Зимой Андрей приезжал ко мне в Москву. Он заметил, что я стесняюсь его перед знакомыми, и уехал, не простившись. Я думала, что это конец, но ошиблась.
Я ждала Зухру, чтобы идти на поляну. Лавка была холодной и склизкой на ощупь. У соседей вода глухо капала в бочку и переливалась через край. Мокрая стенка бочки блестела, как обледенелая. Андрей приехал на КАМАЗе и тяжело выпрыгнул из кабины.
-- Птичка, рыбка, лапочка, здравствуй...
Я отвернулась.
-- Дай хоть посмотрю на тебя...
Андрей зажег спичку и протянул руку к моему лицу. Огонь горел в его руке как в подсвечнике, слегка согревая мне лицо, но по спине моей и по ногам полз холод. Когда спичка прогорела, Андрей сказал:
-- Как я зимой от тебя уехал, с тех пор и запил. И пью и пью и пью даже до сих пор. И сегодня пил. Обиделся я на тебя, Надюш, зимой.
-- А я думала, что ты все понял.
-- Запала ты мне в сердце, и никогда оттуда не выскочишь. Не выковырнуть тебя оттуда.... Как я твой дом, Надюш, искал в Москве.... Вышел из метро и не в ту сторону пошел. Ушел от тебя аж до самого вокзала - и назад пошел. А как познакомились мы с тобой.... Каким числом это было? Щас, щас... чтоб не бегать, у Василя не спрашивать.... Не одна ты записульки пишешь - я в них нырнул, когда у тебя был. Не обижаешься на меня?
Я сдержала бешенство: -- Нет, я сама люблю читать чужие дневники.
-- Вот поехали ко мне - ни за что не найдешь. А лежит на виду, никто и не знает - даже мать не знает. Знаешь, как сделал? Из "Роман-газеты" листы вытащил - и бумагу вставил. Уже три такие лежат.
-- Ладно, я пойду домой.
-- Эх, Надюшка, птичка-рыбка-лапочка.... А то оставалась бы ты у нас. Ребятишек бы родили - первого, второго, третьего, шестого, так бы и пошло, и пошло... Коровок бы развели, бычков, поросяточек, птичек и так по порядку...
Я встала и пошла к калитке. Андрей взял в машине бутылку водки и догнал меня.
-- Надюш, ну выпей-то со мной...
Я отказалась. Андрей отпил из горлышка и дошел со мной до двери.
-- Я тебя увижу завтра?
-- Нет.
-- Мы завтра с отцом в Курпинку едем, за черноплодкой. Поедешь с нами так-то?
От ревности душа моя затряслась. Еще только раз было со мной такое немного позже и много сильнее. Будто вилами поддели этот бестелесный нерв и потянули, пытаясь исторгнуть.
Я крикнула: -- Нет!
-- Надюш, я не понял, почему...
-- Я. Слишком люблю это место. Ты не понимаешь, у людей бывает что-то святое! Я могу пойти туда только с теми, кого люблю...
-- Например?
-- С Юсуфом Аслановым.
-- Я понял. Прости, Надюш, останемся друзьями.
Пошатываясь, Андрей пошел к калитке. Мне показалось, что светлое пятно остановилось у забора, и я закрыла дверь.
-4
Мать Андрея прислала мне его дневники. Она не оставила их, потому что они напоминали обо мне.
Марина в подробном письме передала мне все, что касалось той ночи.
Андрей допил водку и поехал в Шовское. Он едва не сбил Юсуфа в дембельских аксельбантах, а в Шовском поломал забор и свалил два креста на кладбище перед тем, как въехать в пруд и забуксовать. Он вылез из машины и упал в воду.
Когда-то мы нашли с ним паутину, густую, и всю в каплях. В ней можно было отразиться, как в разбитом зеркале.
-- Пауки, -- сказал Андрей, -- нить тянут из сердца. Толково.
-- Нет, у паука есть такие специальные железы...
-- Ц-ц-ц... Тише.... Еще прочитаешь про нитку-то сердечную... Попанется еще книжка...
"Какой вздор", -- подумала я.
Когда я собирала чемодан, бабушка сказала мне:
-- Люди, знаешь, какие! До смерти не простят. Пойдешь на похороны, скажут: "Виновата". Не пойдешь - скажут: "Нарочно сгубила". Уезжай-ка ты, девка, отсюда. Тебе что, а нам тут жить.... У Бурьяновых родни много.
-- Да я и так уезжаю.
-- Не, ты, девка, уезжай. Так что... уезжай!
Бабушка махнула рукой так, будто захлопнула передо мной какую-то невидимую дверь и прищемила нить, вытянувшуюся из моего сердца.
Эта нить все сильнее натягивается с каждым годом, с каждой сотней километров, и скорее вырвет мне сердце, чем оборвется сама.
ЗАПУСТЕНИЕ
"Отцова сосна упала"... Я уже не знала, приснились мне эти слова, или их действительно сказала бабушка, но я слышала их внутренним слухом, и уныние мое росло.
А это было в библиотеке: слово "хлеб" притянуло другие два "молоко" и "мед", и, "как ветхие кости ослицы встают" и собираются, так Дом вдруг поднялся, собрался во мне из развалин. Но сначала я оказалась в Доме, на кухне, то есть Дом начал создаваться изнутри, а потом уже воздвиглись стены. Он существовал, пока я хранила его в себе, и надо было жить хранилищем этого мира, но мне не хватило своеволия, чтобы оставить все другое, и я отпустила Дом в себя, во мрак, и не знаю, живет ли он там, невидимый, или разрушился, раз я не держу его.
Я не была там три года.
Я решила во что бы то ни стало выехать сегодня, и пришлось отправиться на автобусах, с пересадкой в Данкове.
Осенние луга тусклой жесткой травы в серебряной пыли изморози, убогие деревенские дома, черная глянцевая грязь на дорогах, одинаковые выбранные огороды, среди которых мелькали вдруг бахчи с тыквами, странно красивыми, оранжевыми, утопающими в мокрой густой земле, - все было прекрасно, но душа моя отворачивалась - все это не было моим, и не хотелось смотреть.
Только в густых сумерках, когда автобус остановился у Куликова поля, я вышла, и задохнулась от свежести, и в груди стало больно, как будто жемчужная звезда вошла в мои легкие вместе с воздухом; я увидела, что мой удел близок, и "межи мои прошли по прекрасным местам".