- У вас есть возможность выбрать. Но если я выиграю, то вам придется отпустить меня в кругосветное путешествие.
- А если проиграешь?
- Тогда в кругосветное путешествие поедете вы... А то, давайте вместе махнем в Майами.
- Для чего же ты все-таки едешь, - помолчав и осмыслив, видимо, мою последнюю фразу, спросил он, - с ума, что ли, сошел, или должность тебя не устраивает, или зарплата маленькая?
- Такая, как десять лет назад у министра.
- Почти то же, что у меня, - сказал он, - но я же никуда не еду!
- Да, но я хочу опытным путем установить, что русский человек может выжить в любых экстремальных условиях, без денег и без языка, а вы, видно, в это не верите?
- Во что?
- В то, что советский человек может выжить где угодно.
- Без языка трудно.
- Конечно, но ведь у нас и с языком хлопотно.
- Масса соблазнов, - уговаривал начальник.
- Они и здесь есть, просто соблазны переносятся в иную плоскость. В конце концов не важно, знаешь ли ты о том, что где-то в Европе продаются хорошие дамские сапожки, или видишь их здесь, все равно ведь не купишь...
- А как ты думаешь устраиваться на работу?
- Поброжу, присмотрюсь, надо думать, там прописку или характеристику с последнего места работы не спрашивают.
- Знаешь, сколько там таких, как ты?
- У меня три диплома, к тому же я русский. А сколько их там, как я читал у доперестроечного Коротича.
- Это-то меня и пугает.
- Но это экзотично, - настаивал я. - А два франка для чего? На пиво?
Пиво стоит на улице три, в кабаке пятнадцать, а два франка на сортир, я думаю, твои дипломы, желание что-то доказать мне лично и в нашей системе, впрочем, перестраивающейся и демократизирующейся, - подчеркнул он, сведутся на нет, когда схватит живот.
На этом разговор о сортире, - куда мне надлежит, по словам начальника ОВИРа, прибыть тот же час, едва мой самолет приземлится на земле Франции, вне зависимости от моего положения, принадлежности, вероисповедания и строя, который меня воспитал, мы и попрощались.
Он пожал мне руку, как жмет ее человек своему тяжело больному другу, оставляя его одного перед операцией в светлой и холодной палате.
А я, оставшись перед операцией, отвлекался тем, что перестал о ней думать, но зато читал, продираясь через "Юманите", смотрел все о Франции и слушал советы друзей и знакомых. Уже через неделю я знал два иностранных слова: "облико-моралес совьетико" и "туристо-иноземо" - нимало не заботясь об их значении.
ГЛАВА 2
15 августа
Клянусь, поднимаясь по трапу, я не оглянулся на безмолвно раскинувшееся Подмосковье. Может быть, это случилось потому, что сам я плохо представлял себе то предприятие, которое затеял. Не знаю, но только не оглянулся, а как именитый пассажир поздоровался со стюардессой, прошел на свое место и стал смотреть в иллюминатор.
Этому предшествовало знакомство с пограничниками, которые теперь, уж не знаю, для каких конспиративных целей, были одеты в одинаковые черные, плохо подогнанные по фигурам костюмы. Несмотря на жару, они проверяли наши документы в этих самых, мокрых от пота одеждах. Когда я писал о них свою книгу "Цветы вереска", они были в зеленых фуражках и нравились мне гораздо больше. Таможенники, похожие на милиционеров (их тоже одели в новую форму), презрительно пропустили меня не глядя - что им нищий турист без денег. Один из них занялся респектабельным толстяком, и скоро стало ясно, что общение с ним обещало быть полезным не только таможеннику, но и, возможно, даже Внешэкономбанку.
У меня не столь необузданная фантазия, чтобы сквозь пелену облаков представить себе, да еще и описать четыре промелькнувшие подо мною в тот день страны: Польшу, Австрию, Венгрию и Италию. Я и не искал их внизу, а только часок подремал, часок почитал, и тут-то премиленькая стюардесса из наших стала развозить напитки.
Глядя на ее ножки, я почему-то захотел пить еще больше, но едва только она поравнялась со мной, как... о боже! Понял - все, что она везла: и баночный эль, и орандж джюсс, и сок авокадо, и виски, и джин, и ле минераль, и даже рассоль де капуст, - все это можно было купить на любые деньги, кроме наших.
- Да за что ж нам так, - обиделся я за державу, коей считал себя патриотом, и легонько наклонился вперед, дабы стюардесса воочию могла убедиться в чрезвычайном моем неотреагированном желании.
Она пристально посмотрела на меня, но поехала себе дальше. А я лихорадочно стал соображать, что же делать.
- Думать, - рявкнул кто-то у меня над ухом.
Я оглянулся, но все, кто могли рявкнуть, или пили виски или кьянти в высоких стеклянных тяжелых бокалах, или спали.
"Неужели срабатывает сигнальная система?" - подумал я. И, быть может, не ошибся.
Выбравшись со своего места, я отправился гулять по салону и, поравнявшись со стюардессой, с вожделением посмотрел на нее и на напитки.
- Пить будете? - равнодушно спросила она.
- Бабок нет, - ответил я достаточно внятно, и она улыбнулась.
- Анекдот на эту тему знаете? - галантно продолжил я беседу, давая понять, что анекдотов у меня в запасе значительно больше, чем денег.
- Нет, - ответила она и повезла свой столик в сторону кабины пилотов, расскажите.
Я втиснулся за ней в служебное помещение. Жажда заставила меня быть кратким и красноречивым.
- Ну, ситуация примерно как сейчас, - сказал я, - прелестная девушка развозит напитки по салону и, доезжая до одного пассажира, на вопрос: "Будете ли пить?" все время получает от него: "Бабок нет". Она не поняла, что это означает - рейс был иностранный, и пошла посоветоваться с пилотами. "Вот, говорит, у меня в салоне странный пассажир, я ему: "Виски будете?", а он мне: "Бабок нет". Что такое "бабок нет", пилоты тоже не знали, и потому радист немедленно соединился с землей, земля в свою очередь запросила филологический факультет Гарвардского университета, вскоре информация была передана на борт воздушного судна и сообщена стюардессе. И вот она, стройная, милая и томная в очередной раз идет со своим столиком на колесах мимо пассажиров, подъезжает к грустному путешественнику, который все время произносит странную фразу. И когда на ее вопрос: "Водку, сэр?", он снова раздраженно бурчит: "Бабок нет", неожиданно получает преисполненный благосклонности ответ очаровательной стюардессы: "На халяву, сэр".
Интересно, сколько все-таки раз она выслушивала эту бородатую галиматью?
Я был удостоен звонкого смешка, после чего девушка игриво посмотрела на меня и налила виски в какой-то очень вкусный сок.
Я был тронут и поцеловал ей ручку. После чего выпил все мне подаренное.
"Это не значит "побираться"!" - мысленно заявил я начальнику ОВИРа.
Когда я вернулся на свое место, на панельке над проходом зажглось табло: "Не курить, пристегнуть ремни", и тут я впервые вспомнил, что от пачки "Явы" купленной позавчера у какого-то барыги за трояк, у меня осталось всего две сигареты, а в Марселе, куда, надо думать, приземлится вскоре наш самолет, даже "Житан" без фильтра мне никто не даст бесплатно...
Необозримые дали Средиземного моря показали мне, что мы у цели.
Самолет врезался в очаровательный городок, пронес его немного под своими крыльями и резво побежал по горячим плитам аэродрома.
Потом он остановился, и еще через несколько минут я ступил на французскую землю!