Рита бросилась собираться, быстро и молча, чтобы заплакать только на улице. Мама накрыла Риту телогрейкой и обняла так, как будто боялась, что Рита упадет.
Ты прости меня, доченька.
Рита подумала: "И ты меня прости", но сказать не смогла. Они ехали, плакали, Отец улыбался.
-27
Зимой, когда нельзя было ходить, жили в Шовском, у бабок. У Бабченки было хорошо, она жалела, садилась и играла на баяне, а внуки и кого взяла нянчить, ползали, мокрые, у ее слоновьих ног: "дома, авось, тяпло", зато весело. Лицо у нее было как яблоко - ни морщинки, лоснилось и блестело в темноте.
А у бабки Косых, например, было так себе - на кухню не пускала, кормила раз, вместе с собой, вареной картошкой - картошины были на вид как выточенные из кости. И были холодные щи из кислой капусты - от них пахло больницей. Бабка Косых смотрела, скрипела и говорила матери, что не учат уроки.
Но хуже всего было у учительницы Клавдии Степановны. Иногда она проверяла тетради, но вместо того, чтобы помочь, сразу ставила тройку. Видела, что не делают - и спрашивала в школе. Если и выучили какие стихи, рассказывали их плачущими голосами - то это заставила Клавдия Степановна.
В шкафике у Клавдии Степановны были наливочки. Каждый день она бралась вытирать пыль, иногда и по три раза, и все вытирала в шкафике, переставляла наливки и радостно вскрикивала: "Ой, батюшки, пролила! Ах, пролила, старая!" И так все проливала и спала крепко, даже не замечая, как кошка с худым хвостом ходит по кровати и наступает ей на грудь и лицо.
Заходил сын. Он был столяр, пьяница и носил очки. Пока учительница была где-то, ее Сереженька давал Ваське трепать себя и после долгих уговоров побороться борол одной дрожащей рукой.
Рита смотрела в окно - идет, нет. Когда шел, бросалась за стол, садилась спиной к двери. Сереженька не видел лица девушки - отворачивалась, закрывалась кулаками, подпирая щеки, но, как если бы он видел, Рита делала умное выражение - красиво морщила лоб, хмурилась, вскидывала бровь, шевелила губами - читает, считает, рисует - какая умница.
Сереженька все замечал - красные уши, хриплый голос, следы от мокрых ладоней.
Мать деньги давала или не давала. После шкафика почти всегда давала. То гнала, толкала кулаком в лицо, то обнимала, усаживала. Однажды Сереженька слабым, невнятным голосом пел: "Ох умру я, умру я, похоронят меня, и родные не узнают, где могилка моя. Только ранней весною соловей пропоет. Пропоет и просвищет, и назад улетит... Лет семнадцати мальчишка в сырой земле лежит..."
От этой пьяной песни у Риты сладко заболело сердце. Она мечтала, что Сереженька умирает. Все умирает, умирает, а Рита плачет, плачет, не может остановиться, а Сереженька все не может и не может умереть.
Рита грызла ручку, думала о Сереженьке. Приглушенно, прищемив занавесь, хлопнула дверь. "Вась!" Васька молчал, играя. "Вася! Я снеслася!" Брат не засмеялся. Рита обернулась - на стуле сидел и беззвучно смеялся пьяный Сереженька.
Рита отвернулась, уронила голову на стол - позор, девчонка, ребенок, дура.
- Рит, а Рит, - сказал Сереженька.
- Чего вам?
- Мамка где моя, не знаешь?
- Пошла дрова выписывать.
- А Васька где?
- С мальчишками гоняет.
- К вам в Курпинки либо и не пройти, снегу небось по крышу намело.
- Да.
- Волки-то к дому не подходят?
- Да.
- Что да?
- Подходят. Папка их из ружья пугает.
- Ты взрослая девчонка-то?
- Да.
- Сколько годов?
- Трина... Пятнадцать. Ну, пятнадцатый.
- Деньги-то дает тебе мамка?
- Дает.
- Так. Ну ладно, а тратишь ты их на что?
- Ни на что.
- Не тратишь?
- Неа.
- А чего так?
- Так.
- А сколько есть-то их у тебя?
У Риты не было.
Она была взрослая, строгая, сердитая и сказала:
- А тебе-то что?
Ее детский голос был жалок и беспомощен. Сереженька понял.
- Так. А мамка-то твоя от тебя деньги прячет?
- Нет.
- А куда ложит, знаешь?
- Знаю, в сундук.
- Так. А моя мамка? Вы ей за квартиру плотите, куда ложит?