Прикинул: до лагеря ходу по меньшей мере часа три…
А зачем он потащит полицая в отряд? Чтобы похвастаться: вот, мол, посмотрите, взял в плен живого полицейского, да не простого, а офицера!… Антон представил, как политкомиссар Димо начнет «взвешивать и прикидывать» вину этого типа, а потом отрежет: «Освободите его, мы судим за преступления!»…
Так что же? Выстрела никто не услышит. Но если даже полицейские засады где-то поблизости, он успеет снова спуститься в долину, обойти полицаев и таким образом отвести от лагеря смертельную угрозу.
– Послушай, а если бы ты меня схватил, что бы ты сделал? - вдруг спросил Антон.
Пристав вздрогнул - такого вопроса он явно не ожидал. Он лежал ничком, упершись ладонями в землю, и думал только об одном. Выстрел грянет сверху и пришьет его к траве, мокрой от ночного дождя. Лучше так, чем ожидание смерти. А может, партизан хочет привести его в свой лагерь? Иначе почему он медлит, почему крутит? Боится взять на свою совесть чью-то смерть? И надежда, пусть хрупкая и малоутешительная, заставила полицейского приподнять голову и взглянуть на парня…
– Не знаю, скорее всего, я бы тебя не пощадил!
– Спасибо за откровенность. Если бы ты и остался жить, ты все равно обречен. Перед смертью можешь закурить. Давай! - Антон уже твердо решил что он убьет пристава, что не поведет его к своим, ибо этого делать нельзя.
Было страшно смотреть, как на глаза полицейского навертываются слезы и он опускается на траву.
Только одна пуля. Точно под левую лопатку, подумал Антон.
Казалось, что кто-то ударил пристава тяжелым молотком - все его тело свело мучительной судорогой. Он был потрясен ужасом этой бессмысленной смерти, сейчас, здесь, когда рядом нет никого, кто бы мог сказать ему, во имя чего он должен умереть.
– Подымайся! Вставай, тебе говорят! - хлестнул его голос Антона.
Полицейский пристав покорно поднялся с земли. Колени у него дрожали, а по лицу медленно разливалась та же бледность, что и в момент нежданной встречи с партизаном, там, внизу, под утесом.
– Иди! Давай шагай!
«Революция, сынок, - говорил отец, просто и ясно, - это дело нешуточное! Коли возьмешься, держись до конца! Посмотри на нашу землю-матушку: богатый урожай приносят хорошие семена. Так и женщина - сильное поколение рождает от здорового семени. И с революцией так же, сынок. А революционное семя - это пролитая кровь, сынок… Наша кровь! Конечно, прольется и чужая, но от злой крови вырастет один бурьян. Поэтому будь осторожен, без нужды кровь не проливай»…
Пристав застегнулся на все пуговицы, надел фуражку. По лицу его, заливая глаза, катился пот.
– Иди, быстрее! - Антон вскинул пистолет.
Полицейский шагнул и, вздрогнув, медленно обернулся. Может быть, ему захотелось увидеть свою смерть, увидеть, как она вырвется из пистолета?
– Убирайся, говорю тебе! - вдруг крикнул Антон, теряя равновесие. - Катись на все четыре стороны, а то нервы мои уже на пределе…
Пристав сделал шаг и начал медленно спускаться с горы. Шаг - остановка, потом снова шаг. Он весь съежился, стараясь спрятаться за высокий воротник своей синей униформы, за воротник из светло-серого сукна. Шаг. И снова остановка. Еще… Еще секунда… Кажется, он отошел уже шагов на десять. Сейчас… Но нечеловеческий страх заставляет его остановиться снова. И посмотреть назад.
Там, где совсем недавно стоял партизан, уже никого не было. Пристав широко расставил ноги, голова кружилась, расширенные до боли глаза пожирали сверкающую в розовом ореоле мраморную вершину Свештник, за которой струился свет, - там мелькнула фигура Антона, чтобы исчезнуть неизвестно куда. Пристав с облегчением перевел Дух.
– Он… почему же он не стал стрелять?
И в это мгновение почувствовал, как на него надвигается тень горы, за которую медленно опускалось солнце, и его обступает мертвящее бесцветие подножья. А наверху засияла и торжествующе вспыхнула мраморная вершина, словно там пылали гигантские факелы. Казалось, в каждой клеточке его тела что-то оборвалось, потянуло леденящей стужей только что пережитого, и полицейский рухнул на траву. Корчась, он бился головой о землю и рыдал, раздираемый теперь уже не страхом, а страшным и мгновенным прозрением случившегося: над тобой только что пронеслась смерть, она коснулась тебя, и вот ее уже нет. Пристав извивался, кусая губы и ломая руки, лицо его было мокрым и грязным. Фуражка скатилась куда-то вниз, он увидел ее, но не мог понять, как она там очутилась. Потом полицейский сел, измочаленный и опустошенный. А вершина по-прежнему сияла, заливая светом лишь небольшое пространство под собой. Темнота у подножья сгущалась, и в этом мраке терялись все тропки, оставленные ему партизаном, имя которого он не узнал и теперь уже не узнает никогда.
Глава шестая.
Парень и сокровище
Все началось с очень смешной истории.
Антон вел новое пополнение - девять молодых партизан из разных сел. Все они были неплохо экипированы для жизни в горах и вооружены самым разным оружием: у кого пистолет, у кого болгарский карабин, у одного ружье итальянское, у другого - греческое, у третьего - английское, длинное, как винтовка. А самый молоденький стащил в общине шесть ручных гранат и теперь нес их в своем ранце, где, кроме этого, было множество полезных вещей: пара кульков сахара, шестьдесят патронов для парабеллума, белье и всевозможные мелочи. Плюс ко всему на плече у паренька висел топор. «Сам не знаешь, когда что понадобится, а топор не такой уж и тяжелый…»
Антон дал передохнуть новичкам, еще не привыкшим к трудным переходам, а девушку из села Лыки оставил на посту, по опыту зная, что женщины, если даже с ног валятся от усталости, легко не засыпают. Партизаны расположились на табачном поле, что одним краем упиралось в лес, другим - в поляну, за которой начинались заросли кустарника. Место было высокое, виднелись все окрестности - до Али-ботуша, до Стыргач-горы, до Родоп. И по крайней мере до середины дня встречи с неприятелем не предвиделось.
Отдыхают молодые партизаны, языки развязались, и сейчас, как это обычно бывает в такие минуты, они выскажут друг другу все, что таилось в душе, все обиды, сомнения и надежды, потом начнут ссориться и петушиться. Но в суровых партизанских буднях мелочи быстро забудутся, отойдут в сторону, чтобы уступить место всепоглощающей тревоге. Потом новичкам предстоит очистительный барьер успокоения, и только потом в душе каждого из них родится молчаливая самоотверженность. Пусть они сейчас хихикают, ссорятся, похваляются, пусть рассказывают истории вроде этой. Один из них каждое воскресенье исправно ходил в церковь, а поп ему и говорит: «Ты такой богомольный, уж не послать ли тебя в Рильский монастырь, монахом сделаешься, а, Ламбо? Ведь у тебя и дед был протоиереем…» А когда поповское ружье исчезло, чтобы стать боевым оружием кандидата в Рильский монастырь, поп сказал: «Ламбо, батюшка знает, кто похитил его оружие, однако посмотрим, что из этого выйдет. Если ты найдешь ружьишко, батюшка поможет тебе стать духовником…»
Самый молоденький партизан лежал, положив голову на ранец, и о чем-то думал, закрыв глаза. И вдруг вскочил как ужаленный:
– Товарищи, граната! Граната шуршит…
Все бросились врассыпную, попрятались, словно куропатки, и ждут. Антон оттянулся назад. Он видел, с каким напряженным вниманием следят за ним и сами стараются отползти от опасного места как можно дальше. Антон стал считать.
Прошло три… четыре секунды. Он приподнялся посмотреть, что происходит вокруг - ведь, услыхав весь этот переполох, люди могли догадаться, что рядом творится что-то неладное. А в поле всегда есть люди, даже в Петров день… Пятая секунда. Новички отползли на достаточное расстояние - даже если грянет взрыв, он может только напугать девчат, а взрывная волна их не достанет - пройдет выше… Шестая секунда. Для первого раза хватило бы и одной гранаты, а то как ухнут все шесть… Неплохое испытание нервной системы. Может, даже к лучшему.
Антон поднялся, и его обдало холодным потом: парень, что поднял тревогу, озираясь по сторонам, красный как рак, полз назад к своему ранцу.
– Стой! Куда ты?! - крикнул Антон.
Новичок остановился и, словно потеряв дар речи, показал рукой на свой ранец. И только теперь Антона осенило, что граната сама по себе взорваться не может.
– Ты дергал за веревочку… с колпачком?
– Нет… Ничего не делал!
И Антон покатился со смеху. Через три с половиной секунды было ясно, что никакого взрыва не произойдет, но он выждал еще на всякий случай - закрытое молоко кошка не слижет.
– Но ведь был шорох… сам слышал, товарищ Антон.
– Вот ты шороху и наделал, только всех перепугал.
Смущенный случившимся, паренек вскочил, подбежал к ранцу, припал к нему ухом. Потом сел и виновато посмотрел на партизан, обступивших Антона.
– Сахар… Это сахар, товарищи! Пакет порвался, сахар просыпался в ранец… он и шуршал…
Над табачным полем грянул взрыв хохота. Антон пытался унять новичков, но сам хохотал вместе со всеми, невольно радуясь, что настоящего взрыва все же не произошло, а новички, принявшие шуршание сахара за шипение гранаты, получили что-то вроде боевого крещения.
Когда Страхил встретил пополнение, он обратил внимание, что глаза новичков полны странного оживления, изнутри всех распирает смех. Ему стало приятно, что новые люди принесли с собой в лагерь свежую атмосферу. Потом, когда командир стал спрашивать, кто какое имя избрал себе, одна девушка указала на самого молодого парнишку и сказала:
– Для меня выберите имя сами, а вот его надо назвать Шипучка.
Кто-то добавил:
– Не Шипучка, а Сахар, будем звать его Сахар.
Антон объяснил:
– Нельзя! Партизанская кличка служит целям конспирации. Это связано с деятельностью товарищей, которые находятся на нелегальном положении. Ведь они вынуждены постоянно скрываться от полиции, а нередко и от людей, которые не всегда могут выдержать полицейские пытки…