставить точку и переходить к следующему акту.
Они стояли, смотря на него, а герой нашего рассказа потупил взгляд, стеснительно пряча глаза. И в чём же дело, юный рыцарь? Почему очи ваши опущены к земле? Разве вы не желаете лицезреть лица тех, кто был близко к вам; тех чьи имена навеки будут в наших сердцах. Вот же они: Патриций с укоризненным взглядом и всепрощающей улыбкой; Гэвиус, облокотившийся на повозку с бутылкой вина в руках; Антуанетта, мило улыбающаяся нам; старый банкир Винуен, ныне кучер; сэр Мольцепани и его отряд рыцарей, готовых отдать жизнь за нанимателя. Вот они — вёсла в жизни Витуса, без которых его шлюпка — жизнь, не сдвинулась бы с места. А, быть может, юношу объял стыд за некую небрежность по отношению к самому себе, ведь, что он сделал, дабы эта поездка прошла, как по маслу? Разве что положился на брата и всецело доверил ему свои сборы, будто у того своих дел нет! Как бы то ни было, сейчас эти думы уходили на задний план, а на передний выходил Патриций.
— Эх, двинул бы с тобой, да возраст не позволяет. Ну, а что? Вдвоём на шибенице висеть точно веселее! Хотя, с твоей-то шеей, повесить тебя будет тяжко, — заливаясь смехом, говорил учитель; сердце его тосковало.
— Как прибудешь в Демасию, сразу обменяй динары на руниты и не забывай: чуть что, ты можешь воспользоваться правом долговой расписки. Все чемоданы собрал, всё взял? Клинок от Бернара получил? Угу, хорошо… Та-ак, о, письмо на аванпост взял, чтобы тебя пропустили? Молодец. Та-акс… Ну, вроде, всё, во имя Кейл, меня так отец на учёбу не собирал. — раздался смех Гэвиуса, а после были крепкие объятия, рукопожатия.
— Ты, конечно, боец хоть куда, да и парень не промах, но всё-таки будь осторожен, — коротко сказала Антуанетта, робко дотронувшись пальцами до ладони Витуса.
— Целуй её, дурень! — брат спешил дать совет, за что был награждён подзатыльником от Патриция.
Витус смутился, но пылающее жаждой приключений сердце, обладание тем огнём, который заставляет великие умы денно и нощно творить, он наклонил голову и кротко чмокнул девушку в щёку. Баронессы ахнули, их мужья с улыбками на лицах захлопали. Что за представление?! Почему все хлопают, они, по-вашему, что, актёры?! Но такова участь главных героев — они всегда на первом плане, разделяя со слушающим беды и победы, невзгоды и счастья.
— Я привезу тебе настоящую розу, самую красивую, — обещание сорвалось с уст Витуса, став самыми важными словами для сердца молодой особы.
О, что это были за чувства! Мы хотим, чтобы читатель понимал всю радость ситуации, ведь, возможно, сам совсем недавно проходил через подобное. Да, для нас, чьи сердца затвердели под тоннами бумаги, чьи пальцы от ногтей до запястья испачканы чернилами; для нас подобная романтика — чушь, детский лепет. Но Антуанетта была ещё молода, она входила в тот возраст, когда девушка уже может стать женщиной, и когда сказки про рыцарей на белом коне — надо же, Витуса повезёт четвёрка белых жеребцов! — особенно прекрасны. Что ж, вернёмся к прощанию.
— Юный господин, нам пора, а то так, глядишь, до вечера простоим. Нет, мне-то дела нет никакого. Хоть день, хоть ночь буду служить вам, добрейший паничек наш, самый, что ни на есть…
Здесь сделаем небольшое отступление, чтобы познакомиться со стариком Винуеном чуть ближе. Это был низкий, худощавый тип с короткой бородой и лысой головой. Он всегда носил малиновый берет и донашивал уже протёртые шоссы и порванный на левом плече сюртук; прошлое заставляло его выглядеть достойно, но реалии были беспощадны. Это такой приятель, который всегда обедает жирным карпом за десять динаров, вместо скромной пахлёбки за два, а после снова жалуется на нехватку средств. Гэвиус был прав, когда говорил о нём, как о плуте и прохиндее. Он старался всячески подлизываться к Витусу, а рот у него вообще не закрывался! Он говорил столько, что наше перо было не в состоянии записать, да и, признаться честно, в этом не было нужды, потому как большая часть информации являлась пустозвонством. Но, к его чести, следует добавить: говорил он так же и на темы интересные, вёл рассказы важные. О них мы расскажем чуть позже, а сейчас станем наблюдать, как Витус в очередной раз машет всем рукой, садится в повозку, запирая дверцу, и видит за спинами близких четыре ярко горящих огонька, голубыми всполохами волнующихся в кустах. Киндред.
— Мама… — прошептал Витус; улыбка вырывалась из самого сердца.
— По коням, псы! — взревел сэр Мольцепани, и четвёрка рыцарей взобралась на тёмных лошадок, чей пол мы побоялись устанавливать, потому станем называть их "пятёрка тёмных"; их хозяева внушали страх и ужас, при взгляде на них, по спине пробегал холодок, уж слишком серьёзные-то были воины, излишне серьёзные, будто бы не живые вовсе.
Кучер — дядюшка Винуен (в дальнейшим мы обуздали его непрекращающийся поток слов, и он стал нам другом, потому мы стали называть его именно так), — велел жеребцам перейти на рысь, "пятёрка тёмных" двинулась следом. И вот усадьба Гальего остаётся позади и как привычная жизнь Витуса. Но не стоит расстраиваться, оставим печали! Вперёд, только вперёд! К победам через неудачи: сквозь терни мы достанем звезду, сможем одержать вверх и не важно, что недруг наш — сама судьба. Мы выпятим грудь и со слезами на глазах будем рвать глотку, кричать о том, что всё ещё не кончено, что эта ошибка сможет закалить наши сердца, придать сил на будущие подвиги. Вперёд! Вперёд! Вперёд!
Больше книг на сайте - Knigoed.net