Гостевое крыло в Клауде было маленьким, тесным, и поэтому Хельмут для начала оставил девушку у себя; он попросил барона Клауда прислать к нему пару служанок, чтобы привели её в порядок, и лекаря. А сам бросился докладывать Генриху о том, что произошло в лесу к востоку от Клауда.
— И это уже не первый случай, — кивнул лорд Штейнберг, выслушав его. Он сидел за своим столом, склонившись над стопкой пергаментов, и обе его руки были испачканы чернилами. Хельмут понял, что лишь сейчас разглядел, какие у его друга длинные красивые пальцы… И быстро одёрнул себя. — С западной башни недавно пришёл отчёт, что дозорные выследили в лесу отряд фарелльцев. Вслед за ним послали людей, и в итоге отряд был уничтожен, но судя по направлению лесной тропы, скакали эти гады к очередной деревне на фураж. Поэтому, я думаю… — Он откинулся в кресле и закинул ногу на ногу. Хельмут так и остался стоять возле запертой изнутри двери. — Я думаю, нам не стоит нападать на основную часть их армии, пока мы не зачистим территорию от таких вот отрядов. Мы лишим их сил, перекроем все пути, по которым они могут добывать провизию…
— Не все, — возразил Хельмут. — С севера к ним в любой момент может прийти подмога. Новое войско или наёмничий отряд. Пока мы зачищаем территории, уничтожая отряды по десять-двадцать человек, к их армии прибавится ещё тысяча или две.
— Ты думаешь, зачем я послал большой отряд к северу от их ставки? — усмехнулся Генрих и посмотрел на него поистине отцовским взглядом. — Как только в поле зрения наших людей окажется возможное фарелльское подкрепление, они сделают всё, чтобы оно до основного войска не добралось.
— Но там человек пятьсот, а вдруг…
— О лобовой атаке никто и не говорил. А отряды с западной и восточной башен всегда будут готовы прийти им на помощь.
Тут Хельмут даже ощутил укол зависти: ему бы буквально не хватило сил, знаний и догадливости, чтобы составить такой план… Впрочем, он был уверен, что у него ещё всё впереди, что опыта он наберётся в дальнейшем и вот уж тогда покажет себя как следует…
Поэтому на смену зависти быстро пришёл искренний восторг.
— Когда фарелльцы поймут, что на этой земле им поживиться больше нечем, потому что мы не пускаем их к «кормушкам», — продолжил Генрих, — они, конечно, запросят подкрепление у своего короля. Нам надо будет рассчитать этот момент и ударить прежде, чем их войско пополнится новыми силами. Разумеется, всех их в битве мы не перебьём… попробуем оттеснить к северу, к Ледяному мосту. Лорд Джеймс именно это мне и посоветовал, — добавил он с тёплой улыбкой после небольшой паузы.
Хельмут кивнул. На самом деле сейчас говорить с другом о тактике и стратегии, о военных планах и сложных ходах ему не хотелось. Ему хотелось рассказать о девушке из деревни — единственной выжившей, единственной, кого он успел спасти. Но вряд ли это настолько важно.
— Значит, в той деревне никого не осталось? — словно прочитав его мысли, резко поднял голову Генрих. — Ты присел бы. Устал, наверное?
— Да не очень, — отозвался Хельмут, почувствовав, как радостно затрепетало сердце от такой заботы.
Он отодвинул стул из-за письменного стола и сел рядом с Генрихом. Тут же обнаружил, что даже не переобулся — его чёрные ботфорты были вымазаны серым пеплом, несколько пятнышек виднелось на коричневых шерстяных штанах… Ну да ничего, это подождёт. Наполнить себе горячую ванну он велит позже.
И свою серебристую фибулу он оставил на пепелище… Хельга, конечно, расстроится — сестра всегда пеклась о таких недешёвых вещах, следила за сохранностью каждой и часто велела их чистить. Но ведь она должна понимать, что фибула — это не самая страшная потеря на войне.
— Вообще… пришлось сражаться, — вздохнул Хельмут, вспоминая, как легко и даже изящно сталь входит в человеческое тело. — Но это длилось недолго.
— Вы кого-нибудь успели спасти?
— Да, одного человека. Девушку. Но она… Она за всё время сказала только одно слово — «простите». Когда уронила флягу, которую я ей подал. Бедняжку, кажется, пытались изнасиловать, да и вообще… На её глазах перебили её односельчан, сожгли почти все дома дотла. Я не удивлён, что она так себя ведёт.
— Ты же не оставил её там, надеюсь? — встревожился Генрих.
— О, конечно, нет, — округлил глаза Хельмут — так его ещё никогда не недооценивали! — Она пока у меня. — И он кивнул на стену, что отделяла его комнату от комнаты друга.
— Видимо, она очень хорошенькая… Раз она у тебя.
— Да как ты смеешь! — уже совершенно искренне возмутился барон Штольц, сжав пальцами подлокотники. — Я же сказал: её едва не изнасиловали. Ты думаешь, после такого я стал бы к ней приставать? Ты считаешь меня полным чудовищем, да?
— Прости, я не подумал, что сказал, правда, — сник Генрих.
— А насчёт хорошенькой… — Хельмут прищурился. — Она почти всё время закрывала лицо руками. Да и лицо у неё было в сажи и грязи. Думаю, сейчас лекарь даст ей успокаивающих настоек, потом служанки её отмоют, и тогда увидим. И заодно поговорим с ней. Вдруг она может знать что-то полезное?
Но девушка долго приходила в себя: полтора дня она попросту спала, напившись предложенных лекарями снадобий. О ней заботились две служанки барона Клауда, после её пробуждения они наконец-то вымыли и накормили её, но она всё равно никому ничего не сказала, несмотря на вопросы и воззвания. Разумеется, Хельмут не мог оставить её в своей комнате, видит Бог, там и так было тесно, поэтому поначалу она спала в покоях лекаря, а потом её переселили в крыло для прислуги.
Когда лекарь наконец сказал, что девушка вполне здорова, лишь сильно эмоционально потрясена, Хельмут решился зайти к ней. Он постучал, как того требовали приличия, но ему, разумеется, не ответили, и он тут же открыл дверь.
Комната с несколькими простыми кроватями, парой тумбочек и шкафов пустовала — день был в разгаре, и большинство слуг занимались своими делами. Лишь спасённая девушка сидела на одной из кроватей в самом углу. Но, увидев Хельмута, она вздрогнула, округлила глаза и задрожала, прижав колени к груди. Хельмут замер в проходе. Лекарь не предупреждал, что она теперь так реагирует на людей… Впрочем, удивляться особо нечему: скорее всего, она запомнила окровавленный меч и бешеный взгляд Хельмута, наверняка видела, как он убивал людей, вспарывая их глотки, пусть те люди и были её мучителями и убийцами её близких.
Но, окинув его внимательным взглядом, девушка успокоилась. Расслабилась, переползла на край кровати и села, свесив босые ноги. На ней была лишь белая нижняя сорочка с короткими рукавами; чёрные длинные волосы, расчёсанные служанками, спадали на плечи и чуть сгорбленную спину. В серых глазах девушки блестели слёзы, но она быстро вытерла их тыльной стороной ладони.
— Простите, — сказала она куда громче и чётче, чем тогда, в деревне.
— А ты ещё какие-нибудь слова знаешь? — Хельмут не выдержал и съязвил, хотя понимал, что это крайне неуместно. Он прошёл в глубь комнаты и застыл возле кровати, опершись о спинку изножья. — Как ты себя чувствуешь? Что-нибудь болит? Тебя ранили?
— Нет, — слабо улыбнулась девушка. — Меня несколько раз ударили по лицу, но… — Она повернулась, чтобы он смог рассмотреть её правую щёку — на коже виднелся тонкий слой зеленоватой мази. — Лекарь сказал, что синяка не будет.
— Вот и хорошо. Я рад, что с тобой всё в порядке, — вполне искренне отозвался Хельмут. — Сейчас сюда зайдёт… наш командующий. Ты его не бойся, хорошо? Никого здесь не бойся. Мы не враги.
— Я знаю, — кивнула она. — Вы же меня спасли. Вы из Бьёльна?
— Как ты догадалась? — Не по гербам же на их сюрко, в конце концов. Вряд ли её, крестьянку, с детства натаскивали в геральдике.
— По говору. Говор не наш, не нолдский.
У неё, впрочем, тоже был необычный для уха Хельмута говор. Она чётко выделяла звук «о» там, где вопреки правилам правописания обычно произносился звук «а». И произношение звука «р» у неё было особое: если в Бьёльне на этом звуке обычно хрипло рычали, то в Нолде, как успел заметить Хельмут, его как бы проглатывали, будто картавя.
— И как я не понял сразу… — улыбнулся он. — Ну так вот, наш командующий задаст тебе несколько вопросов. Я понимаю, что это может быть неприятно, что ты не захочешь многое вспоминать… — Он и сам с радостью бы забыл и о той неудачной битве, и о резне в сожжённой деревне. — Но всё же вспомни. Это может быть важно.
— Ох, вряд ли я что-то полезное знаю, — вздохнула девушка. — Но вспомнить постараюсь.
Генрих зашёл буквально через минуту, когда за окном пробил полдень. День был пасмурным, серым, а тесноватую комнатку и без того окутал сумрак, из-за чего пришлось зажечь несколько свечей. Девушка набросила на свои чуть широковатые плечи тонкую шаль, явно стесняясь, что на ней была лишь нижняя сорочка, но её платье изорвали в клочья, а новых ей, видимо, пока не дали.
На появление Генриха она отреагировала спокойнее — лишь сильно сжала простыню побелевшими мозолистыми пальцами, но забиваться в угол и дрожать не стала, слава Богу. Генрих ей улыбнулся: может, окажись на её месте женщина познатнее, он бы поклонился, хотя как лорд имел права этого не делать. Девушка же не сразу догадалась встать и присесть в неумелом реверансе. И лишь тогда Хельмут обнаружил, что она была довольно высокой.
— Сядь, — разрешил Генрих и окинул взглядом комнату. Увидел возле изголовья кровати высокий стул (видимо, на нём сидел лекарь), направился было к нему, но Хельмут его опередил: как достойный вассал, он поставил стул возле кровати так, чтобы Генрих мог смотреть на девушку без помех. — Как тебя зовут? — поинтересовался лорд Штейнберг будничным тоном, опускаясь на стул.
Хельмут вздрогнул. За всё это время он так и не выяснил её имя… Может, тогда, в деревне, она бы и не ответила. Может, с лекарем и служанками она не разговаривала вообще. Но сегодня-то… Он пытался заботиться о ней, как мог, представляя на её месте свою сестру, но самое элементарное — имя — так и не узнал.
— Гвен, — коротко ответила чуть покрасневшая девушка.
— Гвен, надеюсь, ты сейчас достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы ответить на несколько моих вопросов? — Генрих с небывалой теплотой и заботой посмотрел на неё, будто и до этого хорошо её знал, будто она была чем-то дорога ему.
— Да, его… — Она запнулась и посмотрела на Хельмута в поисках подсказки.
— Светлость, — подсказал Хельмут. — Это его милость лорд Генрих Штейнберг, а я — его вассал, барон Хельмут Штольц. — Представиться, естественно, и представить друга он тоже забыл. Да что ж за дырявая голова…
— И мы, конечно, очень рады знакомству со столь прекрасной особой, — зачем-то добавил Генрих. Странно вообще, что он ведёт себя с ней как с равной себе. Хотя Хельмут сейчас, пожалуй, тоже вёл себя именно так. Девушка не заслужила пренебрежения, с ней и правда стоит быть вежливее и обходительнее.
— Его светлость уже спрашивал обо мне, спасибо, — смутилась Гвен. — Я готова рассказать вам всё, что знаю.
— Тот налёт на вашу деревню был первым?
— Вторым, — покачала головой она, поправляя шаль на плечах, будто пытаясь спрятаться от возможного врага. — Когда они в первый раз приехали, мы не сопротивлялись, отдали им кое-что. Думали, они успокоятся… как же. На второй раз нам и отдавать-то особо нечего было. Бетти, моя подруга, собрала детей и увела их в лес, как только мы услышали топот копыт и этот смех… омерзительный, чужой… Только Том остался, внук нашего старосты, не захотел с Бетти идти. И я тоже осталась. Хотела защитить их, но… — Гвен зажмурилась, и Хельмут заметил слезинку, скатившуюся по её щеке. — О том, что у нас ничего не было, что нам самим-то есть нечего, они и слушать не хотели. Выволокли из домов всё, что нашли… Не знаю, зачем им всё это нужно было… Посуда, одежда… А людей они перебили, мол, за то, что сопротивлялись. Хотя как они могли сопротивляться? Это же беззащитные, слабые старики… — Голос Гвен задрожал, а слезинок на щеках стало больше. Генрих чуть склонился к ней, глядя на неё странным взглядом, будто впервые в жизни видел плачущего человека. — А меня они оставили в живых, потому что я была единственной молодой женщиной. Хотели в свой лагерь забрать…
Она презрительно скривилась, но слёз больше не сдерживала.
Тогда Генрих протянул руку и осторожно коснулся пальцами её щеки, вытирая солёную влагу. Гвен подняла на него поражённый взгляд, да и Хельмут тоже смотрел, мягко говоря, удивлённо. Конечно, эта девушка заслуживала сочувствия и заботы, особенно после своего рассказа, но… настолько?
— Теперь всё будет хорошо, — сказал Генрих тихо. — Я понимаю, что погибших близких ты не вернёшь…
— Бетти и дети, — всхлипнула Гвен, и в пустом взгляде её что-то вспыхнуло, — вы найдёте их? Они наверняка выжили, они же успели сбежать!
— Мы сделаем всё, что сможем. — Конечно, обещать этого не мог никто, да и у них были дела поважнее, чем искать сбежавших крестьян, но Генрих сказал это таким тоном, будто уже приказал снарядить отряд для поисков. — Всё наладится. Мы прогоним фарелльцев с ваших земель, и жизнь потечёт, как прежде. А ты можешь отправиться в Эори. Сейчас там безопасно.
— Я не хочу. — Гвен резко покачала головой, и ему пришлось убрать руку. — Не хочу никуда ехать, я лучше в вашем войске останусь.
— Что ты имеешь в виду? — бросил Хельмут неожиданно жёстким тоном, скрещивая руки на груди. — Ты же не собралась сражаться, в конце концов?
— Я могу лекарям помогать, — возразила Гвен — голос её зазвенел на удивление громко. — Я кое-что уже умею, а остальному научусь. Не хочу я сидеть в безопасности, пока на моей родине бесчинствуют чужаки! Я хочу им отомстить за свою деревню и своих близких. Хоть как-то помочь вам выбить их прочь… дать им пинка под зад, — коротко ухмыльнулась она.
— Не думаю, что это возможно, — покачал головой Хельмут.
— Что ж, можно попробовать, — улыбнулся Генрих.
Они сказали это почти одновременно и тут же взглянули друг на друга вопросительно.
Ну, если Генрих даёт добро, то ладно… Пусть останется, пусть учится у лекарей и помогает бьёльнцам выбить захватчиков из нолдийской земли. Хельмуту вообще-то совершенно всё равно. Его сюзерен согласен, а это главное. Кто он такой, чтобы ему возражать?
— Если ты так хочешь помочь, — продолжил Генрих, не отводя внимательного взгляда от Гвен, — то, может, вспомнишь что-то о захватчиках? Ты видела ещё отряды помимо того, что напал на твою деревню? Соседи из других поселений ничего не рассказывали?
— Когда война началась, особо не до болтовни с соседями было, — пожала плечами Гвен. — Но я как-то видела… у реки, что к западу от нашей деревни… Пошла бельё стирать, а они туда коней приводили поить. Я сначала было подумала, что это ваши: слышу — говор не родной… А потом поняла, что и язык вообще другой, не наш. Но откуда они приехали и сколько их было — не помню. Это всё седмицы две назад произошло.
— Возможно, они часто ездят к этой реке поить коней и набирать воду, — задумался Генрих. — Нужно будет послать туда патрули. Займёшься?
— Займусь, — вздохнул Хельмут.
Когда Генрих попросил его остаться с ним в Клауде, он, конечно, не рассчитывал на особо спокойную жизнь. Но друг буквально заваливал его поручениями. Хельмут исполнял их ответственно и тщательно, но всё же он ожидал, что свободного времени, которое он сможет провести с Генрихом, у него будет больше. А оказалось… Теперь ещё и эта Гвен, о которой нужно заботиться, оберегая от моментов, которые могут всколыхнуть в ней ужасающие воспоминания… Кто бы его, Хельмута, от такого уберёг. Впрочем, она — девушка, существо слабое, а он — воин и рыцарь, так что она в такой заботе нуждается явно больше, чем он.
— А насчёт тебя, Гвен, я скажу лекарю… — задумчиво продолжил Генрих. — Не тому, который здесь, в Клауде, за тобой ухаживал, а нашему, бьёльнскому. Он, я думаю, не откажется научить тебя тому, что должна знать его помощница.
— Спасибо, милорд, — склонила голову Гвен.
А потом вдруг резко посмотрела на Генриха таким взглядом, каким Хельмут обычно старался, несмотря на непреодолимое желание, не смотреть.
***
Холодная нолдийская весна закончилась, и ей на смену пришло холодное нолдийское лето. Ветер дул непрестанно, и солдаты постоянно молились, чтобы не пошёл дождь. Дожди уже были в начале геужеса* — долгие, сильные ливни, сбивающие с ног и ледяными змеями заползающие под одежду. Некоторые воины простужались после такого, и к работе лекарей, помимо хлопот с ранами, прибавлялось ещё и лечение кашля и насморка. Простуда могла длиться долго, и свои первые несмелые шаги в лекарском искусстве Гвен делала именно в борьбе с ней. Лекари показывали, как настаивать травы и заваривать чай от боли в горле, что делать с жаром и ознобом, какие компрессы ставить и многое, многое другое… У девушки неплохо получалось, лекари на неё уж точно не жаловались, к тому же она стала всё чаще улыбаться и даже смеяться и в целом ходила весьма довольная.
Генрих был рад не только тому, что Гвен быстро оправилась, но и тому, что ей нашлось место в армии. Она ни в какую не хотела уезжать в безопасный Эори, но и оставлять её обузой тоже не стоило: она бы только мешала и невольно отвлекала солдат. А белый передник помощницы лекаря внушал у них даже некоторое уважение. Генрих ни разу не замечал, чтобы простые воины приставали к таким женщинам. Рыцарей и дворян это, правда, не касалось.
И вот настало лето. Дни длились дольше, солнце светило чуть ярче и давало больше тепла, чем прежде, но всё же в этих краях было куда холоднее, чем в Бьёльне. Генрих помнил, как долго и неохотно привыкал к такой погоде, будучи оруженосцем, зато потом, по возвращении домой, так же долго и неохотно привыкал к погоде бьёльнской. Воздух ему казался жарким и душным, он скучал по прохладе, дождям, снегам и морозам. Этого всего в Бьёльне тоже было предостаточно, но обычно и снега там выпадало меньше, и морозы стояли не такие крепкие, и лето пригревало сильнее, чем в Нолде.
В этом году привыкать к холодам почти не пришлось. Будто и не было тех десяти лет, что отделяли его нынешнего, двадцатисемилетнего лорда, властителя целого аллода, от юноши восемнадцати лет, едва принявшего рыцарские обеты и получившего шпоры. И меч… Тот прекрасный, но неудобный меч лорда Джеймса, который остался в Айсбурге. Странно, что лорд Коллинз о нём не вспомнил и не спросил во время встречи на тракте — Генрих уже готов был извиняться и оправдываться, но не пришлось.
Настал биржелис*, первый месяц лета, время цветения анемонов и горечавки, ярких синих колокольчиков и белоснежных ландышей, вишни и яблонь. Вокруг Клауда расстилались поля, напоминавшие цветные ковры, и из леса пахло по большей части свежестью, листвой и хвоей, нежели гарью, как было весной. И всё чаще в Клауд дозорные отряды возвращались ни с чем, отчитываясь, что никого не нашли, всё реже из сторожевых башен поступали сведения об обнаруженных фуражирах. Генрих был рад: кажется, им удалось отпугнуть фарелльцев, отвадить их от захваченных территорий, заставить сгруппироваться в их лагере и не покидать его так часто, как раньше.
Значит, пришло время для новой битвы.
Ждать, когда с северо-запада вернутся нолдийцы, а с востока — шингстенцы, было некогда. Фарелльцев осталось не так много, и имеющейся армии Бьёльна должно хватить, чтобы отогнать их к северу, к Ледяному мосту. Генрих предполагал, что к тому моменту враг уж наверняка дождётся подкрепления, но и к ним тоже придёт подмога… Может, тогда-то и состоится решающий бой и они смогут окончательно прогнать захватчиков с этой земли.
Был отдан приказ приводить в боевую готовность отряды со сторожевых башен. Тот отряд, что обошёл ставку фарелльцев с севера, уже давно ждал сигнала. Разумеется, в Клауде тоже спокойствием и не пахло: Генрих велел готовить подкрепление на случай, если и эта битва начнёт обращаться не в их пользу. Но нет, на этот раз они не проиграют.
Он не проиграет.
Властитель Бьёльна и ученик лорда Коллинза попросту не имеет права продуть этот проклятый бой, к которому он так долго и тщательно готовился. Не могут провалиться его сложные планы, на продумывание которых ушла не одна ночь.
Генрих снова начал ощущать эту удушающую злость, но уже сам не знал, на кого или на что она была направлена.
День битвы выдался пасмурным, тревожным. По небу плыли серые облака, ветер шевелил листву и травы, слышалось бряцанье оружия и чьи-то громкие разговоры — солдаты из засадного полка гадали, пойдут они сегодня в бой или нет. Генрих тоже гадал, жалея и раздражаясь, что не может сказать точно. Тревожило это ощущение, что ты не в битве, что ты сейчас должен быть не здесь, а в гуще сражения — кромсать своих врагов… И тогда, во время первой битвы, тоже… Может, тогда бы всё было иначе. И им не пришлось бы сейчас строить сверхсложных планов, чтобы как-то исправить ситуацию.
Отправив в бой основную часть войска, Генрих заволновался ещё сильнее. Весь последующий час он ходил туда-сюда по замку и его внутреннему двору, проверяя, всё ли в порядке, готовы ли солдаты, хватает ли оружия и лат… При этом он едва не забыл облачиться в доспехи сам.
Генрих бросился к оружейной, где в сером полумраке солдаты подбирали шлемы и копья. А у дальней стены он обнаружил Хельмута — он, сидя на небольшой белой скамейке, нервно вертел в пальцах один из своих многочисленных метательных кинжалов. Будто надеялся метнуть этот кинжал, чтобы тот пролетел километры к северу, преодолел леса, горы и крепости и вонзился прямо в сердце фарелльского короля, затеявшего эту войну из-за своей гордости и амбиций, из-за желания заполучить во владение ещё больше земель — ещё больше власти…
— Всё-таки идём? — встрепенулся Хельмут, обнаружив Генриха в оружейной. — Давай я поведу подмогу.
Генрих замер и посмотрел на него вопросительно.
— Не надо, — холодно отозвался он. — Я поведу сам.
— Нет, ты… ты?! — Голос Хельмута эхом отразился от стен и взлетел под потолок.
— Именно.
За всё это время Генрих уже не раз пожалел, что не успел найти оруженосца, прежде чем наступила война, но сейчас Хельмут подвернулся под руку как нельзя кстати. Он быстро помог ему надеть доспехи, то подавая наплечник или наколенник, то застёгивая ремень, то поправляя стёганку. При этом он настойчиво пытался отговорить Генриха идти в битву, заикаясь и запинаясь от волнения, что вызывало лишь усталую улыбку. Очевидно, что Хельмут беспокоится, но ведь и Генрих беспокоился за него, когда тот участвовал в прошлой битве… Пришла пора им поменяться местами.
— Я же буду не один, — пожал плечами он, заодно проверяя, хорошо ли сидит горжет. — Герцог Рэйкер и Вильхельм уже там, пускают фарелльцев на фарш.
— Надеюсь, Вильхельм не будет творить всякую ерунду… — буркнул Хельмут и как следует затянул ремень набедренника.
— Ты о чём? — переспросил Генрих, опустив голову — друг стоял на одном колене, возясь с защитой ног.
— Да так… беспокоюсь, — после недолгой паузы отозвался Хельмут. Он поднялся и внимательно оглядел плоды своих стараний: доспехи сидели идеально. — Он же всё-таки мой друг, — усмехнулся он уже увереннее, погладив пальцами костяную изогнутую рукоять кинжала у себя в ножнах. — И он жених Хельги. Если с ним что-то случится… она же убьёт меня. — В голосе Хельмута звучала насмешка, но во взгляде вспыхнула тревога.
— С чего ты взял, что с ним что-то случится?
Вильхельм, несмотря на юный возраст, был отличным воином, он превосходно владел мечом и копьём и одинаково хорошо дрался как пешим, так и конным.
— Ну, захочется ему погеройствовать… — пожал плечами Хельмут. Возникло чувство, будто он что-то скрывает, будто он что-то знал о Вильхельме или они вдвоем задумали нечто… Ну или Генрих от волнения начал придумывать какие-то жуткие прогнозы, не соответствующие действительности. — Он последнее время стал каким-то… вспыльчивым, несдержанным… Ты не заметил?
— Вообще-то заметил, — признал Генрих. — Но он ведь молодой совсем, моложе тебя.
— Да ладно, всего на год. — Хельмут снова опустился на скамейку и похлопал по её поверхности рядом с собой: — Присядь, кстати. В атаку пока не зовут.
Генрих присел, звякнув латами.
— Ну да, но всё же… возможно, это его естественная реакция на войну, — сказал он, задумавшись. — Каждый реагирует по-разному: кто-то прячется, замыкается в себе, а кто-то — как Уилл… — Кузен, помнится, просил не сокращать его имя на ноллдийский лад, но сейчас ведь его тут нет, он не услышит. — Лезет во все передряги и пытается стать героем. Кто знает, — сдержанно ухмыльнулся Генрих, — может, у него и получится. И у твоей Хельги будет самый лучший жених из всех, что можно представить.
— Главное, чтобы она была с ним счастлива, — разумно заметил Хельмут, одной рукой поправив воротник синей рубашки. Сейчас, пока они жили в замке, он не терял возможности одеться понаряднее. Но потом, в походе лучше от этого отказаться. Иначе сам же будет переживать, что любимый шёлк рвётся, а зашить — некому, что блестящая вышивка линяет, что кружево треплется, превращаясь в настоящие лохмотья. — Но он ей, кажется, очень нравится, — продолжил Хельмут вспоминать свою сестру.
— Ну да, — кивнул Генрих, позволив себе тёплую улыбку. — Я видел, как они смотрели друг на друга во время помолвки. Думаю, им будет хорошо вместе.
Такой разговор казался крайне неуместным сейчас, когда где-то неподалёку бушует битва, где этот самый жених рискует своей жизнью… Но о войне говорить тоже не хотелось — иначе можно попросту сойти с ума, поддавшись этой проклятой тревоге, что постоянно шла рука об руку с горячим страхом за свою жизнь.
— Пора, — сказал Генрих твёрдо через пару минут. — Если наша помощь всё-таки понадобится, разумно будет выехать сейчас.
— Может, ты… — снова попытался остановить его Хельмут, но Генрих тут же встал и направился к выходу из оружейной, звеня сабатонами, и лишил его возможности договорить. Но Хельмут не был бы собой, если бы оставил всё как есть. Он бросился к выходу за ним.
— Если и у меня что-то пойдёт не так, — уже запрыгнув в седло боевого коня, сказал Генрих, — то я дам тебе знать. Новое подкрепление не присылай, мы лучше отступим. Хотя я не думаю, что это случится, — уже менее весело и уверенно добавил он и взмахнул поводьями, посылая коня вперёд.
Примечания:
Геужес — май
Биржелис — июнь