Военный лагерь из-под стен Лейта никуда не делся. Далеко не все смогли покинуть свои шатры и палатки и перебраться в отвоёванный замок: видит Бог, гостевое крыло и казармы не были бесконечными и могли вместить лишь ограниченное количество человек. Осень пока ещё не мучила холодами и дождями, хотя леса уже начали покрываться золотыми вуалями, а солнце с каждым днём всё раньше закатывалось за горизонт, не особо щедрясь на тепло и свет.
Хельмуту повезло не только поселиться в одной из комнат гостевого крыла, но и снова оказаться рядом с комнатой Генриха — их разделяла одна стена, толстая и холодная.
После битвы они виделись, и не раз, но мельком, коротко, успев уточнить друг у друга только о самочувствии после боя. Генрих был цел и невредим, Хельмут на свои лёгкие раны тоже не жаловался — их быстро обработали и перевязали, после чего боль и неудобства тут же исчезли.
Да и не о ранах Хельмут думал в тот момент.
Точнее, была у него рана, которую вряд ли мог исцелить лекарь.
Казалось, та злосчастная стрела, случайно прилетевшая откуда-то с центральных ворот, попала в не только в Вильхельма, убила не только его, пронзив его шею насквозь… Казалось, что и Хельмута она как-то тоже смогла задеть. Не снаружи, нет: ни один миллиметр его тела от той стрелы не пострадал. А вот душа… Наконечник стрелы оказался отравлен, но не ядом, а горечью потери и чувством вины, тревожным опустошением и страхом…
Хельмут носился по своей комнате туда-сюда, не зная, что с этим делать.
Холодный разум уверял: «Вильхельм был предателем, если бы он перевёл свой отряд на сторону врага, штурм вряд ли бы увенчался успехом. И о его преступной попытке узнали бы абсолютно все, его имя бы оказалось покрыто позором — и не только имя». Хельмут уже не раз пытался объективно рассуждать об этом — и до битвы, и после. Он знал, что у него не было выбора и что он, исходя из здравого смысла, поступил совершенно правильно и не заслуживал осуждения или угрызений совести.
Гордыня вторила: «Не мог ты ошибиться, ты ведь всегда поступал правильно; вспомни, как гладко и чётко сработал твой план!» И Хельмут понимал, что имеет право собой гордиться, хотя он и не ожидал, что у него всё получится настолько хорошо.
Но эта проклятая совесть… День и ночь она твердила: «Он был твоим другом, женихом твоей сестры, он хотел для неё лучшего, он доверял тебе, он пустил тебя под свой кров и делил с тобой пищу и вино… А ты убил его». Эти воображаемые слова впивались в мозг стальными клинками и стеклянными осколками, и хотелось обхватить голову руками и закрыть уши, чтобы не слышать их… Но Хельмут и не слышал. Эти слова звучали в его душе, в подсознании, и как-то оградить себя от них было невозможно.
Генрих был слишком занят, чтобы выслушивать его переживания. Он с лордом Джеймсом последние дни проводил в кабинете сира Лейта — тот рассказывал об осаде, оккупации, о разговорах фарелльцев, их планах и стратегиях… Наверняка сир Лейт успел попросить у лорда Джеймса денег на восстановление замка, чьи стены значительно пострадали после двух штурмов. Ещё нужно было составить очередной отчёт для короля и обсудить дальнейшие планы. Да и со взятым в плен фарелльским дворянином, что был главным среди захвативших замок людей, тоже стоило бы поболтать… Интересно, а не тот ли это человек, что вёл переговоры с Вильхельмом? Не то чтобы Хельмут горел желанием побывать на допросе и понять это по голосу, манере речи, но всё же…
Будь он религиозным — сходил бы к священнику на исповедь, благо, служителей веры в походе было немало. Но Хельмут не верил, что это поможет. На Бога он не надеялся, молиться не привык, в храм ходил редко, а исповедовался — и того реже, называя лишь мелкие, обобщённые грехи. Поэтому рассказать постороннему человеку, пусть даже опытному священнику, о причастности к смерти друга для него было чем-то диким и неразумным. Он скорее бы сознался, что не хранил себя до свадьбы, что спал с замужней женщиной… Да даже про Генриха бы рассказал охотнее, чем про весь этот ад с Вильхельмом.
Хельмут ходил из угла в угол, чувствуя себя не гостем, поселившимся в небольшой, но уютной комнатке, а пленником в темнице. Отвлекать Генриха не хотелось, да и нельзя, чтобы он узнал что-то о своём кузене. Пусть и дальше считает, как все остальные, что он погиб от случайной стрелы, выполняя тайное поручение по взятию юго-восточных ворот.
Тело Вильхельма отправили домой почти сразу после битвы. Большинство его вещей поехало следом, но Хельмуту удалось найти и забрать ту злосчастную бутылку. Сейчас она, завёрнутая в какие-то тряпки, лежала под кроватью — не очень надёжный тайник, но на нервах он не придумал ничего лучше. Мысль о том, что её следует вернуть Кассии, не давала покоя. А вдруг она уже пожалела о том, что оказалась в это втянута, и не станет помогать дальше? Вдруг она расскажет об этом брату или ещё кому-то? Если до сих пор не рассказала, конечно… Впрочем, Хельмута пока не звали ни на какие серьёзные разговоры, допросы или вроде того, поэтому стоит предположить, что всё же не рассказала.
Он понял, что нужно срочно найти эту ведьму и убедиться, что она держит язык за зубами… ну и бутылку отдать, конечно. Если Кассия оказалась такой мастерицей ядов, то наверняка и раньше травила кого-нибудь, так что отравленное вино ей ещё вполне может пригодиться.
Проходя мимо комнаты Генриха, Хельмут замер на мгновение… Судя по чуть приоткрытой двери — не заперто. Но звуков не слышно — ни шагов, ни скрипа кровати, ни шороха одежды. Возможно, он просто забыл запереть дверь, прежде чем уйти. Да и заходить к нему сейчас, с этой завёрнутой в тряпьё бутылкой… Хельмут усмехнулся и направился дальше. Совсем разум растерял.
Он точно не помнил, где поселилась Кассия, но надеялся найти её комнату по тому особому запаху трав и ладана. Правда, он боялся наткнуться на барона Адриана — тот ведь может решить, что Хельмут покушается на честь его сестры… На такие частные склоки во время войны ни у кого не было ни сил, ни времени, и оставалось лишь надеяться, что слова Кассии о том, что её брат, несмотря на всю свою хвалёную бдительность, на самом деле ничего не видит, окажутся правдой.
Слава Богу, комнату баронессы Кархаусен искать по запаху не пришлось — не сразу Хельмут сообразил, что это было бы попросту глупо. Он встретил девушку у окна в дальнем конце коридора: она стояла, опершись руками о каменный подоконник, и с интересом смотрела на светлый внутренний двор. Не могло не удивить её платье — светло-голубое, немного мешковатое, с серебристой отделкой на широких рукавах и синим пояском, вышитым серебром. Всё это резко контрастировало с привычными рубашками, ботфортами и бобровой жилеткой, и Хельмут, поначалу не узнавший шингстенскую ведьму, замер в нескольких шагах от неё, пытаясь понять, она это или нет. Но всё же узнал по мягкому профилю и задумчиво-игривому выражению лица.
Волосы Кассии были распущены, и сердце Хельмута пропустило удар: он привык, что женщины носили незаплетённые локоны в знак траура, и его разум кольнуло мыслью, что барон Адриан мог погибнуть… Потом он вспомнил, что в Шингстене другие традиции и что Кассии с распущенными волосами удобнее колдовать. Да и брата её он видел недавно, вполне живого и здорового.
— Добрый день, барон, — подала голос Кассия. Кажется, у неё было хорошее настроение.
— Нужно поговорить, — безо всяких предисловий начал Хельмут, даже не поздоровавшись в ответ.
Он подошёл поближе и тоже глянул в окно, желая рассмотреть, что так сильно заинтересовало её… и тут же отпрянул. Кассия наблюдала за тренировкой своего брата: тот, держа одной рукой тренировочный меч, а другой — большой щит, отбивал удары какого-то незнакомого шингстенского рыцаря. Конечно, он был увлечён боем и вряд ли мог заметить Хельмута… Но всё же — мало ли что?
— Не волнуйтесь: он ничего не видит, — повторила Кассия и хохотнула. — Особенно здесь и сейчас. Он увлечён боем, а мы на два этажа выше чем он. — Девушка повернула голову и внимательно взглянула на Хельмута, прищурившись. — Вы очень встревожены, — вздохнула вдруг она, убрав улыбку. — Пойдёмте. — И кивнула на ближайшую дверь.
Хельмут по привычке воровато оглянулся, боясь, что их заметят, но в коридоре было пусто и тихо. Поэтому он спокойно пошёл вслед за Кассией, которой, кажется, совершенно не было дела до собственной репутации.
В её комнате оказалось две кровати — видимо, на этот раз она согласилась делить кров со своим не очень-то всевидящим братом. И запахов трав и ладана здесь уже не было. Пахло свежестью, деревом, побелкой… Но не тем, чем пахло в шатре Кассии.
— Присаживайтесь. — Она отодвинула от стола, расположенного у небольшого зашторенного окна, изящный деревянный стульчик. — Пожалуйста, не волнуйтесь вы так. — В её голосе зазвучали нотки искреннего сочувствия. Она распахнула шторы и на пару мгновений закрыла глаза — фитильки трёх свечей в небольшом деревянном подсвечнике на столе вспыхнули жёлтым, неестественно ярким пламенем. Хельмут вздрогнул, но Кассия не обратила внимания на это. — Я никому не сказала, даже Адриану. Вы по-прежнему можете мне доверять. Что у вас?
Хельмут присел, положив на колени бутылку, быстро, несмотря на чуть подрагивающие пальцы, развернул тряпицы, побросал их на пол — Кассия лишь покачала головой, но ничего не сказала. Под её пристальным взглядом он поставил на стол бутылку, в которой ещё плескались остатки вина — чуть меньше половины.
— Для начала… хотел бы вернуть. — Хельмут попытался улыбнуться, но губы предательски дрогнули. — Мне оно теперь без надобности, и я не знаю, что с ним делать.
— Уверены, что без надобности? — ухмыльнулась Кассия, но, поймав его укоризненный взгляд, кивнула. — Я разберусь. — Она так и не села, хотя буквально в паре шагов от неё стоял второй стул, и Хельмуту было неуютно смотреть на неё снизу вверх… Он, будучи человеком довольно высоким, наоборот привык смотреть на других сверху. А то, что он вынужден просить эту ведьму об услугах и советах, и вовсе казалось ему несколько унизительным. — Что же, как моё противоядие? Подействовало? Пока я не заметила, чтобы вы ощутили на себе действие яда. — В её голосе зазвучала едкость, а губы дёрнулись в ухмылке.
— Я не пил вина, — тихо признался Хельмут. — Сделал вид, что выпил глоток, а он ничего не заметил.
Произносить вслух имя Вильхельма в тот момент показалось ему святотатством.
— Ну вот и хорошо! — Кассия хлопнула в ладоши, подняла бутылку и внимательно её осмотрела. — Значит, всё прошло как нельзя лучше, вы сделали то, что хотели, Лейт успешно взят, и мы все на шаг ближе к победе. Я так полагаю, благодарить меня сегодня вы не станете?
Хельмут лишь покачал головой. Так, как она предлагала, он не собирался её благодарить не только сегодня, но и вообще никогда. Вернее, он пытался настроиться и представить Кассию рядом с собой, и поначалу это не составляло труда: вот его рука скользит по её длинным, мягким каштановым волосам, а губы касаются веснушек на щеках, вот она кладёт руки на его плечи и притягивает к себе, а затем — опрокидывает на постель…
Но… В такие моменты мысли переставали слушаться и фантазии о шингстенской ведьме плавно перетекали в грёзы о Генрихе.
Конечно, Хельмут думал над тем, чтобы отблагодарить её как-то иначе. Что-то подарить, что-то сделать для неё… Но пока ничего стоящего так и не придумал.
— Вижу, вы в смятении, — заметила Кассия. Она поставила бутылку обратно на стол и наконец присела. — Неужели так тоскуете из-за смерти предателя?
— Тише, — попросил Хельмут — ему показалось, что она слишком громко произнесла последнее слово. Потом он понял, что говорила она самым обычным, ровным, спокойным тоном, просто это слово, «предатель», било по его ушам и разуму сильнее, чем набат. — Да, я… он был моим другом, — напомнил Хельмут, повысив голос — в нём неожиданно зазвенел гнев. — Он был кузеном моего лучшего друга и женихом моей сестры. Нас столько связывало… — Он вновь заговорил тише. — И я до сих пор до конца не могу поверить в то, что он собирался сделать. Вдруг я ошибся? Что-то неправильно понял?
— Боги предсказали, что вы столкнётесь с предательством, барон, — вздохнула Кассия. — Да и вы сами, помнится, говорили, что разговор был недвусмысленным.
— Да… — прорычал Хельмут и несильно стукнул кулаком по столу — огоньки на свечах задрожали, зелёное стекло звякнуло о дерево. — Чёрт, я… я не знаю. Если честно, я не ожидал, что всё так совпадёт… Я думал, что он умрёт от яда, а я потом незаметно нанесу ему рану, которую и посчитают смертельной. — Это был очень ненадёжный план, глупый и непродуманный, но Хельмут понял это только что. — Стрела убила его раньше, чем яд. Как она так удачно долетела-то…
Кассия ничего не ответила, лишь пожала плечами.
Вильхельм мог бы пригнуться, увернуться от случайной стрелы — она всегда был очень внимательным и ловким, с отличной реакцией… Но он не пригнулся, потому что голова закружилась от яда. Более того, Хельмут помнил, что та стрела летела в его сторону, а Остхен, пошатнувшись, просто оказался на её пути. Как много случайностей определило такой исход… И как много случайностей порой определяет всю жизнь в целом.
«Он был предателем», — напомнил холодный разум.
«Ты всё сделал правильно, ты не мог ошибиться», — поддакнула гордыня.
— Я не знаю, как мне теперь с этим жить, — признался Хельмут.
— Ваши священники вроде бы умеют лечить такие душевные раны. — Он лишь покачал головой, удивившись, как она смогла угадать его недавние мысли. — Да и вообще, будто вы до этого никого не убивали… — Уголки губ Кассии постепенно опустились. Стало даже немного неловко за то, что пришлось испортить ей настроение. Она была так весела, так улыбчива пять минут назад… — На этот раз вам даже особых усилий прикладывать не пришлось, а вы так убиваетесь.
— Зато вы, я посмотрю, подозрительно спокойны, — заметил Хельмут. — Вы же участвовали в битве… В этой и в предыдущих, на Серебряном заливе. Неужели они никак не отразились на вас?
Ему и правда было интересно об этом узнать. Если он, взрослый мужчина, так тяжело переносил все ужасы войны, то каково было ей, женщине? Как бы Кассия ни кичилась своей силой, в том числе и магической, Хельмут ни за что бы не поверил, что ей не было тяжело видеть смерть и убивать.
— Если бы я после каждой битвы только и делала, что жалела себя и вспоминала пережитый ужас, то я бы уже давно сошла с ума, — закатила глаза Кассия. — Вы когда-нибудь видели морские бои? — Хельмут покачал головой, и она усмехнулась. — Это тот же штурм, только… только штурм корабля. — Она положила ладонь на гладкую поверхность столешницы, и он увидел, как дрожат её пальцы. — Он не менее жуткий и кровавый, и, помимо всего прочего, существует ещё и риск утонуть… Хэан, наш водный бог, забирает всех, кто не может выбраться из его владений. А когда корабль поджигают, не знаешь, что хуже — сгореть заживо или уйти на дно. Я видела, как друг моего брата рухнул с палубы прямо в морскую пучину. Я видела, как сына графа Лассена убили метательным топориком — а между нашим кораблём и судном противника было не менее тридцати метров! Я видела, как один корабль таранит другой, слышала треск дерева и те жуткие звуки, когда корабль уходит на дно, будто его тянут туда щупальца гигантского кракена. Я видела, как с подожжённого корабля прыгают в море горящие люди — и больше не всплывали, потому что доспехи тянули их вниз. Да я сама чуть не утонула однажды, повезло зацепиться за обломок!
Она помолчала минуту, а с губ её не сходила эта странная усмешка — горькая, презрительная, болезненная… Густая каштановая прядь упала Кассии на лицо, но девушка продолжала сидеть неподвижно и волос за ухо не убрала. Хельмуту захотелось сделать это, но он сдержался.
— Раньше я очень любила море, — выдохнула Кассия, — а теперь, кажется, никогда не смогу спокойно на него смотреть. Раньше море для меня олицетворяло красоту и силу природы, а сейчас… Сейчас — лишь опасность. И вы думаете, что я каждую ночь воскрешаю в себе эти воспоминания, чтобы вдоволь наплакаться? Но зачем? Наоборот, я хочу об этом поскорее забыть и никогда больше не вспоминать.
Хельмут слушал её, округлив глаза. Он никогда не видел морских боёв, хотя читал о них и примерно представлял, как они могут происходить… Но он впервые услышал о них от очевидицы, а не от хладнокровного хрониста или наполненного романтическим пафосом писателя. Кассия говорила об этом, смотря куда-то вперёд, в стену; а под конец рассказа руки её сжались в кулаки, она закусила нижнюю губу… и больше не сказала ни слова.
Она и правда была сильной, но имела право позволить себе иногда проявлять слабость, и это не могло не вызывать хотя бы уважения.
— Простите, что… — подал голос Хельмут.
Он медленно протянул руку, но Кассия не обратила на это никакого внимания. Тогда он осторожно положил руку на её левое плечо в знак поддержки, хотя касаться её отчего-то было боязно, словно девушка болела заразной хворью. Образно выражаясь, так оно и было: хворью можно считать и магический дар, и её искреннюю веру во множество шингстенских богов — языческих, ложных… Но Хельмут вовсе не брезговал и уже смелее сжал её плечо.
Она вдруг негромко вскрикнула, вскочила, как ошпаренная, и схватилась за плечо правой рукой.
— Простите! — повторил Хельмут, отшатываясь. Неспроста ведь боялся трогать… — Вы ранены?
Сердце заколотилось от волнения и тревоги за здоровье этой девушки. Она же тоже участвовала в битве, тоже подвергала свою жизнь опасности… Если честно, рассказы Кассии о морских сражениях, о штурмах кораблей и смерти в воде и огне Хельмут так и не смог воспринять как правдивые. Но сейчас он понял, что баронесса Кархаусен — не легендарная королева-воительница из старинных нолдийских сказаний. Она — настоящая, живая женщина, которая, тем не менее, владела оружием, участвовала в сражениях… убивала… И вот теперь она ранена, и наверняка это далеко не первая её рана.
Даже как-то слабо верилось теперь, после этого открытия, что Кассия успешно борется со страхом и угнетающими воспоминаниями о пережитых ужасах. Легко было представить её плачущей под одеялом в ночной тишине. Наверняка она просто тихо всхлипывает, чтобы брат её не услышал и не отослал домой… Но наедине с собой рыдает в три ручья, выбивая из себя всю боль, всё отчаяние, а потом стискивает зубы, берёт в руки меч и идёт сражаться дальше.
Хельмут поднялся, но так и не решился приблизиться к ней.
— Простите, ради Бога, я… — Ему было жутко неудобно, что он задел её рану. — Если бы вы только сказали…
— Ничего, — отмахнулась Кассия. — И вообще, с чего вы так вдруг заволновались о моём состоянии?
— Просто… вы же женщина. Вам наверняка тяжелее. — Поймав её недоуменный взгляд, он пояснил: — Мне всегда казалось, что война — не женское дело.
— Да, не женское, — хмыкнула Кассия, отводя взгляд, словно вид голубых занавесок на окне её интересовал сильнее всего на свете. — И не мужское тоже. Это ничьё дело, войны вообще быть не должно… но мы почему-то по-прежнему продолжаем делать это дело, причём хорошо, с рвением, словно нам приятно, хотя на самом деле все, — она окинула взглядом комнату, имя в виду, конечно, не только себя и Хельмута, — все, кого я знаю, страдают из-за него. Вы тоже страдаете — тогда напейтесь и забудьтесь.
— Это очень подлый совет, не находите?
— Вы сами ко мне за ним пришли, — возразила Кассия, пожав плечами. — Если бы хотели чего-то другого — наверняка заглянули бы не ко мне, а к милорду Генриху. Он — советчик получше, чем я. А я… я предлагаю то, что могу, — покачала головой она. — Напейтесь. Забудьте о вашем друге. Забудьте обо всём. Не будет никакого барона Остхена, не будет яда, будете только вы и вино, которым я, так и быть, вас угощу.
— Этим? — горько усмехнулся Хельмут, кивая на бутылку с остатками отравленного белого полусладкого.
— Найду для вас кое-что получше.
Пока она искала ещё одну бутылку в своих сундуках, звеня склянками и шурша мешочками с засушенными травами, Хельмут думал, не сбежать ли ему прямо сейчас. Он не любил алкоголь и не переносил состояние опьянения, но сейчас оно и правда показалось ему долгожданным избавлением. Конечно, потом станет только хуже, но почему хотя бы на один вечер не отвлечься, почему бы не позволить себе забыть о том, что произошло?
Интересно, а что на это сказал бы Генрих?.. Он сам-то выпить не прочь, но пьянеть не умеет, оттого и желание забыться посредством вина может считать неправильным… Впрочем, Хельмут — не маленький и сам разберётся. Выслушивать нравоучения, пусть даже от лучшего друга и человека, вызвавшего в душе такие странные и сильные чувства, сейчас хотелось меньше всего.
Наконец Кассия достала вино — бутылка была побольше, чем предыдущая, из такого же тёмно-зелёного, чуть запыленного стекла. Следом девушка поставила на стол два серебряных кубка — на чашах были выгравированы руны. Хельмут посмотрел на них недоверчиво, но Кассия лишь улыбнулась.
— Не бойтесь, это просто узоры. — Она подняла один из кубков и внимательно его осмотрела. — Они не заговорены.
Хельмут хотел ей верить, а поэтому тут же перестал думать о рунах. Чёрт с ними, хуже уж точно не будет. И когда Кассия налила ему полный бокал бордового ароматного вина, вдруг напомнившего ему густую, фонтаном бьющую из горла Вильхельма кровь, он выпил всё почти сразу, не раздумывая.
***
Было скучно.
Беспокойно, но скучно.
Война и заботы, связанные с ней, настолько контрастировали с редкими часами отдыха, что этот самый отдых казался попросту пустым и бессмысленным времяпровождением. Хотелось что-то делать, чем-то заниматься, что-то решать… Несмотря на то, что Генрих адски уставал и в конце каждого дня попросту валился в постель, не чувствуя ног, ему всё равно было неуютно в минуты покоя. А ведь после битвы прошло всего-то несколько дней, большая часть проблем ещё не решена, и всё это — только начало…
Конечно, свободные минутки можно было бы проводить с Хельмутом, но он почему-то не заходил. Видимо, не хотел отвлекать, видя занятость Генриха.
Посему это время приходилось проводить наедине с собой. Пока не нужно было думать о войне, о последствиях минувшей битвы и планах насчёт грядущих, Генрих думал о кузене. Вильхельм погиб так внезапно и так неожиданно, хотя казалось бы — на войне всегда, в любую минуту стоит ожидать смерти, не только своей, но и своих близких… Но Вильхельм пережил поражение во время первой битвы за Клауд, без единой царапины прошёл вторую, успешно объезжал территории, гонял фарелльских фуражиров и возглавлял дозорных на сторожевых башнях. Всё шло хорошо, как по маслу, так что же вдруг изменилось?
С Генрихом Вильхельм никогда не был так дружен, как с Хельмутом, но всё же между ними всегда существовала прочная родственная связь, обеспеченная ещё их матерями. Поэтому он всегда воспринимал его именно как родственника, двоюродного брата, а потом уже — как друга, причём не очень близкого. Так почему же его внезапная смерть создала такое странное ощущение пустоты в душе? И ещё слабое, но всё же заметное чувство вины — перед тётушкой Аделиной, которая уже наверняка узнала о смерти единственного сына и теперь места себе не находит от горя… Да и перед мамой почему-то тоже… И перед Хельмутом с его сестрой, которые потеряли верного друга и любимого жениха соответственно. Это ведь Генрих решил, что было бы замечательно поженить Хельгу и Вильхельма, которые нравились друг другу с детства… А теперь бедная девушка будет страдать и долго переживать острую боль потери.
Именно поэтому Генрих так жаждал и одновременно боялся встречи с Хельмутом. Не хотел смотреть ему в глаза, не хотел обсуждать то, что произошло, не хотел вспоминать Вильхельма… Конечно, им следовало бы выпить по глотку вина за упокой его души, но делать это с Хельмутом отчего-то было боязно.
Поэтому Генриху так невыносимо было терпеть часы, когда он не решал никаких проблем вместе с лордом Джеймсом, не вёл важных бесед и переписок, не планировал дальнейшую стратегию и не подводил итоги прошедших битв. Разум, освобождаясь от мыслей о делах, наполнялся столь мешающими переживаниями.
Внезапно дверь скрипнула — кто-то снаружи её слегка приоткрыл и лишь потом, видимо, догадался постучать. Но при этом не дождался, когда ему позволят войти, и снова толкнул дверь.
Генрих привстал. Несколько минут назад он лёг в постель прямо в верхней одежде, найдя в себе силы снять разве что ботинки, — и только сейчас осознал, что в таком виде ему стало весьма жарко. В комнате было тепло, сегодняшний день не радовал прохладой, будто лето, ушедшее из этого мира пару седмиц назад, внезапно решило напомнить о себе… Поэтому Генрих поспешил скинуть камзол, но когда увидел на пороге комнаты Хельмута, то от волнения и неожиданности запутался рукавах. Гость выглядел странно, но Генрих не успел его рассмотреть получше и понять, что именно показалось ему странным. Хельмут, неуклюже закрыв за собой дверь и резко, со скрежетом задвинув засов, подлетел к кровати и тут же рухнул на одно колено — то ли намеренно, то ли не удержавшись на ногах.
Было не очень понятно, что происходит, ровно до тех пор, пока Хельмут не заключил Генриха в объятия и не уткнулся лицом в его плечо. Сразу же почувствовался лёгкий запах алкоголя, и это не могло не вызвать некоторого удивления. А когда Хельмут через мгновение прижался к его губам резким, рваным поцелуем, отчего даже их зубы со стуком столкнулись, этот запах стал ещё явственнее и не оставил никаких сомнений, что барон Штольц был пьян.
— Что ты делаешь? — высвободившись из его несокрушимых объятий, поинтересовался Генрих.
— Целую тебя, — пожал плечами Хельмут. — Мы уже делали так, помнишь?
— Я-то помню. — Попробуй забудь такое… — Но сейчас ты не в том состоянии, чтобы это повторить.
— Почему это?
Хельмут отпрянул и попытался подняться, но ноги, видимо, держали его слишком плохо, и Генриху пришлось схватить его за плечо. Со стороны это могло показаться смешным, но лишь тому человеку, который плохо знал барона Штольца. Зато Генрих знал его хорошо и помнил, что Хельмут не пьёт. Он не раз говорил об этом, выражая свою неприязнь к вину и прочим напиткам подобного рода. Так что же случилось теперь? Неужели смерть Вильхельма настолько выбила его из колеи, что он решил пойти против своих принципов, против правил, что сам себе установил? Вряд ли сейчас уместно задавать подобные вопросы, и вряд ли Хельмут на них ответит, но его неподобающее поведение всё же стоит пресечь.
— Ты пьян, — сказал Генрих.
— Не очень, — отмахнулся Хельмут и снова попытался поцеловать его.
— Очень. Ты едва на ногах стоишь.
С этими словами Генрих, отбросив одеяло и камзол, спрыгнул с кровати и усадил на неё Хельмута — тот даже не успел оказать никакого сопротивления, даже не пискнул ничего в ответ. Чувствовалось, как дрожат его плечи, а уж трясущиеся пальцы не разглядел бы только слепой. Волосы спутались, а на фиолетовой рубашке темнели пятна от вина. Было очень непривычно видеть Хельмута таким… Словно за те дни, что прошли после битвы, он успел настолько сильно измениться, что стал совсем другим человеком, — а Генрих и не заметил.
Он присел рядом с ним и приобнял его за плечи.
— Я в порядке, — заверил Хельмут с усмешкой. — Ты же помнишь, мы с тобой тогда многое… многое сделали… — Говорил он вполне чётко, но с долгими паузами, будто ему не хватало воздуха. — Но и не сделали тоже многого, — наконец произнёс он и многозначительно посмотрел на Генриха. Его голубые глаза, всегда такие ясные, были подёрнуты хмельным туманом. Он часто моргал, наверное, пытаясь не заснуть на ходу, и покусывал губы. — Я готов сделать это сейчас.
— Ты не готов, — возразил Генрих спокойно.
Спать с пьяным человеком он считал верхом непорядочности. Тем более то, на что намекал Хельмут… Генрих предполагал, что это могло быть сложно и болезненно, причём для обеих сторон, так что вино в этом случае — не лучший помощник.
— Мы могли бы попробовать, — прервал он собравшегося как-то возразить Хельмута, — но не сейчас, а когда ты будешь трезв.
— Какая разница? — отмахнулся тот. — Слушай, мне… Буду откровенен: мне хреново. — Он перестал ухмыляться и на мгновение даже показался совершенно трезвым человеком, но запах алкоголя выдавал его с головой. — Я места себе не нахожу, мне тошно и душно… а всё этот твой проклятый Уилл. — Имя Вильхельма, сокращённое на нолдийский лад, он произнёс как-то неуверенно, с опаской. — Меня не покидает чувство, будто это я его убил. Он совершенно случайно… случайно оказался на пути стрелы… — Хельмут набрал в грудь побольше воздуха, на миг зажмурившись. — Которая изначально летела в меня.
— Это не твоя вина, — покачал головой Генрих, усиливая объятия и сокращая расстояние между ними.
— Я знаю, но… но чувствую себя… — Хельмут сжал пальцы в замок, впиваясь ногтями в кожу, и опустил голову. Спутанные золотые пряди упали на его лицо, и Генрих с трудом поборол в себе желание убрать их, заведя за ухо. Хельмут мог расценить такой жест как согласие на то, чего он так просил. — Я чувствую себя дерьмом и не знаю, что с этим делать, — выговорил он наконец на удивление чётко и быстро.
— Мне правда очень жаль, что ты настолько тяжело это переживаешь. — Генрих испугался, что его слова звучали неискренне, что он казался равнодушным и чересчур хладнокровным… Видит Бог, ему не хотелось таким казаться. Он правда сочувствовал Хельмуту, и сердце разрывалось от его несчастного вида, от его слов и признаний… Но Генрих сомневался, что утешение, которое от него так ждали сейчас, окажется хоть мало-мальски действенным. — Поверь, ты не виноват в смерти Вильхельма — и никто не виноват. Идёт война, люди погибают… — Он покачал головой. В горле возник противный ком, и руки затряслись едва ли не сильнее, чем у пьяного Хельмута. — Я понимаю, что тебе требуется утешение, и делаю что могу. Но то, что ты просишь… это не лучшая мысль. Пожалуйста, не делай поспешных выводов! — предостерёг он тут же, сделав голос громче.
Хельмут, резко подняв голову и тряхнув спутанными волосами, посмотрел на него внезапно прояснившимся взглядом. И в этом взгляде было столько непонимания, что Генрих на миг решил, что говорил с ним сейчас не на драффарийском языке. Ясно, что всё сказанное им не было воспринято хельмутовым разумом, затянутым плотной пеленой опьянения. Ну или он его попросту не слушал.
Генриху удалось в этом убедиться тут же, через пару мгновений: Хельмут встрепенулся и снова бросился на него с объятиями. Так хотелось обнять его в ответ, прижать к себе и коснуться пальцами золотистых волос… Хотелось погладить его по спине, по плечам, а потом положить руку на затылок и позволить уткнуться лицом в свою грудь… Но Генрих знал, что если позволит Хельмуту приблизиться к себе, то уже не сможет сдержаться. Этот проклятый запах алкоголя хоть как-то мешал желанию победить здравый рассудок, но если бы не он, то Генрих уже давно бы позволил опрокинуть себя в постель и целовать везде, где только можно.
Быть так близко к Хельмуту и в то же время так далеко от него казалось попросту невыносимым.
Генрих почувствовал, как дрожащие ладони поглаживают его спину, щекоча кожу сквозь рубашку, как губы касаются шеи и мочки уха… Не хотелось, чёрт знает как не хотелось останавливать это всё, и он даже на миг поддался, прикрыв глаза и подумав о том, какое наслаждение доставляют ему эти неловкие поцелуи… Но когда Хельмут переместил руки на его грудь и принялся расшнуровывать рубашку, Генрих очнулся.
Он сжал его запястья и заставил отстраниться. Посмотрел на него строго и даже грозно. Вид у Хельмута был взъерошенный, раззадоренный, в глазах — ни капли осмысленности.
— Я тебе не шлюха и не крестьянка из городка под Штольцем! — прикрикнул Генрих, молясь, чтобы голос не задрожал. — Не думай, что ты можешь себе такое позволить. — Он поправил рубашку, нервно пригладил волосы и встал. Хельмут следил за каждым его движением, не сводя с него распахнутых в изумлении глаз. — Ложись. Ляг сейчас же, — велел Генрих. За почти тридцать лет жизни он неплохо научился приказывать, но приказывать лучшему другу, с которым он даже ухитрился переспать, было непривычно, пусть даже этот самый друг был его вассалом.
Хельмут покорно лёг, попутно сбросив ботинки — один закатился под кровать, другой отлетел к противоположной стене. Генрих успел выхватить из-под его спины свой камзол и быстро накинул на плечи, словно пытаясь защититься таким образом. Во взгляде Хельмута вспыхнула надежда — видимо, он решил, что его сейчас всё-таки поимеют… Но когда Генрих оделся и обулся, явно показывая своё намерение уйти, то он снова сник.
— Лежи здесь, — холодно сказал лорд Штейнберг и направился к выходу из комнаты.
— Ваша милость… — послышалось сзади, но он не оглянулся.